Парфюмер. История одного убийцы - Зюскинд Патрик (читать книги онлайн полностью без сокращений TXT) 📗
Так говорил Бальдини. И пока он говорил, пространство вокруг него наполнилось ароматом «Амура и Психеи». В аромате есть убедительность, которая сильнее слов, очевидности, чувства и воли. Убедительность аромата неопровержима, необорима, она входит в нас подобно тому, как входит в наши легкие воздух, которым мы дышим, она наполняет, заполняет нас до отказа, против нее нет средства.
Гренуй отставил бутыль, снял с горлышка руку, мокрую от духов, и вытер ее о подол своей куртки. Один, два шага назад, неуклюжий поклон всем телом под градом назиданий Бальдини достаточно всколыхнули воздух, чтобы распространить только что созданный аромат. Хотя Бальдини еще бушевал, и сетовал, и бранился, с каждым вдохом его выставленное напоказ бешенство находило все меньше пищи в глубине его души. Он догадывался, что побежден, отчего финал его речи смог лишь взвинтиться до пустопорожнего пафоса. И когда он умолк, он довольно долго молчал, и ему уже больше не понадобилось замечание Гренуя: «Готово». Он и так это знал.
Но несмотря на это, хотя его со всех сторон окатывал пряный запах «Амура и Психеи», он подошел к старому дубовому столу, чтобы взять пробу. Вытащил из кармана сюртука, из левого, свежий белоснежный кружевной платок, расправил его и смочил несколькими каплями, которые высосал длинной пипеткой из смесителя. Помахав платочком в протянутой руке, дабы его проветрить, он затем привычным изящным жестом провел им у себя под носом, втягивая аромат. Во время длинного, производимого толчками выдоха он вынужден был присесть, на табурет. Еще минуту назад его лицо было багровым от бешенства — теперь он вдруг побледнел как полотно.
— Невероятно, — тихо пробормотал он, — ей-богу невероятно.
— Он снова и снова прижимал платочек к носу, и принюхивался, и качал головой, и бормотал: «Невероятно». Это были «Амур и Психея», без всякого сомнения «Амур и Психея», ненавистно гениальная смесь ароматов, скопированная с такой точностью, что и сам Пелисье не смог бы отличит ее от своего продукта. «Невероятно…»
Маленький и бледный, сидел великий Бальдини на табурете и выглядел смехотворно со своим платочком в руке, который он то и дело прижимал к носу, как девица, страдающая насморком. Он просто потерял дар речи. Он даже не мог выговорить «Невероятно!», а только тихо кивал и кивал головой, неотрывно глядя на содержимое смесителя, и монотонно лепетал: «Гм, гм, гм… гм, гм, гм… гм, гм, гм…» Через некоторое время Гренуй приблизился и беззвучно как тень подошел к столу.
— Это нехорошие духи, сказал он, — они очень плохо составлены, эти духи.
— Гм, гм, гм, — сказал Бальдини, и Гренуй продолжал:
— Если вы позволите, мэтр, я сделаю их лучше. Дайте мне одну минутку, и я составлю вам из них пристойные духи!
— Гм, гм, гм, — сказал Бальдини и кивнул. Не потому что он согласился, а потому что находился в таком беспомощно апатичном состоянии, что только и мог сказать «Гм, гм, гм» и кивнуть. И он продолжал кивать, и бормотать «Гм, гм, гм», и даже не попытался вмешаться, когда Гренуй во второй раз приступил к делу, во второй раз вылил спирт из баллона в смеситель — в те духи, что уже в нем находились, во второй раз как бы наобум, не соблюдая ни порядка, ни пропорции, опрокинул в воронку содержимое флаконов. Только к концу всей процедуры — на этот раз Гренуй не встряхивал бутыль, а только осторожно покачал ее, как фужер с коньяком, возможно из уважения к чувствительности Бальдини, возможно потому, что на этот раз содержимое казалось ему более ценным, — итак, только теперь, когда уже готовая жидкость колыхалась в бутыли, Бальдини очнулся из шокового состояния и поднялся с табурета, разумеется все еще прижимая к носу платочек, словно хотел закрыться щитом от новой атаки на его душу.
— Готово, мэтр, — сказал Гренуй. — Теперь получился совсем неплохой запах.
— Да, да, хорошо, — отвечал Бальдини, отмахиваясь свободной рукой.
— Вы не хотите взять пробу? — снова прокурлыкал Гренуй. — Неужели не хотите, мэтр? Неужели не попробуете?
— Потом, сейчас я не расположен брать пробы… мне не до них. Теперь иди! Иди сюда!
И он взял подсвечник и пошел к двери, ведущей в лавку. Гренуй последовал за ним. Узким коридором они прошли к черному ходу для посыльных. Старик, шаркая, подошел к низкой дверце, откинул задвижку и открыл створку. Он отошел в сторону, чтобы выпустить мальчика.
— А теперь мне можно будет работать у вас, мэтр, можно? — спросил Гренуй, уже стоя на пороге, снова сгорбившись, снова насторожившись.
— Не знаю, — сказал Бальдини, — я подумаю об этом. Ступай!
И тогда Гренуй вдруг исчез, пропал, проглоченный темнотой. Бальдини стоял и пялился в ночь. В правой руке он держал подсвечник, в левой — платочек, как человек, у которого идет носом кровь, а чувствовал все-таки, только страх. Он быстро закрыл дверь на задвижку. Потом отнял от лица платок, сунул его в карман и через лавку вернулся в мастерскую.
Аромат был так божественно хорош, что Бальдини внезапно прослезился. Ему не надо было брать пробы, он только стоял у рабочего стола перед смесителем и дышал. Духи были великолепны. По сравнению с «Амуром и Психеей» они были как симфония по сравнению с одиноким пиликаньем скрипки. И еще чем-то большим. Бальдини прикрыл глаза, и в нем проснулись самые возвышенные воспоминания. Он увидел себя молодым человеком на прогулке по садам вечернего Неаполя: он увидел себя лежащим в объятиях чернокудрой женщины, увидел силуэт букета роз на подоконнике под порывами ночного ветра; он услышал пение вспугнутых птиц и далекую музыку из портовой таверны; он услышал совсем близко, над ухом, шепот: «Я люблю тебя» и почувствовал, как у него от наслаждения волосы встали дыбом, теперь! Теперь, сию минуту, в этот самый миг! Он открыл глаза и застонал от удовольствия. Эти духи не были духами, какие были известны до сих пор. Это был не аромат, который улучшает ваш запах, не протирание, не предмет туалета. Это была совершенно своеобразная, новая вещь, которая могла извлечь из себя целый мир, волшебный богатый мир, и вы сразу забывали все омерзительное, что было вокруг, и чувствовали себя таким богатым, таким благополучным, таким хорошим…
Вставшие дыбом волосы на голове Бальдини улеглись, и его охватило одуряющее душевное спокойствие. Он взял кожу, козловые шкурки, лежавшие на краю стола, и взял нож, и раскроил кожу. Затем уложил куски в стеклянную кювету и залил их новыми духами. Затем закрыл кювету стеклянной пластиной, перелил остаток аромата в два флакончика, наклеил на них этикетки, а на них написал название «Неаполитанская ночь». Потом погасил свет и удалился.
Наверху, за ужином, он ничего не сказал жене. Прежде всего он ничего не сказал жене о торжественно-праведном решении, которое он принял днем. Жена его тоже ничего не сказала, потому что заметила, что он повеселел, и была этим весьма довольна. Не пошел он и в Нотр-Дам благодарить Бога за силу своего характера. Ба, в этот день он впервые позабыл помолиться на ночь.
16
На следующее утро он прямиком направился к Грималю. Для начала заплатил за лайку, причем заплатил сполна, не ворча и нисколько не торгуясь. А потом пригласил Грималя в «Серебряную башню» на бутылку белого и выкупил у него ученика Гренуя. Разумеется, он не сказал, почему и для чего он ему понадобился. Он наврал что-то о крупном заказе на душистую лайку, для выполнения которого ему требуется необученный подсобный рабочий. Нужен, дескать, скромный парень, чтобы исполнять простейшие поручения, резать кожи и так далее. Он заказал еще одну бутылку вина и предложил двадцать ливров в качестве возмещения неудобства, причиняемого Грималю уходом Гренуя. Двадцать ливров были огромной суммой. Грималь сразу же согласился. Они вернулись в дубильную мастерскую, где Гренуй, как ни странно, уже ждал с собранным узлом, Бальдини уплатил свои двадцать ливров и тут же, сознавая, что заключил лучшую сделку своей жизни, забрал его с собой.
Грималь, который со своей стороны был убежден, что заключил лучшую сделку своей жизни, вернулся в «Серебряную башню», перепутал улицы Жоффруа Л'Аннье и Нонендьер и потому, вместо того чтобы, как он надеялся, очутиться прямо на мосту Мари, роковым образом попал на набережную Вязов, откуда сверзился в воду, как в мягкую постель. Он умер мгновенно. Однако реке понадобилось еще некоторое время, чтобы стащить его с мелководья, мимо пришвартованных грузовых лодок, на более быстрое течение, и только рано утром кожевник Грималь, или скорее его мокрый труп, тихо отплыл вниз по реке, на запад.
