Приходи в воскресенье - Козлов Вильям Федорович (читать полностью книгу без регистрации .TXT) 📗
— Ну, приятное с полезным… — сказал я и, придав голосу инквизиторские нотки, спросил: — Да, а что ты делал в рабочее время у фонтами?
— Понимаешь, назначил одном симпатичной девушке свидание, а она, чертовка, не пришла…
— Плохи твои дела!
— А что, уже никуда не гожусь? — приосанился Николай. — Думаешь, вышел в тираж?
— Успокойся, девушки как раз любят таких представительных, с серебром в волосах.
— А вот жена, видно, разлюбила, — вздохнул Николаи. — И на полчаса не вытащишь из театра!
— Ты любил еще кого-нибудь, кроме своей Машеньки? — спросил я.
— Иди ты к черту! — огрызнулся Николай и даже отвернулся, но тут же снова расплылся в улыбке: — Так и быть, доверю тебе одну тайну: мы ждем ребенка!
— Это действительно событие.
Николай был оживлен, и лицо его сняло.
— Сам подумай, нам уже за сорок — позже некуда.
— Возьмешь меня крестным отцом?
— Ей надо больше бывать на свежем воздухе, а она репетирует в накуренной комнате, — озабоченно говорил Николай. — Это ведь вредно для ребенка?
— Не знаю, — сказал я. — У меня ведь никогда не было детей.
Николай замолчал и взглянул на меня.
— Почему ты не женишься? — спросил он.
— Действительно, почему? — усмехнулся я.
До Дома Советов три минуты ходьбы. Еще не было пяти, и я предложил Николаю прогуляться вдоль Ловати. Он взглянул на пасмурное небо с бегущими облаками и сказал, что будет дождь. Но пока дождя не было, а так, мелкая дождевая пыль. Скоро у меня и у Николая лица стали мокрыми, а на бровях и ресницах пристроились крошечные капли. Листья под ногами тоже были мокрые и при сильном порыве ветра с тихим шорохом скользили по площади Ленина.
Мы вышли на набережную. Тонкие липы почти облетели. В городе здания защищали от ветра деревья, а здесь он на воле гулял по набережным, сметая опавшую листву в реку. Очевидно, в верховьях Ловати прошли сильные дожди, и вода была мутной с желтоватым оттенком. У бетонного моста, отбрасывающего в воду густую тень, сидел на камне пожилой человек в брезентовом плаще с капюшоном. В руках раокрытая книга. От двух кольев, воткнутых в песчаный берег, убегали в речку две поблескивающие жилки. Ничего не скажешь, цивилизованный рыбак.
— Аршинов, наверное, на меня до сих пор зуб точит, — сказал Бутафоров. — Когда в конце лета разрешили охоту на водоплавающую дичь — все как с цепи сорвались! Давай палить во все живое. Ну и одна дикая уточка прилетела в город искать защиту от охотников… Это же надо сообразить! Здесь в центре города и жила. Плавала себе у берега и на людей внимания не обращала. Тут ведь пляж рядом. Люди купаются, загорают, и никто уточку не трогал. Дело было в воскресенье. Лежим мы с женой, загораем, смотрим, как уточка у берега плескается, и вижу, как какой-то толстяк с палкой в руках крадется по камышам к ней. Не выдержал я, подскочил к нему, палку вырвал и говорю: «Как, гражданин, вам не стыдно?..» Оборачивается, а это Аршинов. Тут я его, не стесняясь, обложил как следует… Ну, действительно, нельзя же такой скотиной быть! Сколько людей любовались на эту несчастную утку, и ни у кого, даже у мальчишек, не поднялась на нее рука… А этот с палкой! Смотрит на меня, аж покраснел от злости… «Тебе что, жалко? — говорит мне. — Не я, так кто-нибудь другой ее прихлопнет…» Ну ты подумай только, какая скотина, а?
— Толстяк, говоришь… — сказал я. — В техникуме он был худущий.
— Отъелся, — буркнул Николай.
— Ты это из-за утки? — покосился я на помрачневшего приятеля.
— Он мне и раньше не очень-то нравился… Это ведь вы были друзья.
— Ну, а как она? — спросил я.
— Кто?
— Утка.
— Улетела, — сказал Николай. — А может быть, и впрямь нашелся какой-нибудь негодяй и прикончил.
— Жалко.
— Кого жалко? — свирепо посмотрел на меня Николай. — Утку?
— Ну да, ее, — сказал я и, чувствуя, что он меня сейчас тоже обложит, прибавил: — Я вот о чем думаю: целоваться мне с Аршиновым или просто пожать руку?
— Перестань морочить голову! — огрызнулся Николай.
3
Я сразу не узнал его. Худощавый подвижный Аршинов с красивыми волнистыми черными волосами, которые с ума сводили девушек, и этот совершенно лысый толстяк со скудной седой растительностью на висках и затылке… Эти три 4 подбородки и тяжелые, с красными прожилками, отвисшие щеки. Если бы я встретил его на улице, то ни за что бы не узнал. Правда, немного позже на этом жирном лице проступили знакомые черты того прежнего Геньки Аршинова.
— Такие-то, браток, дела, — невесело усмехнулся он после того, как мы пожали друг другу руки (раскрыть объятия никто из нас не сделал попытки). — Не ты один — никто не узнает. — Он с сердцем хлопнул себя пухлой рукой по выпирающему животу. — Растет и растет, проклятое… И в горы поднимался, и бегал этой… рысцой по улице каждое утро, и не жрал неделями — ни черта не помогло. А теперь махнул рукой… Больше чем полжизни прожито.
Аршинов был года на четыре старше меня. Я стал что-то вспоминать, рассказывать, старался растормошить его; Аршинов улыбался, кивал, однако глаза его были безразличными. О себе он почти ничего не рассказывал. И видно, думал о чем-то своем, потому что одни раз прервал меня и, с хитроватой усмешкой взглянув на Бутафорова, спросил:
— Директором-то тебя сюда назначили по рекомендации горкома?
Я сказал, что получил назначение от министерства. Николай промолчал. Только брови сдвинул. Он распечатал пачку «Беломора» и закурил. Я обратил внимание, что пепельница на столе топорщится окурками. Видно, смолит одну за другой.
— Не поддерживает секретарь своих однокашников, — снова поддел Николая Аршинов.
— А я не люблю слабых, которых нужно поддерживать, тащить, прощать ошибки и смотреть сквозь пальцы, как они разваливают одну организацию за другой… — спокойно сказал Николай.
— Это камень в мой огород! — засмеялся Аршинов и вдруг резко повернулся к Бутафорову, что для его громоздкой фигуры было несколько неожиданно. — Если бы ты не выступил против на бюро, меня утвердили бы начальником вагонного депо! Один ты был против!
— В отличие от других, я тебя хорошо знаю, — сказал Бутафоров. — Ставлю голову на отсечение, что через год тебя пришлось бы снимать со строгим выговором по партийной линии… Точно так же, как тебя сняли в Пскове с должности начальника отдела.
— Видишь, как он меня? — кисло усмехнулся Аршинов. Но хорохориться больше не стал и даже оживился, когда я пригласил их поужинать со мной в ресторане.
— Там отличные бифштексы с картошкой фри подают, — заулыбался Аршинов.
Николай мое приглашение принял без всякого энтузиазма, но и отказываться не стал. Не знаю, что его больше смущало: безрадостная перспектива провести вечер в одной компании с Аршиновым или нежелание появляться в ресторане — все-таки секретарь горкома, — где по вечерам бывало довольно многолюдно и шумно.
Впрочем, вечер прошел хорошо. Аршинов больше не задирался, — очевидно, и вправду неплохой бифштекс привел его в хорошее настроение. Он много и жадно ел, поминутно вытирая сальные губы бумажными салфетками. Их накопилась целая горка возле его тарелки. Потом мы поднялись ко мне в номер и еще немножко посидели. Разговор что-то не клеился. Николай не мог скрыть своей неприязни к Аршинову и, чтобы не сцепиться с ним, молчал. А Генька завел нудный разговор о даче, теще, которая «потрясающе» капусту квасит и огурцы солит…
Я проводил их до автобусной остановки. В ресторане Аршинов говорил, что нужно в ближайшее время обязательно встретиться и как следует посидеть… Я думал, он пригласит меня к себе домой, но он ничего про это не сказал. А тут и автобус подошел. Аршинов тяжело втиснулся в дверь и, с трудом повернув к нам багровую шею, улыбнулся какой-то чужой, незнакомой улыбкой и помахал рукой.
— Я тебе позвоню, — сказал он.
Бутафоров жил совсем близко от гостиницы, и я его проводил до дому. Мелкий теплый дождь шуршал в поникшей листве. Вокруг каждого уличного фонаря желто-голубой светящийся ореол. Николай попытался затащить меня к себе, но я отказался: мне хотелось побыть одному. Встреча с Аршиновым снова всколыхнула во мне далекие воспоминания.
