Из Магадана с любовью - Данилушкин Владимир Иванович (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗
Вдруг до меня доходит: а ведь в голосе Володи нечто похожее на зависть. Чему, казалось бы? Однако это едва уловимая его неуверенность возвращает мне душевное равновесие, и я принимаюсь рассказывать о рыбалке. Пусть кратко, но разборчиво, не съедая в спешке окончания слов. Заставляю его слушать, не перебивая, хотя и с недовольной миной.
— Кстати, Олег надумал с Севера линять. Потолка, говорит, достиг, а что на потолке делать, чай не муха.
— А Валентина что?
— Валентина? Заладил. Обычная, каких тысячи. А тебе понравилась?
— Петропалыч женился, значит, что-то разглядел в ней.
— Да он, как теленок, только большой. Он их поэтизирует, баб. Боится обидеть. Расплескать. Ну, знаешь, всякая мура. Вот и страдает. А ты молодец. Но сегодня не дергайся, выдержи характер. Пусть позовет. А ты скажи, что занят. Потом своди в ресторан. Денег дать? — Я молчал, не желая посвящать Володю в то, что его не касается. Но он мне польстил. Чего мне не хватает, так его наглости, выдаваемой за решительность. Человек должен через все пройти. — А хочешь один в комнате пожить? Женя в отпуск уезжает на все лето. Или от Лены не оторвешься?
— Причем тут это? Где эта комната?
— В центре, возле областной милиции. Один из первых каменных домов. Понюхаешься с магаданской коммуналкой. Когда-то люди одной семьей жили, а нынче нравы пожухли. Петропалыч тоже в бараке обретался. Очень уживчивый тип: всем помогает, услужить готов. А ведь кого-то хлебом не корми, дай прокатиться на чужом горбу. Во, анекдот, запиши.
… Двое суток дрых, просыпался, глядел в потолок, засыпал. Даже не ел. Один в комнате, никто не войдет, не ворвется, даже не постучит. Впервые сам по себе. В пятницу Женя собрал мальчишник по случаю отъезда. Мы с Володей заявились с белым импортным вином, вспоминали студенческие времена, когда на последние деньги любили попировать в ресторане, ощущая собственную значимость на грешной земле. Володя любил пустить пыль в глаза, заставить позавидовать бешеным, как я теперь понимаю, мифическим деньгам. Сманивал ребят на Север, и я один, наивный, купился.
Женя улыбнулся, мне вспомнилось, что на материке он живет, чуть ли не в одном доме с моей матерью. Более того, год назад Володя уже знакомил нас, когда ходили в театр и пили там полусухое шампанское. Я вспомнил его жену Галю, крашенную блондинку, но тоже симпатичную, и сам спектакль.
— Если тебе что маме надо передать, так не стесняйся, я запросто.
— Ты, Жека, отвези кетину от моего имени, — попросил Володя. — Мама его мне очень нравится. Да и тебе тоже, помнишь? А денег не хватит, вышлю.
— Само собой. Кстати, знаешь, у меня в тот отпуск приятный казус произошел. Деньги кончились, вина выпить не на что. Надеваю с горя другой пиджак и нахожу в нем сотню. Пустячок, а приятно.
— Ты вон ему расскажи. Хохмы записывает. Хочет книжку издать.
— Да, такая бы вмиг разошлась. Был у меня один знакомый, тоже в тетрадь заносил секретным кодом. Две тысячи собрал.
— Есть такие, что сами сочиняют. Я такие ищу.
— Не все понятные. А вот был на Атке, знаешь, двести кэмэ от Магадана. И Рыркайпий есть на Чукотке. Так вот анекдот. Встречаются в порту двое. Ты откуда? С Рыркайпия. Знаю, там ветры-южаки, а ты? Я с Атки. Знаю, там люди задом наперед ходят. Можно смеяться. То есть гораздо южнее, а ветер не приведи господи. Граница географии, Колымское нагорье там начинается, вот и ветер, там бы ветростанцию поставить. — Женя слегка рисовался, но меньше, чем мы с Володей. Приедет, буду его навещать. В комнате такая тишина, что я вспоминаю вчерашние реплики громко и отчетливо, будто записанные на магнитофон.
Могло же так случиться, что так бездарно провел два выходных дня, а уже ночь, не поправишь, не нагонишь. Как там поживает Петропалыч? Ничего, встречусь в конце недели. Но столкнулись через месяц. Он оброс неровной рыжей бородой и нацепил черные очки. Устроился дворником при новой гостинице. Была у него крохотная служебная комнатка, убежище. Звал его один дачу на Гертнера сторожить, корм задавать его свиньям. На эту работу обычно бичей за бутылку нанимают.
Следующие три года, за которые мы с женой создали свой хрупкий, не дай Бог, сглазить, мир, наш мальчик научился ходить и говорить, Петропалыч жил, смирившись со всем, что ему предлагали обстоятельства. Равнодушно прошел через развод, в результате которого Валентина получила комнату в своем тресте и выменяла на получившиеся метры двухкомнатную, поставила Петропалычу лежанку.
Однако он сутками кантовался в своей конуре, варил суп из пакета, а то и вовсе обходился без закуски. Научился говорить сам с собой и для себя рисовать. Альбомы с фотографиями и пакеты с кинопленкой перенес в сторожку, но распечатать так и не решился. Однажды посетил Валентину и увидел на кухне незнакомого мужчину в майке и шлепанцах. «Ты, папаша, извини, мы с Валей тут поженились, а разрешения у тебя не спросили». Петропалыч напрягся, свекольно покраснел, но не проронил ни слова, напился воды из крана и ушел.
Вскоре он умер от остановки сердца. Когда хоронили, Валентина была в строгом черном платье, красивая и строгая, как икона. Должно быть, суетливое мелкое сошло с нее, обнажив затаенную тонкую суть, которую Петропалыч, поскольку был художником, видел всегда.
Я не знал, что буду так горевать о нем. Сколько было потом могил в моей магаданской жизни, это первая. Кто бы знал, что скоро умрет в Москве Елена. И что в собрании анекдотов мне захочется сделать главу «Магаданский мартиролог», чтобы сохранить хоть крупицу памяти о каждом, кого знал, о нас, смешных и неуклюжих. Которые имели наглость и дерзость любить и ошибаться, мелко подличать и крупно великодушить, сокращать кому-то жизнь и себе, и так короткую, как у мотылька однодневки. Самое забавное, хоть год за полтора идет, жизни хватает не на пухлый роман, а лишь на короткий анекдот, чтобы не успеть надоесть другим. Я так и не узнал, как называются ее духи. Когда появились в городе кришнаиты, (голодранцы и шпана с колокольчиками), они завезли какие-то индийские курения, которые многое напомнили, я даже два раза пробовал читать их книгу о переселении душ.
Кто же знал, что лет десять спустя, получу передаваемую из рук в руки свою книжку, которую дарил Петропалычу. На титульном листе он пририсовал мой шаржированный портрет и накалякал дрожаще: «Будешь сладким, заклюют, будешь кислым, заплюют». А ниже еще более неразборчиво: «Они хотят тебе помогать. Не верь им. Сначала они порежут тебя на куски и съедят, а потом оплачут слюнявыми, сопливыми слезами». Захотелось встретиться с Валентиной, но она, воинствующая трезвенница, говорят, умерла от цирроза печени.
