Когда я был произведением искусства - Шмитт Эрик-Эмманюэль (электронная книга .TXT) 📗
Покинув сад, мы уже спускались к бассейну, где продолжали барахтаться красотки, как вдруг я замер на месте.
— Ну, что еще? — недовольно воскликнул Зевс. — Что опять стряслось?
— Боюсь, у меня снова начинает появляться личное мнение.
— Адам, мы же договорились!
— Но с женщинами, тем более, такими красивыми… это животный… это… рефлекс…
Зевс-Питер-Лама посмотрел на мое растущее личное мнение и почесал затылок.
— М-да, об этом я не подумал.
Положение тем временем осложнялось, и мы вместе стали изучать мой рефлекс.
— Простите меня.
— Да-да, конечно…
— Поймите, Давид Микеланджело, конечно, не носит стрингов, но надо принимать во внимание, что он ничего не видит и не слышит. Он-то из мрамора, а как я могу оставаться каменным?
— Да-да! Весьма досадно. Вернемся в вашу спальню.
— Вы перешли со мной на вы?
— Следуй за мной.
Закрывшись в моей белой комнате с белой мебелью, мы с Зевсом посовещались и пришли к соглашению: со следующего дня я буду гулять нагишом как можно больше, а также позировать голым перед фотографами, в то же время сохраняя за собой право надевать шорты по мере необходимости.
— Все же надо переговорить об этом с доктором Фише, — подвел итог Зевс.
Мелинда согласилась прийти ко мне ночью при категорическом условии, что не услышит от меня ни слова. Вначале наша встреча протекала в слегка прохладной и не очень дружеской атмосфере: мы оба избегали смотреть друг другу в глаза и потому были вынуждены сконцентрироваться на деталях. У меня получался какой-то слишком практичный, можно сказать, хирургический подход к телу Мелинды: я отдельно занимался ее грудью, бедрами, ртом. Создавалось впечатление, что у меня попеременная любовь с отдельными фрагментами эротической мозаики. Затем законы механики, в частности, закон трения, сделали свое дело, и мы постепенно распалились. Тело Мелинды затряслось в любовной судороге, она застонала. У нее было несколько оргазмов, я тоже от нее не отставал. Вроде, все прошло отлично, но после ее ухода меня еще долго не покидало ощущение, что мною воспользовались, словно вещью.
Странная грусть тяжким грузом легла мне на плечи. Я воображал, что развлекаюсь, получая удовольствие, а на самом деле испытал сильное унижение, от которого нелегко было оправиться.
Именно тогда я впервые, тайком от всех, отправился в интендантскую, чтобы стибрить что-нибудь из спиртного. В ту ночь я выдул две бутылки виски.
В те же дни на страницах журналов появилась и обнаженная фактура Адама бис.
«Вот моя правда…» — бормотал я себе под нос, раскладывая журналы по всей комнате.
— Какой успех! — воскликнул мой Благодетель, входя утром в мою спальню. — Я очень, очень горжусь тобой.
По моему лицу он заметил, что я не совсем уверен в том, что есть повод для гордости.
— Тебе не нравится быть Адамом бис?
— Не знаю.
— Мой юный друг, каждый из нас живет в трех ипостасях: как вещь — мы есть органическое тело, как дух — мы обладаем сознанием, и как дискурс — мы есть то, о чем говорят другие. Первая ипостась существования, то есть наше тело, ничем нам не обязано. Мы не выбираем, какими будем, высокими и стройными или маленькими и плюгавенькими, мы не решаем, будем ли мы расти или стареть, рождаться или умирать. Вторая ипостась существования, а именно, наше сознание, в свою очередь также приносит нам одни разочарования: мы можем осознавать только ту реальность, что вокруг нас, осознавать лишь себя самих, а значит, наше сознание — это всего-навсего покорная наклейка, которая покорно стыкуется с реальностью. И только третья ипостась существования, дискурс, медиатизация личности позволяет нам вмешаться в нашу судьбу. Она дарит нам театр, сцену, публику; благодаря ней мы провоцируем, разоблачаем, творим, манипулируем сознанием других; лишь от нашего таланта зависит, что будут говорить о нас. Возьми твой случай, к примеру Твое существование в первой ипостаси было банальным пресным эпизодом; твое сознание оказалось полной катастрофой, поскольку было ярким отражением этой пресности; а третья ипостась упиралась в глухую стену, так как ты не мог заставить говорить о себе, поскольку прекрасно осознавал, что собой представляешь. Я же подарил тебе три новых жизни. Новое тело. Новое сознание. Новый дискурс. У тебя уже есть шесть жизней! А чтобы успокоить себя, просто помни, что твое мнение не имеет значения: важна только третья ипостась твоего существования. Главное, что все безустанно говорят о тебе и только о тебе. Благодаря мне ты стал феноменом. Довольствуйся тем, что слышишь о себе, и прекрати копаться в себе.
Когда Зевс-Питер-Лама стоял, разглагольствуя, передо мной, моей радости не было границ. Как же, я — воплощение бесконечного творчества! Я ощущал себя оригинальным, безумно креативным, странным, уникальным, знаменитым. Когда же он покидал меня, моя радость покрывалась трещинами сомнений: а не превратился ли я в обычного монстра? Что осталось во мне человеческого? Не превратись я в Адама бис, останься я прежним, как бы я смотрел на такое чудовищное произведение искусства? Не испытывал бы ужаса перед ним? Или, того хуже, жалости?
Теперь я уже каждый день таскал из столовой бутылки со спиртным, а пустые, чтобы замести следы, закапывал в саду. И каждый раз мне требовалось все больше алкоголя, чтобы забыться и отвлечься от своих горестных мыслей.
Мелинда больше ко мне не приходила, но присылала своих подружек. Мне доставляли удовольствие лишь первые ночи, когда я мог принимать их любопытство за интерес к моей личности; уже со второй встречи я невероятно скучал, словно меня в наказание заставляли заниматься нелюбимым делом.
— Черты твоего лица меняются, — сказал мне однажды мой Благодетель. — Ничего не понимаю… Оно вроде набухло. И твое тело стало каким-то тяжелым.
— Но ведь я ем совсем мало за столом. Вы сами это видите.
— Да-да, происходит что-то непонятное. Может быть, это последствия перенесенных тобой операций…
Однажды утром в мою спальню ворвался краснорожий доктор Фише. В руках он сжимал пробирки с моими анализами.
— Он пьет, — заявил с ходу Фише.
— Не смешите меня, — ответил Зевс. — Он пьет не больше меня. Пару бокалов шампанского в день. Я сам его угощаю. Еще никогда светское увлечение алкоголем не вело к ожирению. По крайней мере, в наших кругах.
— Говорю же вам, он хлещет водку.
— Может, подыщете причину получше, Фише!
— Что это значит?
— Вы пытаетесь что-то скрыть от меня, неправильное обследование после операции, ну, не знаю, или какая-то ошибка, промах, который вы допустили в ходе операции…
— Что?! Я допустил ошибку? Я не допускаю ошибок. Никогда. Ни одной жалобы за двадцать лет моей карьеры.
— Ну, это объяснимо, вы же режете лишь покойничков. Трупы не подадут на вас в суд.
— Я имел в виду свое начальство. Они всегда были довольны моими отчетами.
— Знаю-знаю, чистая поэзия. Так или иначе, я вижу, что вы пытаетесь ввести меня в заблуждение, Фише, а потому знайте, что я очень даже могу приостановить переводы денег на ваш счет. Адам бис не пьет!
— Да взгляните же на его анализы крови. Я-то знаю толк в кровяных частицах. Это… эта скульптура… эта вещь… этот парень… склонен к одному весьма распространенному пороку. Он тайком цедит спиртное. Другого объяснения быть не может.
— Вы абсолютно уверены?
Доктор Фише не выносил, когда с ним спорили — нормальная реакция после двадцатилетней практики в морге. Защелкнув свой чемоданчик, он резко развернулся и вышел из комнаты.
Зевс-Питер-Лама бросился за ним, умоляя остаться. Я слышал, как они продолжали спорить в коридоре.
Странная сцена. Мне казалось вполне логичным, что Зевс, пытаясь докопаться до истины, устроит мне допрос, чтобы проверить предположение Фише. Я ждал, когда же он спросит, откуда взялось мое пристрастие к этой вредной привычке. Я сам желал сбросить с себя этот груз, во всем признаться, исповедаться перед ним, объяснить, попросить у него помощи, совета. А вместо этого спор продолжался без меня.
