Попробуй угадай! - Руссен Андре (список книг .txt) 📗
Эвелина. Нда, уравновешенным его никак не назовешь.
Пюс. Какое там равновесие! Все порушил вокруг себя. Ты идешь спать?
Эвелина. Нет еще. Посмотрю немного телевизор или послушаю пластинку. Как-то не тянет в постель.
Пюс. А меня так тянет. Тем более, если Жорж вернется, пусть думает, что меня нет дома. Не говори ему, что я у себя в комнате.
Эвелина. Да, это ты хорошо придумала.
Пюс. Тебя огорчила эта история с Софи и Титусом?
Эвелина. Скорее, озаботила.
Пюс. Ты представить себе не можешь, в каком я была состоянии, узнав об этом, и как мне тяжело было молчать. Я чувствовала себя ее сообщницей против тебя. Но у меня просто язык не поворачивался выложить тебе всю правду, Эвелина!
Эвелина. Я прекрасно тебя понимаю, Пюс, дорогая! Иди спать, ты же рано встаешь. Ты утешилась?
Пюс. Пф! (Делает пируэт, одновременно беззаботный и стыдливый, и исчезает.)
Эвелина (оставшись одна). Как все это грустно!… Она была влюблена в Титуса… Давно ли?… А Титус вот уже полгода любовник Софи. Вот уж действительно, попробуй угадай… (Закуривает сигарету, гасит половину ламп, ставит «Третий концерт Прокофьева», приглушает звук и садится, задумчиво глядя перед собой. Слушает музыку.)
Звонит телефон.
(Эвелина ждет. Второго звонка нет. Тогда она останавливает пластинку, подходит к телефону, усаживается и набирает номер.) Алло?… Да, я одна. Я как раз ждала, не позвонишь ли ты… Да, мой дорогой… Да, так много нужно тебе рассказать… Да, ужасно долго… Да… Я тоже… Конечно, завтра же. Ты вспомнил об этом?… Я? Ну конечно, помню… Два года, два чудесных года… Два года счастья… Да, счастья. В моем тесном семейном аду никто даже не подозревает, до чего я счастлива… Нет, я просто люблю тебя… Ах ты, глупыш мой дорогой! Я живу только для тебя! (Внезапно поворачивается к двери.) Подожди! Мне кажется, в саду скрипнула калитка. Это, наверное, Жорж. Я смогу тебе перезвонить через минутку?… Хорошо. Пока, мой дорогой. (Вешает трубку. Снова ставит пластинку и слушает.)
Входит Жорж.
Жорж. Ты одна? (Внешне он вполне спокоен.)
Эвелина. А? Да, как видишь. Я одна. Слушала пластинку.
Третий концерт Прокофьева. (Встает, собираясь снять пластинку.)
Жорж. Оставь, пусть играет.
Эвелина. Нет. (Включает проигрыватель.)
Жорж. Зачем ты сняла ее?
Эвелина. Если я слушаю, то уж слушаю, а при разговоре музыка мешает.
Жорж. Ах вот как, ты хочешь говорить. О чем же?
Эвелина. Да так, обо всем понемножку. Но раз ты вошел, то, я думаю, не для того, чтобы сидеть и слушать музыку.
Жорж. Я бы охотно выпил чего-нибудь.
Эвелина. Хочешь виски?
Жорж. Пожалуй. Да ты не беспокойся. (Собирается выйти.) Эвелина. Но раз уж я здесь, я тебе налью. Только подожди секунду, я схожу за льдом.
Жорж. Не беспокойся, я сам схожу.
Эвелина. Да нет же, я сама. (Выходит.)
Жорж ходит взад-вперед по комнате, разглядывая ее, будто впервые видит. Ставит ту же пластинку и слушает. (Возвращается, держа ведерко со льдом.) А, ты опять ее поставил?
Жорж. Это 'Третий?
Эвелина. Да.
Жорж. Самый красивый из всех.
Эвелина. Я тоже так думаю. В сущности, ты очень музыкален.
Жорж. Почему ты мне это говоришь?
Эвелина. Потому что каждый раз, когда мы слушаем музыку, я убеждаюсь, что ты музыкален. И, когда ты рассуждаешь о музыке, ты всегда оказываешься прав. И вот еще… Я подумала над тем, что ты говорил тогда о Бодлере и Мюссе. Ты и тут прав: Бодлер действительно самый великий поэт. (Пытается откупорить бутылку «Перье», но это ей не удается.)
Жорж (ласково). Дай-ка мне, лапочка! Нечего тебе обдирать пальцы. (Открывает бутылку и наливает.) А тебе налить?
Эвелина. Нет, спасибо, милый. Мне не хочется пить.
Садятся оба. Слушают музыку. Жорж пьет виски.
Жорж. Ты права, давай выключим. Под музыку невозможно говорить.
Эвелина выключает проигрыватель.
Ну как, узнала новость?
Эвелина. Какую?
Жорж. Разве Пюс ничего вам не сказала?
Эвелина. Ах да!
Жорж. Это же смеху подобно!
Эвелина. Не думаю – ей, по-моему, не до смеху.
Жорж. Значит, это правда?
Эвелина. Значит, да.
Жорж. Никак не могу поверить, что такое возможно.
Эвелина. И ты вернулся, чтобы убедиться в этом?
Жорж. Да, хотелось бы. Но этот бедняга Титус просто одурел. Совсем рехнулся, ей-богу!
Эвелина. Почему?
Жорж. Как это – почему? Ты вот, например, можешь представить его в постели с Пюс, а?
Эвелина. Вполне возможно, что это очень давняя история.
Жорж. А она не говорила, когда у них началось?
Эвелина. Нет. Пюс ведь очень скрытная.
Жорж. Но Софи-то ведь знала?
Эвелина. Ты думаешь7
Жорж. Я как-то говорил с ней о Пюс, о ее девственности, и она мне сказала: «А что мы знаем?» Если уж она смогла заподозрить Пюс в любовных делишках, значит, ей было известно все. Да-да, меня вокруг пальца не обведешь, не думай! Софи знала, что Пюс спит с Титусом.
Эвелина улыбается.
Но он-то, он! В тихом омуте!… Ну и ну! Славно они нам нос натянули! Не поймешь даже, кто из них двоих хитрее, один другого стоит! Ну негодяи! Нет, какие же бессовестные негодяи!
Эвелина. Да почему же негодяи?
Жорж. Да потому, что могли бы по крайней мере хоть нам дать понять, черт возьми!
Эвелина. К чему? Это их личное дело. Нас это совершенно не касается.
Жорж. Пусть не касается, но она член нашей семьи, а он… да и он как родной!
Эвелина. Ну и что? Тебе обязательно нужен контроль за всей нашей семьей? Вплоть до друзей семьи?
Жорж. Не о контроле речь!
Эвелина. Тогда о чем же?
Жорж. Разве тебе не кажется, что тебя одурачили?
Эвелина. Вовсе нет. Это тебе почему-то все время мерещится, будто тебя дурачат.
Жорж. Ну, ясно, где я сказал «да», там ты обязательно должна сказать «нет». Горбатого могила исправит.
Эвелина. Я говорю «нет», потому что ты задаешь мне вопрос, на который я должна ответить «да» или «нет».
Жорж. Вот именно это я и констатирую: на мое «да» ты всегда говоришь «нет». А потом мне же еще говорят, что у меня отвратительный характер. Я прихожу домой спокойный, довольный, а ты через две минуты доводишь меня до белого каления! О! Уж в этом виде спорта ты, можно сказать, чемпионка!
Эвелина. Ты сам вскипаешь по любому поводу. Моей помощи тут не требуется.
Жорж. Ну, конечно, я виноват. Я всегда и во всем виноват.
Эвелина. Но ведь не я же довожу тебя до такого состояния. Я не спорила с тобой ни сейчас, ни сегодня днем. Так что же ты вдруг разбушевался? Во всяком случае, я полагаю, вопрос о Титусе теперь отпадает?
Жорж. Какой вопрос?
Эвелина. Надеюсь, ты получил доказательство того, что он не ездил за мной в Шатору?
Жорж. Да мне начхать на Шатору, да-да, и начхать на все, чем ты там занималась.
Эвелина. Днем тебе было совсем не начхать.
Жорж. Ну что, теперь ты решила устроить мне сцену? Давай-давай!
Эвелина. Вовсе нет. Просто я вспомнила наше дневное объяснение…
Жорж. Да какая связь между дневным объяснением и вечерним? Объясни, Христа ради!
Эвелина. Никакой. И я хотела бы, чтобы мы хоть раз смогли объясниться спокойно, без крика и скандала.
Жорж. А я не обязан тебе ничего объяснять. Ни-че-го! Вбей себе это в башку, моя милая.
Эвелина. Ты хочешь легко отделаться.
Жорж. Если тебе это не нравится, мне все равно.
Эвелина. Но мне не все равно, если я должна непрерывно подвергаться инквизиторским допросам по поводу любого из моих поступков или высказываний. Пойми это!
Жорж. Так чего ты добиваешься?
Эвелина. Только одного: чтобы ты спокойно, раз и навсегда разъяснил мне, полностью ли я свободна, как ты не однажды заявлял, или же я вновь должна считаться твоей личной собственностью, покорной рабыней, прикованной к дому и связанной запрещением выходить из него и видеться с кем бы то ни было.
