«...Расстрелять!» - Покровский Александр Михайлович (книги бесплатно без txt) 📗
Прошло два часа. Пили не переставая, потому что все время вставал какой-нибудь француз и говорил, что он рад безмерно. Потом все французы, как по команде, упали на стол и заснули. Во главе стола спал мэр города Марселя. За столом остались только наши. Они продолжали: собирались группами, поднимали бокалы, о чем-то говорили, спорили…
В конце стола сидел седой капитан второго ранга из механиков. Красный, распаренный, он пил и ни с кем не спорил. Он смотрел перед собой и только рюмку к губам подносил. Как-то незаметно для самого себя он залез во внутренний карман и выудил оттуда какую-то бумажку. Это была речь. Механик удивился. Какое-то время он смотрел в нее и ничего не понимал.
– … В то время, – начал читать он хорошо поставленным голосом, отчего все за столом притихли, – когда оба наши наро-да-а….
Механик выпучил глаза, он ничего не понимал, но читал:
– Оба… ну ладно… и-дут, идут… и-ик…
У него началась икота, которую он мужественно преодолевал:
– Идут они… родимые… и-ккк!.. в ис-сстори-ческий момент… и-к….
Его икание становилось все более глубоким, наши за столами улыбались все шире:
– В этот момент… ик… всем нам хочется… ик… хочется нам, понимаешь… – Ики следовали уже сплошной чередой, улыбки за столом превратились в смех, смех – в хохот.
Мех остановился, улыбнулся, запил икоту из фужера и, глядя в бумажку, сказал мечтательно: «От сука, а?..»
Оригинальное решение
Вы знаете, когда оно ищется на подводной лодке? При приеме командирского решения? – Нет. При выборе режима перехода морем? – Нет. При прорыве противолодочного рубежа? – Нет. Не мучайтесь. Никогда не угадаете. Это нужно пережить!
…Ночью подводная лодка висит в бездонных просторах, как заброшенный космический корабль… Железная пустыня… Можно пройти с носа в корму – ни одного человека, только ровный шум вентиляторов, и ты стараешься идти тихо, крадешься, чтоб не спугнуть общую космичность: инопланетянин на чужом корабле…
Что это? Непонятное, огромное, бесшумное, нависшее над горловиной люка, налитое, дышащее через раз? Фу ты, Господи, да это же наш зам! За-му-ля! Вот сука, да он же подсматривает за нижним вахтенным: голова опущена в люк, а остальное, стоящее на коленях – сверху. Вот чучело, а! Фотоохотник. Экран соцсоревнования. Выслеживает. Бдительный наш. Самый наш беспокойный. Самый ответственный. Не спится собаке. Бродит. А что если… нога сама зачесалась в тапочке – ыыыы, аж пальцы на ногах свернулись трубочкой, как у шимпанзе на прогулке, – а что если… легонько так дать, чтоб только клюнул вниз, а пока выбирается – слинять через переборку. Пусть потом ищет. Нет, так не интересно…
Моторист Миша, большой оригинал, невольный свидетель того, как зам смотрит вниз, присел на корточки и с удовольствием уставился в раскоряченные над люком, стоящие на коленях два военно-морских копыта, соединенные одной огромной тяжелой перемычкой.
На флоте принято пугать друг друга. Напугал – полдела сделал.
Оригинал Миша улыбнулся: он знал, что ему делать. Он пододвинулся поближе, мечтательно закатил глаза и, осторожненько просунув руку, схватился там и дернул вниз тот самый мешочек, который у любого мужчины полностью отрастает к шестнадцати годам.
Произошел звук – иии-э-х! Смотрящий вниз зам как подпружиненный разогнулся, схватился обеими руками за отрываемый мешочек и, выпучив глаза, как ночной лемур, улетел – как захлопнулся – в прорубь люка ведьмой на помеле, хватая воздух открытым ртом.
Внизу он выбил себе зубы и на две недели свернул шею.
Оригинала Мишу вычислили через сутки.
И НА. КА. ЗА. ЛИ.
За рукоприкладство!
Хыбля!
Зама у нас на тральщике звали Хыбля. За «Хы, бля-товарищи!». Это его любимое выражение. И еще он говорил, оттопырив на правой руке указательный палец и мизинец: «Эта… с партийной прынцыпиальностью!» После 18.00 ни дня он на тральщике не сидел с этой своей «прынцыпиальностью». В 17.30 подходил к нашему командиру, к нашему Коле-Васе и говорил ему: «Ну что, Николай Васильевич, я… эта… пошел?..» – и прямо на трап, а командир провожал его вслед ошалевшим взором. Все годами с корабля берег нюхают, а эта скотина ежедневно при жене!
Но на учении мы его все же достали. Да-а! С помощью ядовитых дымов. На учении с помощью ядовитых дымов создается видимость химического заражения. Уже «химическую тревогу» объявили, уже все попрятались, я в противогазе и в этом презервативе – защитном комплекте – бегаю по кораблю с ядовитой шашкой в руках, не знаю, куда ее сунуть, а зам на корме, без защиты, голышом, анекдоты травит.
Подлетаю я к нему и сую ему шашку между ног. А если ты голышом того дыма глотанешь, то тут же появляется желание взлететь, как стая напильников.
У зама от яда глаза выскочили и повисли, как у рака на стебельках. Он орал и танцевал вокруг нашей корабельной артиллерии танец японских сирот и при этом все пытался у меня выяснить, есть ли на это учение план, утвержденный комбригом, или его нет.
– Да есть у меня план, есть, – говорил я ему, – успокойтесь.
Выяснив, что план у меня есть, зам промчался как вихрь, прорвался внутрь корабля и начал по нему носиться в поисках противогаза. Вместо противогаза он нашел спящего по тревоге Пашу-артиллериста и тут же сплясал на нем чечеточку.
Проверяющие
Адмиралов у нас – как собак нерезаных. Есть даже специально натасканные, проверяющие адмиралы. Потомки Нахимовых и Корниловых. И н с п е к т о р а.
Они проверяют у нас все.
Раз в неделю какая-нибудь сволочь приезжает, то есть комиссия, я хотел сказать. Правда, флот к ним привык, как зверь в зоопарке к жующей публике, и волнуются только верхи, но все равно дышать не дают.
– А что, – спросите вы, – нельзя, что ли, капраза для проверки прислать?
Нельзя. У нас на флоте своих капразов навалом, и чужого у нас просто пошлют вдоль забора надписи читать, вот адмиралы и надрываются.
У всех проверяющих адмиралов мозги, от непрерывных проверок, несколько повернуты вокруг своей оси, с наклоном таким мозги, мальца с креном. А вот угадать этот самый угол, так сказать, наклона, с которым они набекрень, тем, кого он проверять собирается, никогда не удается: он каждый раз новый, этот наклон.
Конечно, можно вычислить отдельные эпизоды, фрагменты, если он ездит ежедневно, но полностью, так чтоб до конца вся картина, а потом спать спокойно, – вот это не получается.
Один, например, любит остановить машину, отловить офицера и проверить у него, не вынимая себя из машины, знание статей 82, 83 дисциплинарного устава. На всхожесть. Вот доложите, что изложено в статьях 82, 83 дисциплинарного устава.
Военнослужащего наблюдать интересно и полезно, а офицера – тем более. Народ вокруг бродит, а офицер тужится, как будто угорь на лбу давит усилием воли. И все это с таким перекосом внешности. «82, 83?» – «Да». Ну заклинило. Ну просто затмение какое-то. Ну, хоть убей. Вот сейчас только помнил. Только что – и оторвалось. Начисто. А ведь читал же недавно. И именно эти вот статьи – 82, 83.
Пот течет, жалкие потуги. Офицер, кстати, охотно потеет. Сердце у него бьется охотно, у офицера: прикажешь – забьется, прикажешь – не будет. У настоящего офицера.
А адмирал смотрит на него из машины и ждет.
У этого адмирала была только одна положительная эмоция – красная рыба, остальные были задушены в зачаточном состоянии.
Следующего проверяющего, из того же третичного периода, того, как приедет, сразу же вези на свалку. Приедет он на свалку и скажет:
– Да у вас же здесь залежи! – все, можно увозить и предъявлять к оплате.
Слушали его, конечно, с трепетом, но никто так и не узнал: чего же у нас залежи. Эту тайну он унес в могилу.
Был еще один адмирал, такой же старый козел, головенка трясется, а все еще служит, бедненький.
Он любил слово «бардак». «Бардак, – говорил он, – у вас». И ничего, кроме бардака, ему на флоте обнаружить не удалось.
