Ящик для письменных принадлежностей - Павич Милорад (читать книги онлайн бесплатно регистрация TXT) 📗
– "Я переживу тебя!" – перевела мне Селена надпись на флакончике.
Понюхав, я узнала этот запах, так иногда пахло от Тимофея. И он, и тетка Анастасия пользовались одними и теми же духами. Я ничего ему не сказала. Но он, казалось, что-то почувствовал:
– Тетка, конечно же, была бы счастлива, если бы моя девушка носила ее шубы и платья. Все это сейчас здесь. Я думаю, на тебе ее вещи сидели бы очень хорошо, у вас одинаковые фигуры. Кстати, в этом мы убедились еще в Париже…
После этого мы принялись рыться в сундуках и шкафах старого здания. Дом оказался набит великолепными вещами, хранившимися в полуразвалившихся сундуках, которые их бывшие хозяева, моряки, привозили из далеких путешествий. Обследуя дом, мы натыкались то на огромный комод, то на дорожный сундучок, а то и на судовой сейф, опоясанный стальными полосами и снабженный дубровницкими замками. Один сундук, наполненный теткиными вещами, он возил за собой из Италии в Париж, а из Парижа сюда. Именно из него он вытащил и предложил мне надеть шубу из меха полярной лисы… Сидела она на мне великолепно.
– Она твоя, – шепнул он и поцеловал меня.
После этого он подарил мне дюжину теткиных перчаток, без пальцев и с пальцами, таких тонких, что на них можно было сверху надевать кольца. Еще я получила в подарок от Тимофея крупный серебряный перстень для большого пальца ноги и надевала его всегда, когда ходила босая.
– Когда придет время, я подарю тебе и новые духи. Пока еще рано. Мне было интересно с Тимофеем. Ты знаешь, Ева, как я непрактична в домашних делах. Здесь, в Которе, он стал учить меня разным вещам. Научил есть двумя ножами, красить арабскими красками боковые части ступней, а губы специальным черным лаком для губ. Это мне безумно идет. Начал давать мне уроки кулинарии. У меня просто волосы на голове дыбом встали, когда он научил меня варить суп из пива с травами и готовить заячье мясо в соусе из красной смородины, а потом и устриц St. Jacques с грибами. Я прилежно выучилась всему этому, но приготовление еды по-прежнему предпочитала доверять Селене. Тимофей был несколько разочарован. Когда я как-то раз спросила его, где в Которе можно найти хорошего парикмахера, он усадил меня на диван, взял вилку и нож, в мгновение ока постриг и тут же, на диване, овладел мною, даже не дав мне посмотреть на себя в зеркало. Между прочим, с новым пробором, который он мне сделал, я в зеркале казалась себе вылитой теткой Анастасией.
"Интересно, кого он на самом деле здесь заваливал – меня или ее?" – подумала я.
Самыми приятными были вечера. Тунисский фонарь, стоило его зажечь, расстилал по потолку пестрый персидский ковер. Вечерами нашим зрением становилась душа, а слухом – мрак… Сидя в саду, находившемся за домом, на уровне второго этажа, мы щурились в темноту и ели виноградарские персики, пушистые, как теннисные мячи. Когда от него откусываешь, кажется, что кусаешь за спину мышь. Здесь, на возвышении, среди высокой травы росли фруктовые деревья, лимоны и горький апельсин. Над нами сменяли друг друга ночи – каждая из них была глубже и просторнее предыдущей, а за стеной сливались вместе звуки волн, мужской и женский говор. Каменное эхо из города доносило до нас звук стекла, металла и фарфора.
Однажды утром я сказала ему:
– Этой ночью я видела тебя во сне. Ты когда-нибудь занимаешься любовью со мной во сне?
– Да, но это не я.
– А кто?
– На этот вопрос нет ответа. Мы не знаем, кто видит наши сны.
– Не пугай меня! Как это – нет ответа? Кто дает ответы?
– Нужно слушать воду. Только когда вода произнесет твое имя, узнаешь, кто ты… А во сне ты вовсе не тот, кто видит сон, ты другой, тот, кого видят. Потому что сны служат не людям.
– Кому же?
– Души пользуются нашими снами как местом для передышки в пути. Если к тебе в сон залетит птица, это означает, что какая-то блуждающая душа воспользовалась твоим сном как лодкой для того, чтобы переправиться через еще одну ночь. Потому что души не могут плыть сквозь время как живые… Наши сны – это паромы, заполненные чужими душами, а тот, кто спит, перевозит их…
– Значит, – задумчиво заключила я, – нет старых и молодых снов. Сны не стареют. Они вечны. Они единственная вечная часть человечества…
Помню, в другой раз, на Иванов день, когда время, по словам Тимофея, три раза останавливается, я украдкой наблюдала за ним. Он лежал в постели и смотрел в потолок, задрапированный моими пестрыми юбками, развернутыми во всю ширину наподобие вееров. И тут я почувствовала, как странно от него запахло. Потом я увидела, как он нагим осторожно прокрался в ночь, на опустевший берег под рощей и вошел в теплое море. Проплыв немного, он перевернулся на спину, раскинул в стороны руки и ноги, изо рта его показался огромный язык, которым он облизал себе нос, как это делают собаки. Только тут я увидела, что он возбужден и, как рыба, поминутно выныривает из волн. И снова вспомнила, как он учил меня гадать, глядя на мужской орган. Женщины, умеющие так гадать, могут предсказывать, забеременеют они или нет. Он неподвижно лежал в соленой морской влаге, позволив течениям и волнам баюкать его член и подобно женской руке, руке сильной любовницы, выжимать из него семя. Наконец я увидела, как он выбросил икру в море и заснул на волнах прилива, которые несли его в сторону Пераста…
Как-то раз мне, уставшей от блуждания по огромному дому, показалось, что седой портрет матери Тимофея, госпожи Катены, странно смотрит из своей рамы. Более странно, чем раньше. Были сумерки, в небе смешались птицы и летучие мыши, а ветер "юго" неожиданно врывался в комнаты и вздымал края половиков.
В доме, а точнее, между мной и Тимофеем продолжала сохраняться напряженность. Он по-прежнему вел себя так, будто познакомился со мной в тот день, когда я с гитарой появилась в его квартире, чтобы давать уроки музыки. Можно было подумать, будто не я в греческих тавернах ногой расстегивала его штаны.
"В этом доме придется мне вилкой суп хлебать, – подумала я испуганно и спросила себя: – Неужели это возможно, что он не узнал меня?" Ты меня любишь? – спросила я.
– Да.
– С каких пор? Ты помнишь, с каких пор?
Он показал мне через окно на горы над Котором.
– Видишь, – сказал он, – наверху, на горах, лежит снег. И ты думаешь, что там лишь один снег. Но это не так. Там три снега, причем это можно ясно увидеть и различить даже отсюда. Один снег – прошлогодний, второй, тот, что виднеется под ним, позапрошлогодний, а верхний – снег этого года. Снег всегда белый, но каждый год разный. Также и с любовью. Не важно, сколько ей лет, важно, меняется она или нет. Если скажешь: моя любовь уже три года одинакова, знай, что твоя любовь умерла. Любовь жива до тех пор, пока она изменяется. Стоит ей перестать изменяться – это конец.
Тогда я вставила в автоответчик крохотную кассету, которая стояла в моем парижском телефоне, и пустила ее. Послышался хриплый мужской голос, звучавший с огромного расстояния:
"Последние три ночи в Боснии я провел на чердаке пустого сеновала, внутри которого я укрыл танк и разместил своих солдат…"
– Ты узнаешь, кто это говорит? Неужели не можешь узнать свой голос из Боснии? – спросила я, но он молчал.
С отчаяния мне пришла в голову пугающая идея, от которой я, несмотря на страх, не имела сил отказаться. Я сказала Селене, что завтра собственноручно приготовлю на ужин зайчатину в соусе из красной смородины. Служанка посмотрела на меня с изумлением и отправилась покупать все необходимое для этого. Перед ужином я шепнула Тимофею, что будет означать для нас в постели появление в этот вечер на столе зайчатины. И выполнила свое обещание. С тех пор он внимательно следил за блюдами, которые я ему готовила, и ждал вечера с блеском в глазах. А как-то утром подарил мне целую лодку цветов. Их аромат заглушал запах соли и моря-Дни шли за днями, прекрасные и солнечные, мы купались, ели рыбу, зажаренную в раскаленном масле, собирали мидий. Как-то раз Тимофей порезал краем ракушки средний палец на левой руке. Я тут же высосала кровь, и все быстро прошло. Я ела инжир из его руки, и плоды пахли теми же самыми странными духами. Вдохнув их, я как бы начинала слышать, что думает Тимофей. Тут-то меня и осенило: он был занят продажей старого дома. И я сказала себе: "Тебе-то что за дело? Ударь вилкой о ложку и пой! Важен не дом, а Тимофей. Если это вообще он". От этой мысли меня обдало холодом.
