Поющие Лазаря, или На редкость бедные люди - на Гапалинь Майлз (читать книги бесплатно полностью без регистрации txt) 📗

— Как ты думаешь, о славный старец, — сказал я, — суждено ли нам когда-нибудь просохнуть?

— Наверняка не знаю, голубок, — отвечал он, — но если такая сырость продлится еще, я так думаю, что пальцы рук и ног у ирландских бедняков срастутся и впредь между ними будут перепонки, как у уток, так что они смогут плавать по воде. Для людей в человеческом облике это не жизнь, сынок.

— А уверен ли ты, — спросил я, — что ирландцы — люди?

— Этим словом их называют, милок, — отвечал он, — но проверить это никогда еще не удавалось. Мы не лошади и не куры, не тюлени и не призраки, и по этой причине полагают, что мы люди; но это всего лишь одна из точек зрения.

— Как ты полагаешь, почтенный старец, — спросил я, — наступит ли когда-нибудь просвет в жизни ирландцев или же будут вечно тяготеть над нами лишения, голод, ливень по ночам и невзгоды?

— Будет все то, что ты назвал, — сказал он, — и еще ливень днем.

— Если так, — сказал я, — то думаю я, что хорошо живется О’Санаса на западе, в Клох. Он никакого горя не знает, покуда есть рыба в море ему на обед и яма, где он может поспать в Клох во время бури.

— Будь уверен, у тюленей есть свои заботы, — сказал Старик. — Народ этот мрачен и хмур.

— А бывало ли, — спросил я, — чтобы когда-нибудь раньше на нас обрушивались потоки дождя столь же мощные, как теперь?

Старик обнажил коричневые зубы в усмешке, — знак того, что не бог весть сколько ума было в этом моем вопросе.

— Уж конечно, бывало, несмышленыш, — сказал он. — Вся эта вода — мимолетный летний дождичек для того, кто знавал жизнь в былые годы. Во времена моего деда были люди, которые не видели ни сухой земли, ни безопасного места для сна с рождения до самой смерти и которые не пробовали ничего, кроме рыбы и дождевой воды. Рыба в те времена росла у нас на огороде. Те, кто не умел хорошо плавать, отправлялись в вечность.

— Прямиком? — спросил я.

Однако в эту минуту я услышал, как мой старый мудрый дед хвалит ведро, говоря, что погода великолепная и что в ней нет никакого коварства в сравнении с той пыткой небесной, которую знавали люди во времена его молодости. Многие думали тогда, что вновь пришли времена потопа.

— А пережил ли кто-нибудь великий дождь тех времен? — спросил я.

— Только некоторые. А вот за многие и многие годы до этого погода была настолько суровая, что говорили, будто потонули все в этом краю, кроме человека по имени Маэлдун О’Понаса. У этого человека хватило сообразительности и дальновидности сколотить первую в этих местах лодку, и он извлек великую пользу из этого дела. Он уплыл живым и невредимым во время самого высокого прилива и забрал с собой всяческое добро, оставленное людьми, которые распрощались с этой жизнью, — отборную картошку, вымытую из земли наводнением, мелкую домашнюю утварь, кое-какое спиртное и ценные золотые монеты, которые веками держали в тайниках. К тому времени, когда он бежал из Корка Дорха, могу тебя заверить, он был богат и доволен не на шутку.

— А куда же он поплыл на лодке, дражайший? — сказал я, испытывая большой интерес к разговору. Мой собеседник устремил свой палец в сторону холмов Бьянна Бана, что были далеко от нас на северо-востоке.

— Среднюю вершину называют Пиком Голода, — сказал он, — по той причине, что именно этой вершины удалось достичь О’Понаса. В обличье морского острова открылась она в то время глазам плывущего в лодке, и говорят, что он единственный, кому когда-либо удалось ступить на эту землю, поскольку гора эта слишком крута, и дорога вверх слишком трудна для того, кто доверится ногам.

— А спустился ли он когда-нибудь вниз?

— Воистину нет. Если по дороге затруднительно идти вверх, то по ней затруднительно идти и вниз, и если бы нашелся кто-нибудь, кто прошел бы шаг за шагом весь путь от вершины пика до самого подножия, похоже, такой человек искал бы своей погибели и скорее достиг бы вечности, чем земли внизу. О’Понаса причалил на лодке к вершине пика, и там он и пребывает с тех самых пор вместе с лодкой, — если можно теперь различить там остатки его костей.

— В таком случае похоже, благословеннейший, — сказал я, и тут великие и полезные мысли пришли мне в голову, — что ценные и неплохие вещи пребывают на Пике Голода до сегодняшнего дня — золотые монеты и все остальное, что О’Понаса прихватил в день грабежа?

— Они там, — сказал он, — если только истинны и заслуживают доверия все те сокровища сказаний и соседских преданий наших прадедов и пращуров, что бытуют у нас в Корка Дорха.

— Сладкозвучна история, которую ты рассказал мне, о великодушный старец, — сказал я, — и моя тебе самая благодарная благодарность.

Когда я добрался в тот вечер до тростника, мне не удавалось ни вздремнуть, ни сомкнуть глаз от множества мыслей, одолевавших меня и соблазнявших меня Пиком Голода. Острым внутренним взором я видел вершину горы и на ней — ясно различимый остов лодки и скелет человека, а рядом с ними, все на том же заоблачном клочке земли — сверкающие золотые монеты, — все награбленное богатство, которое взял с собой О’Понаса в день потопа. На мой взгляд, было это большим позором — что бедняки здесь терпят голод в то время, как там есть средство к их спасению, но у них нет никакого способа до него добраться.

Я сказал бы, что в это самое мгновение ко мне пришло решение: в один из дней я доберусь до вершины этой горы — не мытьем, так катаньем, живой или мертвый, сытый или оголодавший. Я полагал, что лучше человеку найти свою смерть в поисках хорошей жизни на Пике Голода, чем вовеки веков сносить тяжкую жизнь в Корка Дорха. Лучше человеку умереть от дождя и невзгод на этом пике, чем жить в голоде дома, посреди сырой равнины. Я совещался сам с собой всю ночь, и в слабых сумерках, когда день пробивался сквозь черноту тьмы, все было решено у меня в уме. Когда-нибудь я отправлюсь на Пик. Я отправлюсь туда за деньгами, и, если останусь жив после всех трудностей, то впредь буду до некоторой степени богат, сыт и часто пьян.

На случай, если на вершине горы сокровищ окажется ровно столько, что хватит только мне одному, я постановил держать свое намерение крепко и глубоко у себя в уме и не делиться им с соседями, равно как и не сообщать о нем Седому Старику. Я начал тогда наблюдать за поведением непогоды, изучая ход бури и обычаи ветра, смотря, есть ли какое-то время в сутках или в году, которое более других пригодно для похода на Пик. За этим делом я провел время до конца года и к концу этого срока почувствовал, что мои труды напрасны. В Корка Дорха сила ветра и мощность дождя были всегда одинаковы, непрестанно и неизменно, будь то днем или ночью, зимой или летом. Это был скверный план — дожидаться хорошей погоды, и в конце концов я постановил, что мне пора двигаться в поход.

Склоны горы были настолько крутыми, а здоровье мое — настолько скудным, что груз, который я мог нести на своей узкой и хилой спине, был невелик и легок. Я незаметно собрал необходимые мелочи — бутылку воды, нож, небольшой мешок для золота и груз картошки.

Я хорошо помню то утро, которое стало началом моего похода. Дождь лил с небес в изобилии, нагонявшем страх, и больно хлестал по темечку. Вначале я вовсе не собирался отправляться на Пик именно в тот день, но подумал, что местные жители вот-вот утонут и что есть небольшая вероятность, что я спасусь, если мне удастся взобраться на несколько шагов вверх по склону горы. Если бы не сильный дождь в то утро, есть опасение, что у меня вовеки не хватило бы мужества покинуть маленький домик, где я родился, и устремиться к Пику Предназначения, — к загадочной и неведомой цели моего похода.

Было темно. Выбравшись наружу из-под сырого тростника, я сгреб свой походный мешок, который был припрятан у меня в углублении в стене, и тихо двинулся из дома.

Дождь и слепящая белизна адских предрассветных сумерек вселили одиночество и ужас в мое сердце. Я отыскал то место, где, как мне думалось, проходила большая дорога, и продвигался то шагом, то ползком, то падая, то припадая, в направлении горы. Бурный ручей, доходивший мне до колен, тек навстречу, и уж конечно, отнюдь не бодро продвигался я в то время вперед, а то и дело спотыкался, прихрамывал, растягивался в водянистой грязи, иной раз меня подбрасывало злой волей непогоды вверх, высоко над землей, я скрючивался посреди ветра и дождя и был нисколько не властен выбирать направление своего движения. Поистине, кого как не меня постигли в то утро ирландские невзгоды!