Воздухоплаватель - Кунин Владимир Владимирович (книги серии онлайн .TXT) 📗
— Господи! Лев Макарыч, как же это тебе удалось?! — потрясенно спросил Заикин. — Ведь копеечки же за душой не было!
— Бери, — коротко сказал Мациевич и сам надел чемпионскую ленту на мощную заикинскую шею.
— Стой, стой! — встревожился Заикин, быстро стянул с себя сюртук и жилет и надел ленту прямо на рубашку. — А то ненароком и сопрут в толчее.
Концы ленты с медалями он заправил прямо в брюки, а сверху надел жилет, сюртук и аккуратно застегнул их на все пуговицы.
— Не видать? — спросил Заикин.
— Все в порядке, — рассмеялся Мациевич. — Держи часы.
— Нет, — твердо сказал Заикин. — Ты часы эти себе в презент оставь. Пусть у тебя по мне память будет. Может, мы с тобой когда-нибудь в России с одного поля взлетать будем, а я тебя и спрошу: «Который час, Лев Макарыч?» А ты эти часики вынешь и вспомнишь, как Ивана-дурака на аэроплане в чужой стране летать учил. А, Лев Макарыч? — И Заикин расхохотался.
— Спасибо, Иван Михайлович.
— Слышь, Лев Макарыч! Ты давай возвращайся скорей... Мы с тобой всю Россию в новую веру переведем! В истинно христианскую воздухоплавательную! Ты со своей колокольни — инженерно-авиаторской, а я со своей...
— Садись, Иван Михайлович. Пора уже, — сказал Мациевич.
Они влезли в фиакр. Извозчик, подозрительно оглядываясь на них, тронул лошадь.
Заикин был возбужден. Он схватил своими огромными лапами руку Мациевича и с безудержной страстью проговорил:
— У меня уже Петька Ярославцев в Харьков выехал, первые гастроли заделывать, а потом по всей России летать буду! По всем уголкам, где людишки еще тележного скрипа боятся! Вот помяни мое слово, ты через месяц вернешься — такое обо мне услышишь!
На мерцающем экране харьковского кинотеатра «Синематограф» появились неровные, подпрыгивающие титры:
«Полет и падение Ивана Заикина».
А внизу, чуть правее экрана, на фальшивящем фортепьяно тапер играл «Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»
«Русское синематографическое общество гг. Харитонова и Картамонова».
И опять:
«Полет и падение Ивана Заикина».
На экране многотысячная толпа. Бегают мальчишки. Вдалеке на поле аэроплан начинает разбег. Взлетает...
«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»
Восторженные лица зрителей. Кричащие рты. Полицейские лошади приседают на задние ноги от страха.
«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»
Титр: «Подул ветер!»
Аэроплан на экране делает крен, пытается выровняться и...
Застывшие зрители в зале. Семечковая кожура прилипла к нижней губе. Баба кормит грудью младенца — глаза устремлены в мерцающий экран.
«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..» — тупо молотит тапер.
На экране конвульсивно дергается аэроплан и как падающая коробка врезается в землю.
Кормящая баба ахает. Мальчишка шмыгает носом. Гимназист застыл в оцепенении.
«Барыня» — и мгновенный переход — «На сопках Маньчжурии».
А у кассы харьковского «Синематографа» длинная очередь.
По всему фронтону — «Полет и падение Заикина». И приглушенные звуки вальса из зрительного зала
— Так ему и надо, антихристу!.. — веско говорит богато одетая старая купчиха, сидя в пролетке.
«Антихрист» стоял в большом унылом номере харьковской гостиницы, опирался на костыль и разглядывал в мутном зеркале свою разбитую, исцарапанную физиономию. Верхняя губа вспухла, и от этого левый ус нелепо торчал в сторону. Один глаз заплыл, другой печально глядел в зеркало.
Чуть сзади стоял виноватый Петр Данилович Ярославцев.
— Ты где пропадал три дня? — мрачно спросил Заикин.
— Испугался... — шмыгнул носом Ярославцев, и усы его затряслись — Думал, убился ты.
— И ты бросил меня под обломками?! — Заикин опустил руку на бронзовый литой подсвечник, сжал его своими пальцами, и подсвечник согнулся в какую-то причудливую фигуру.
— Ванечка, милый, прости меня!
— Да как же ты мог?! — Заикин потряс подсвечником перед носом Ярославцева. — Как же ты мог, Петька?
— Ванечка!
Заикин взял себя в руки:
— Читай долги!
Ярославцев выхватил из кармана записную книжечку и лихорадочно стал перелистывать ее:
— Касса железной дороги за перевоз аэроплана и сопутствующих грузов требует срочной уплаты в восемь тысяч четыреста рублей.
— Так. Дальше.
— Извозчикам из десяти рублей в день.
— Знаю. Дальше.
— Арендная плата ипподрому... Таможенная пошлина.
— Погоди. Сколько в кассе?
Ярославцев поднял испуганные глаза на Заикина и промолчал.
— Чего молчишь? — рявкнул Заикин. — Сколько в кассе?
— Ванечка, — еле выговорил Ярославцев, — денег в кассе было четырнадцать тысяч с копейками. Так их же господин полицмейстер забрал.
— Что?! — Заикин рванулся к Ярославцеву. — Да ты в своем уме?!
Ярославцев метнулся от Заикина, обо что-то споткнулся и упал в кресло. Вытянул перед собой руки и запричитал:
— Ванечка, родненький! Ни в чем не виноват. Гляди-ка, крещусь, Ванечка! — И Ярославцев несколько раз торопливо перекрестился. — Он сказал, что полет считает несостоявшимся и поэтому до следующего полета кассу арестовывает.
— До какого следующего полета?! — завопил Заикин. — Аэроплан-то разбит вдребезги!!!
— Разбит, Ванечка...
— А на какие шиши я его восстанавливать буду?! — И Заикин в отчаянии швырнул согнутый бронзовый подсвечник в стену.
Со стены от удара с грохотом соскользнула огромная картина в золотой раме, ляпнулась об пол и развалилась на куски.
Заикин отбросил костыль и в отчаянии плюхнулся в кресло напротив Ярославцева. Ярославцев, шмыгая носом, что-то записал в книжечку.
— Чего ты там? — обессиленно спросил Заикин.
— Да вот картину с подсвечником приплюсовал к долгам. Думаю, больше четвертного не слупят. Картинка-то была так себе.
В дверь номера постучали.
— Чего надо?! — крикнул в бешенстве Заикин.
Открылась дверь, и показался помятый одесский франтик с дешевой черноморской тросточкой и в видавшем виды соломенном канотье. Кажется, это был единственный случай, когда франтик был абсолютно трезв.
— Иван Михайлович, — с порога сказал франтик, — я вижу вас живым, и мне уже больше ничего на свете не надо! Я могу вернуться в Одессу. Господин Ярославцев! Мое почтение.
— Стой, — сказал удивленный Заикин. — Ты кто? Откуда?
— Кто я? — переспросил пораженный франтик. — Вы меня потрясаете в сердце!.. Одессу помните?
— Ну?
— Так это я!
— А... — ничего не понимая, протянул Заикин. — Здорово.
— Я приехал абсолютно до вас. Все одесские газеты написали за вашу первую трагическую гастроль. И тогда я сказал себе: «Ты, босяк, сколько можно шататься от „Фанкони“ до „Гамбринуса“? Такому человеку, Ивану Михайловичу Заикину, сейчас в Харькове очень плохо. Что ты здесь сидишь? Что ты, как насос, пропускаешь через себя молодое молдавское вино? Прекрати немедленно удовольствие. Где сейчас твое место? — спросил я себя и тут же ответил: в Харькове! И вот я здесь! Что нужно делать?
Ошеломленный Заикин покачал головой и сказал:
— Сядь, посиди. Сейчас что-нибудь придумаем.
— Вообще-то я жутко извиняюсь, но тут со мной еще один чудак приехал... — небрежно сказал франтик и сел на стул у двери.
— Это еще кто такой? — испугался Заикин.
— Я знаю? Какой-то бельгиец. И вполне прилично треплется по-нашему. Он искал вас в Одессе, и я его прихватил с собой. Позвать?
— Час от часу не легче! Зови.
Не вставая со стула, франтик приоткрыл дверь и сказал в коридор:
— Шурик! — Потом на секунду повернулся к Заикину и пояснил: — Вообще-то его зовут Шарль. Ничего себе имечко! — И снова крикнул в коридор: — Ну, иди уже сюда, Шура! Иди до Ивана Михайловича!
В номер вошел усталый небритый человек с портпледом и большим чемоданом.
Заикин растерянно смотрел на странного визитера.
Человек поклонился и, обращаясь к Ярославцеву, сказал:
— Мсье Заикин, меня зовут Шарль Риго...
