Возвращение принцессы - Мареева Марина Евгеньевна (книга регистрации txt, fb2) 📗
Он давно свыкся с положением приживалы в собственной семье, с незавидной ролью нахлебника при жене-кормилице. Разумеется, смутные угрызения совести посещали его изредка, но Костя гнал их взашей, твердя мысленно: «Я попробовал работать. Я сделал все, что мог. Не вышло. С меня взятки гладки».
Эта скотская новая жизнь напоминала ему огромный шумный людный рынок Вселенское торжище. Все поделились на торгашей, покупателей и воров-карманников. Торгаша из Кости не вышло. Покупать Косте не на что. И карманника из него не получится — воровать не умеет. Все Здесь ему места не было. Костя ехал с ярмарки…
Так они и жили теперь. Жизненные задачи были распределены раз и навсегда. Нина мыла подъезды, мерзла на осеннем ветру у газетного лотка, гремела тарелками в посудомоечной, а Костя отмаливал их общие грехи. Костина миссия была высока и многотрудна, Нина решала задачи житейские, земные. Костя отвечал за величие духа, Нина — за презренный быт.
Итак, Костя вошел в церковные ворота. Раздал подаяние. Замер у входа в храм, содрал с головы кепчонку, перекрестился истово и ступил наконец под священные своды.
До начала службы оставалось еще около получаса. Костя купил три свечи у церковной служительницы, стоявшей у свечного ящика, и неодобрительно покосился на пергидрольную блондинку, подошедшую к ящику следом за ним. «Платком бы голову покрыла, прежде чем в храм войти, — подумал он раздраженно. — Тоже мне прихожанка! Ни черта не… Свят, свят, свят, что это я чертей поминаю сегодня?»
Блондинка между тем протянула служительнице деньги, глянула на нее и ахнула, узнав.
Костя отошел в сторону, сжимая свечи в ладони. Конечно, узнала. Как не узнать! Служительница, стоявшая за свечным ящиком, была в прошлом известной актрисой. Свою судьбу бывшая лицедейка выстроила размашисто и ярко: бурная молодость, зрелость, проведенная в творческих метаниях и любовных испытаниях, и вот теперь шикарный финальный аккорд — монашеский черный плат, свечной ящик, скорбно поджатые губы.
«Перетрахала пол-Москвы, — бурчал про себя Костя, ставя свечку у иконы, — выпила цистерну водки, теперь грехи замаливает. Тоже роль играет. Блудодейка!»
Костя поднял глаза на икону. Подумал, прежде чем перекреститься: «Да ты и сам хорош! Свечу ставишь — и богохульствуешь… Что это с тобой сегодня, Константин Петрович?»
— Вас батюшка к себе просят, — прошелестел кто-то за его плечом.
Костя оглянулся. Церковный служка стоял перед ним и мягко, елейно улыбался.
— Меня? — переспросил Костя потрясенно. — Батюшка?
Служка кивнул, жестом приказав Косте следовать за ним.
В маленькой светлой комнатке со сводчатым низким потолком, возле узкого окна сидел в кресле благообразный молодой попик Он радушно улыбнулся вошедшему в комнатку Косте.
Тот, вконец одурев от всех неожиданностей, поднес было руку ко лбу («Господи! Что же я делаю-то? Креститься собрался, будто он не поп, а икона!»), сцепил за спиной мокрые от пота руки и неловко поклонился.
Выпрямившись, он увидел Диму. Костя узнал его тотчас, хотя и не видел ни разу, каким-то седьмым чувством узнал. Он, мерзавец! Костя был в этом уверен.
Дима торчал за креслом, в котором восседал священник Костя оглядел соискателя Нининой руки… Хорош. Холеная рожа, веселые глаза. Стоит, положив руку на резную спинку кресла, улыбается победно. Хозяин жизни, властитель судеб.
«Вот я почему чертей поминал-то, — догадался Костя. — Вот он — черт!»
— Как настоятель прихода сего, — забасил поп, взирая на Костю с отеческим расположением, — благодарю тебя, сын мой, за щедрый взнос, за благое деяние…
— Батюшка, какой взнос? — промямлил Костя, совсем сбитый с толку. — О чем вы?
— Денежный взнос, — гудел святой отец. — Деньги немалые… По крупицам, по йотам собирал! Похва-ально, сын мой! Похвально!
— Это ошибка, батюшка! — Костя старался не смотреть на Диму, возвышавшегося за креслом слуги Божьего. — Это ошибка, недоразумение Я ничего не».
— Он тайно хотел, отец Феодосий, — перебил его Дима, склонясь к священнику.
— Тем ценнее пожертвование, — рек отец Феодосий, привстав с кресла и давая Косте понять, что аудиенция окончена.
Костя попятился к дверям, суетливо кланяясь, ненавидя себя самого за собственную униженность, за смятение, за эти плебейские поклоны.
Он выскочил из церкви, щурясь от солнечного света. Служба уже началась, торжественно и мерно били на звоннице колокола.
Костя выбежал из церковных ворот. У кромки тротуара стояла Димина машина, возле нее, позевывая, расхаживал мордоворот.
Костя оглянулся — Дима шел следом. Остановился возле нищенок, достал бумажник, зашуршал «зелеными». Старухи тянули к Диме темные сухие ладошки и с подобострастной надеждой заглядывали ему в глаза.
«И я сейчас кланялся также, как они, — подумал Костя, глядя на рой нищенок, клубившийся возле Димы, возле доброго барина, оделяющего их заморской копеечкой. — И кланялся так же, и угодничал так же…»
— Твоя работа? — спросил он у Димы, когда тот наконец подошел к нему. Спросил в упор, зло и резко, сразу перейдя на «ты». — Твои штучки?
— Что вы имеете в виду? — уточнил Дима, оттенив свое холодновато-корректное «вы».
— Что я имею в виду? — Костя задохнулся от ярости. — Да весь этот спектакль! С попом и щедрым взносом! Что ты нас окучиваешь, что ты к нам прилип? Отцепись от нас, сволочь! — заорал Костя, уже не сдерживаясь.
Мордоворот сделал было шаг в сторону патрона, но Дима остановил его взглядом.
— Хоть сюда-то не лезь, хоть в храме дай отдышаться! — орал Костя надсадно. — Нет, у тебя и тут все схвачено! А с Всевышним ты еще не закорешился?
— А что, идея! — хмыкнул Дима. — Надо телекс ему отбить. Туда дня три идет, больше?
— Ненавижу, — просипел Костя. — Ненавижу вас всех… Саранча…
— Ну да, — кивнул Дима насмешливо. — Куда как достойнее сесть бабе на горб. Она на десяти работах ломается, а он слюни пускает у аналоя. Богоборец!
— Ты-ы! — взвизгнул Костя. Самое страшное, что Дима был прав. Четырежды прав. И Костя понимал это. — Ты! — Он вцепился в отвороты Диминого плаща. — Да как ты смеешь, кто ты такой, чтобы…
Дима брезгливо, без особого усилия оттолкнул Костю от себя, щелкнул пальцами — так в кабаке подзывают официанта, и его шикарная машина послушно подкатила к хозяину. Мордоворот открыл дверцу.
Костя отвернулся.
Дверь в квартиру была распахнута настежь. Костя вошел в прихожую и прислушался. Кто-то расхаживал по комнатам: незнакомые мужские голоса, чужие шаги, грохот выдвигаемых и водворяемых на место ящиков письменного стола…
Теща выскочила в прихожую, увидела Костю и громко зашептала:
— Константин! У нас обыск!
— Охренели, что ли, мамаша? — спросил Костя. Впрочем, ладони у него тотчас повлажнели от пота. — Какой обыск?
Он осторожно заглянул в комнату. Два дюжих молодца, стоя спиной к нему, рылись в ящиках Костиного стола. Костя попятился назад, стараясь ступать неслышно.
— Это кто? — прошипел он, вернувшись в прихожую к теще. — Вы зачем их пустили? Может, это воры?
— Они сказали, что они от Пупкова, — зашептала старуха. — Я подумала: может, они еще чего принесли? В прошлый раз железную дорогу, теперь, думаю, может, еще чего… А они — за рукописью твоей, они твою рукопись ищут…
— Рукопись? — переспросил Костя дрогнувшим голосом.
Рукопись — это было святое. В промежутке между членством в Партии любителей пива и счастливым обретением себя на ниве служения Господу Костя успел накропать шестисотстраничный труд о судьбах русской демократии.
Труд сей не претендовал на объективность и точное следование исторической фактологии, но был написан взволнованно и страстно (по крайней мере, так казалось самому автору).
Поставив последнюю точку и смахнув предательскую слезу с увлажнившихся век, Костя сполз с полатей (он писал, лежа на пузе, обложившись подушками, поскольку вычитал где-то, что именно эта диспозиция и есть оптимальная поза творца), сгреб все шестьсот страниц в кучу, впихнул их в объемистую папку и отправился в многотрудный поход.
