Тени исчезают в полдень - Иванов Анатолий Степанович (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
– А сейчас – не веришь разве? – быстро спросил, почти выкрикнул Митька.
– А что сейчас! – повысила голос Ирина. – Тебе потянулся навстречу цветок, а ты под сапог его… Да тебе не в первый ведь раз.
– Как… под сапог?
– Молчи! Все ты понимаешь! – уже сквозь слезы выкрикнула Ирина, отвернулась. Но тут же справилась с собой, заговорила спокойнее: – А потом… потом я до конца узнала и про Зину, и вообще, какой ты… какая душонка у тебя гадкая и мизерная.
– Мелкая, может? – усмехнулся Митька, чувствуя, что опять может взорваться его оскорбленное самолюбие.
– Нет, мизерная. И тогда словно другим сапогом ты…
Митька помолчал, обдумывая, как ее разубедить в этом. Но придумать ничего не мог и спросил:
– И что теперь?
– Ничего. Погляди, что там, под сапогами твоими…
Митька поднялся.
– Я и помру теперь спокойно, – проговорил вдруг Анисим. – Поговорила, Иринушка, ты хорошо…
– Значит, все? – спросил Митька, шумно дыша. – И с концом?
– Все, – по-прежнему не глядя на него, ответила Иринка.
Только на улице Митька заметил, что вспотел, что от пота он весь мокрый. И только здесь, кажется, осознал до конца, что это ведь, собственно, ему от ворот поворот…
Он растоптал вынутую еще там, у «них», папиросу, так, что от нее ничего не осталось. Он стремительно зашагал по улице, не видя ни встречных, ни поперечных…
Опомнился он уже на краю деревни, сообразил, что идет не туда. Повернулся, побежал домой, схватил новый костюм, переоделся.
– Ты куда, Митенька? – с беспокойством спросила мать.
– Я ей покажу, я покажу! – закричал Митька, рассовывая в карманы деньги. – Я вот возьму и на калеке женюсь! Пусть тогда от зависти порычит!
Митька не соображал, что говорит. Зато Степанида отлично соображала и все понимала.
– И то, и то… – поспешно закивала она.
– Что «и то»? – повернул к ней Митька взлохмаченную голову.
– Да, сказывают, вылечили ее, и рубцов…
– А пусть хоть вся в рубцах! Пусть хоть страшилище страшное…
Митька выскочил из дому, крупно зашагал на полустанок.
… В поликлинике Вера Михайловна встретила Курганова с некоторым удивлением. Затем сухо сказала:
– Я думаю, теперь-то незачем. Нет надобности.
– Нет есть! – решительно отрубил Митька. – Мне – есть! Пустите, или… я сам.
Вера Михайловна пожала плечами:
– Что ж… пожалуйста.
… Елена Степановна лежала в четырехкоечной палате возле окна и глядела в потолок.
– Здравствуйте, – несмело сказал Митька, останавливаясь возле койки.
Краснова медленно повернула к нему голову, в глазах ее что-то дрогнуло.
Митька ожидал ее увидеть забинтованной, похудевшей, как старик Анисим, с глубокими шрамами на щеках. Никаких бинтов, никаких шрамов не было. Только на правом виске расходились лучиками бледноватые полоски да на лбу, у самых волос была наклеена пока тоненькая полоска пластыря.
Рядом с кроватью стояла белая тумбочка, на ней лежало несколько журналов, книг, овальное зеркало с целлулоидной ручкой.
Елена Степановна долго смотрела на Митьку, точно никак не могла узнать его.
– Это вы? – еле слышно проговорила наконец.
– Я. – Митька улыбнулся. И подумал, что улыбка его, видимо, жалкая и ненужная.
А девушка снова принялась не мигая глядеть в потолок. Глаза ее заблестели, потом наполнились слезами. Митька стоял, как истукан, не зная, не соображая, что ему теперь делать, что говорить.
А Елена Степановна, как и тогда, зимой, в станционном медпункте, тихо произнесла:
– Уходите.
… Как Митька вышел из поликлиники, как добрался домой – он не помнил. Вагонные колеса всю дорогу отстукивали и отстукивали: «У-хо-ди-те… У-хо-ди-те…» Совсем почти не подмерзшая за ночь снежная жижа от самого полустанка до Зеленого Дола чавкала под сапогами, издевалась: «Уй-дешь? Уй-дешь?»
«Черта с два! – почти криком кричал Митька. – Черта с два!» Но что «черта с два» – и сам не мог бы объяснить. Просто билась в мозгу, как бабочка об оконные стекла, одна и та же мысль: «Кажется, Зинка ведь Никулина вчера приехала. Ага, Зинка, Зинка, Зинка…»
И он, минуя свой дом, направился к Никулиным.
Когда заходил в сени, у него мелькнула злорадная мысль о матери: «А ведь приведу ей сейчас, однако, жену в дом. Вытянет лицо от радости…»
Едва он вошел в избу, Зина встала из-за стола, за которым шила рубашку малышу. Она растерянно поглядела на Митьку, потом на кровать, где, укрытый толстым стеганым одеялом, спал сынишка, и снова на Митьку.
– Чего так смотришь? – спросил он, будто обиженный холодным приемом.
– Неожиданно ты… – промолвила Зина, комкая в руках шитье.
– Значит, не ждала?
– Как я могу ждать… после всего?.. Зачем?..
Митька истолковал ее слова по-своему.
– И все-таки я пришел, несмотря, что с тобой все это… Назло всем. Всем! – выкрикнул он. – Одевайся, айда к нам! А завтра расписываться поедем…
Однако Зина не тронулась с места. Она только положила недошитую рубашку на стол. Но освободившиеся руки ей деть было некуда, и она зажала в кулаках уже измятые куски материи.
– Как это назло? – дрогнувшим голосом спросила она. – И кому это всем?
– А всем, кто шибко уж загордился. Думают, Митька у их ног ползать будет… Нет, не-ет! – Он возбужденно расхаживал по комнате, размахивая руками. – Но я знаю, знаю: как распишемся с тобой, откроют рот от зависти… Собирайся, что ли!
Зина вроде и не замечала, что Митька на нее кричит. Она прежним голосом спросила:
– Как это от зависти?
– А так… Знают ведь, что с тобой там… в Озерках, выделывали… А я говорю – назло! Да сколько тебя ждать?! Где твое пальто?
Митька снял с вешалки пальто, протянул ей. Но Зина, отступив назад, прижав к груди недошитую детскую рубашку, тихо произнесла вдруг:
– Вон отсюда.
Митька глянул в ее глаза и на этот раз в одно мгновение понял весь смысл сказанного.
– Но… послушай, – промолвил он, сразу обескураженный, придавленный. – Почему же?.. Ведь… как никак сын у нас.
– Во-он! – закричала Зина, не помня себя. – Ненавижу! Ненавижу! Ты пришел только потому, чтоб назло… чтоб открыли рот от изумления: на Зинке женился, которая… которую там, в Озерках… А кто меня туда бросил? Из-за чего все это со мной… случилось?!
– Зинка! Зина… Погоди… – пятился Митька от ее глаз. – Я в самом деле, может, в горячке…
Но Зина уже ничего не хотела слушать.
– Вон! Вон!! Вон!! – трижды вскрикнула она, плача навзрыд. Подбежала к двери и распахнула ее…
Тогда Митька выронил Зинино пальто, склонил голову. Чуб его колыхнулся.
… Теперь он очнулся лишь далеко-далеко от Зеленого Дола, на какой-то крохотной забайкальской станции, в насквозь продуваемом весенним ветром деревянном вокзальчике. И то потому, что милиционер тряхнул его за плечо:
– Гражданин, куда едете? Да, куда и откуда?
Ничего вразумительного ни милиционеру, ни себе Митька ответить не мог. Не скажешь же, что все эти дни в голове стучало и стучало: «Все! Уходите!! Вон!! Все!! Уходите!!!» То ли опять вагонные колеса стучали, то ли долбила в виски кровь.
– Куда, спрашиваю, следуете? – построже спросил милиционер. – Сутки сидите здесь. Все поезда прошли.
Да, видимо, сутки. С тех пор, как проводница вагона принесла ему отобранный при посадке билет и сказала: «Следующая ваша станция». Почему его? Ах да, при покупке билета он сунул кассиру сколько-то мятых бумажек со словами: «На все… Докуда хватит…» Значит, вчера билет кончился.
– Пройдемте-ка, гражданин, – сказал наконец милиционер, опять трогая Митьку за плечо.
– Куда пройдемте? Сейчас мой поезд.
– Какой это?
– А вот он…
На станции, скрипя железными тормозами, действительно останавливался какой-то пассажирский состав.
К счастью, в карманах нашлись еще кое-какие деньги. На вопросительный взгляд усатого билетного кассира Митька буркнул первое слово, которое пришло на ум: «Озерки».
Милиционер вышел из вокзальчика следом за Митькой, проводил его до самого вагона. И стоял на перроне до тех пор, пока поезд не тронулся.
