Отель на перекрестке радости и горечи - Форд Джейми (читать книги полностью .txt) 📗
Генри был зол, но не хотел доводить дело до очередной перебранки, тем более что за стеной спала Этель.
Из хосписа им привезли все необходимое, чтобы облегчить последние месяцы жизни Этель, — больничную кровать и большой запас морфина, атропина и ативана, чтобы снимать боли и тревогу. Из хосписа звонили ежедневно, навещала патронажная сестра, хотя и реже, чем надеялся Генри.
— Генри… — чуть слышно позвала Этель.
Они замерли. Вот уже неделю она не подавала голоса.
Генри прошел в спальню. Их спальню. Для Генри она так и осталась их общей, хотя сам он уже полгода спал на кушетке, а иногда — в мягком кресле у кровати Этель, но лишь в те ночи, когда ее мучили тревога, страх.
— Я здесь. Ш-ш… Я здесь… — шептал он, сидя на краешке кровати, сжимая иссохшую руку жены и пытаясь завладеть ее вниманием.
— Генри…
Этель смотрела широко раскрытыми глазами в окно спальни.
— Все хорошо, я здесь. — Генри поправил ей ночную сорочку, одеяло.
— Отвези меня домой, Генри, — молила Этель, стиснув ему руку. — Мне здесь так плохо, отвези меня домой…
Генри обернулся: в дверях стоял Марти.
С того дня их споры прекратились. Впрочем, как и разговоры.
— Пап, нам нужно поговорить.
Голос Марти отвлек Генри от горестных воспоминаний. Он поднялся на несколько ступенек и встал рядом с сыном, глядя ему прямо в глаза.
— Зайдем, присядем да поговорим по душам?
— Давай лучше здесь.
От Генри не укрылось, что Марти разглядывает его запыленную одежду.
— Где это ты так? В бейсбол играл, в роли мяча?
— Тебе есть что рассказать, и мне тоже. — Генри сел рядом с сыном, глядя, как наползает из-за деревьев длинная черная тень от горы Бикон-Хилл, во всю ширину улицы. Наверху, моргая, с тихим жужжанием оживали фонари.
— Пап, мы с тобой почти не говорили после маминой смерти, так?
Генри безропотно кивнул, готовясь выслушать град упреков.
— Я нажимал на учебу, старался тебя не разочаровать.
Генри не знал, куда деваться от стыда. Он был поглощен заботой об Этель — а о сыне забыл. Но даже если и забыл, то невольно.
— И я тобой горжусь!
— Знаю, пап. Я вижу, что ты гордишься. Вот я и оттягивал этот разговор. Во-первых, тебе с мамой было и без того тяжело, а во-вторых, я не знал, как ты отнесешься…
Генри замер, перебирая в уме всякие ужасы. Марти наркоман. Его выгнали из университета. Он разбил машину, вступил в банду, нарушил закон, получил срок, он гомосексуалист…
— Пап, я женюсь.
— На девушке? — спросил Генри растерянно.
Марти рассмеялся:
— На ком же еще?
— И ты боялся мне рассказать? — Генри искал ответ в глазах сына, выражении лица, жестах. — Она беременна. — сказал Генри почти утвердительно, как говорят: «Мы отступаем» или «Мы проиграли в дополнительное время».
— Да что ты, пап! Ничего подобного.
— Почему же мы говорим на крыльце?
— Потому что она здесь, в доме, я хочу вас познакомить.
Генри просиял. Его, конечно, задело, что эту таинственную особу от него прятали, — но опять же, Марти занят, у него были на то причины.
— Просто я знаю, что у тебя были за родители — несгибаемые. Не просто китайцы, а суперкитайцы, понимаешь? Кубики льда в большом плавильном котле Америки — чужого мнения не признавали. — Марти с трудом подбирал слова. — И ты женился на маме, и свадьба у вас была по всем правилам. И меня отдал в китайскую школу, как тебя твой отец, — и твердишь, как мама, что мне нужно найти славную девушку-китаянку и остепениться.
Марти умолк. Генри, глядя на сына, ждал продолжения. Тишина. Лишь легкий ветерок колыхал ветви елей, и тени играли на крыльце.
— Я не такой, как Яй-Яй, твой дед.
Генри догадался, к чему клонит Марти, и сравнение с отцом уязвило его. Отца он в глубине души, конечно, любил — какой сын не любит? Отец желал ему счастья. Но неужели он так похож на своего отца?
За спиной щелкнула, открываясь, дверь. Высунулась девушка, с улыбкой вышла на крыльцо. Светлые волосы, голубые глаза — ирландские, сказал бы Генри.
— Так вы и есть отец Марти? Вы так долго здесь прождали? Марти, что ж ты не сказал? — Она изумленно смотрела на Марти, пристыженного, будто его уличили в дурном поступке.
Генри улыбнулся и протянул руку будущей невестке.
Та вся так и лучилась.
— Я Саманта, наконец-то мы познакомились! — И вместо рукопожатия обняла Генри.
Он похлопал ее по спине и, чуть помедлив, обнял. А Марти, просияв, торжествующе вскинул руку.
19
Умэ 1986
На заднем дворе Генри, надев садовые перчатки, обрезал сухие ветви на старой сливе, сплошь усыпанной мелкими зелеными плодами, из каких в Китае делают вино.
Слива была ровесницей Марти.
Сын и его невеста сидели на заднем крыльце, потягивая зеленый чай со льдом и имбирем. Генри пробовал делать дарджилинг и пеко со льдом, но напиток неизменно горчил, сколько ни добавляй сахара или меда.
— Марти сказал, что готовит сюрприз… надеюсь, я не все испортила… просто он мне все-все про вас рассказал, и мне ужасно хотелось с вами познакомиться.
— Да что обо мне рассказывать, — пробормотал Генри.
— Например, что это ваше любимое дерево. Саманта явно старалась заполнить неловкое молчание между отцом и сыном. — И что вы его посадили, когда Марти родился.
Генри срезал веточку с нежными белыми цветами.
— Это дерево умэ, — объяснил он, произнеся слово « умэ»нараспев, по слогам. — Оно цветет в любую погоду — даже в самые суровые зимы.
— Ну, началось… — шепнул Марти Саманте, так что Генри едва расслышал. — Да здравствует революция… — рассмеялся он.
— То есть как? — встрепенулся Генри, оторвавшись от работы.
— Не обижайся, пап, просто…
Снова вмешалась Саманта:
— Марти говорил, это не просто дерево, а символ.
— Верно. — Генри тронул крохотный цветок с пятью лепестками. — Цветы умэ используют как украшение на китайский Новый год. Еще это символ древнего города Нанкина, а с недавних пор — национальный цветок Китая.
Марти привстал, в шутку отдал салют.
— Ты что? — удивилась Саманта.
— Скажи, пап.
Генри щелкал ножницами, будто не заметив шутки сына.
— Это еще и любимый цветок моего отца. — Генри с трудом срезал толстую ветку. — Символ стойкости под ударами судьбы — символ революционеров.
— Ваш отец был революционер? — спросила Саманта.
Генри невольно рассмеялся.
— Нет-нет, он был националистом. Коммунистов боялся как огня. Но, несмотря ни на что, верил в единый Китай. Дерево умэ для него много значило, понятно?
Саманта с улыбкой кивнула, потягивая чай.
— Я знаю от Марти, что это дерево выросло из веточки сливы вашего отца. Вы ее здесь посадили после его смерти.
Генри, глянув на сына, покачал головой, срезал еще ветку.
— Это ему мама рассказала. — И тут же пожалел, что упомянул об Этель, омрачив счастливый день.
— Простите, — вздохнула Саманта. — Жаль, что я ее не застала.
Генри грустно улыбнулся и кивнул, а Марти обнял девушку за плечи, коснулся губами ее виска. Саманта переменила тему:
— Марти говорит, вы были блестящим инженером, вам даже разрешили досрочно выйти на пенсию.
Подрезая дерево, Генри краем глаза наблюдал за Самантой, будто перечислявшей пункт за пунктом воображаемого списка:
— Вы чудесный кулинар, любите работать в саду, и рыбака лучше вас не сыскать. Марти рассказывал, как вы его брали на озеро Вашингтон ловить нерку.
— Да, верно… — Генри посмотрел на сына. Почему же Марти никогда не говорил ему об этом сам? Ясно почему, достаточно вспомнить расстояние — точнее, пропасть, разделявшую самого Генри с отцом.
Саманта пальцем помешала кубики льда в стакане.
— Еще Марти сказал, вы любите джаз.
Генри встрепенулся. Вот это уже настоящий разговор!
— И не всякий джаз. Основоположников западной школы джаза и свинга — Флойда Стэндифера, Бадди Кэтлетта, — и еще вы большой поклонник Дэйва Холдена, не говоря уж о его отце, Оскаре Холдене.
