Коллекционер - Фаулз Джон Роберт (бесплатные серии книг TXT) 📗
– Знаете, что вы делаете? Видели, как дождь размывает краски? Вы делаете то же самое со своей речью. Вы лишаете слово цвета, как только собираетесь это слово произнести.
Это только один пример, как она со мной обращалась.
Еще как-то обвела меня вокруг пальца на тему о родителях. Целыми днями распространялась о том, как они, наверное, помирают от беспокойства и как низко с моей стороны ничего им не сообщать. Я сказал, мол, не могу так рисковать. Ну, как-то раз, вечером, после ужина, она говорит, давайте научу вас, как это сделать без всякого риска. Наденьте перчатки. Купите бумагу и конверты у Вулворта. Продиктуйте мне текст. Поезжайте в ближайший город и отправьте письмо. Вас невозможно будет выследить. Магазины Вулворта разбросаны по всей стране.
Ну, она все приставала и приставала ко мне по этому поводу, так что я сделал, как она советовала, и купил бумагу и конверты. Вечером дал ей листок и велел написать:
«Я благополучна и вне опасности».
Она пишет и ворчит:
– Язык ужасный, но так и быть.
Пишите как велят, говорю.
«Не пытайтесь найти меня, это невозможно».
– Ничего невозможного в жизни нет, – говорит.
Дерзит, как всегда. Я продолжаю:
«Обо мне хорошо заботится один из моих друзей».
Потом говорю, вот и все. Теперь подпишите.
– А нельзя приписать: «Мр. Клегг шлет наилучшие пожелания»?
Ужасно остроумно, говорю.
Она еще что-то написала и протянула листок мне. Там было: «Скоро увидимся. Привет. Нанда».
Это еще что? – говорю.
– Это мое детское прозвище. Так они узнают, что это действительно я.
Я предпочитаю «Миранда».
Для меня это имя было самое красивое. Она надписала конверт, и я вложил туда этот листок, а потом – к счастью – заглянул в конверт. На дне конверта лежал клочок папиросной бумаги, размером не больше чем половинка сигареты. Не знаю, как уж ей это удалось, наверное, она приготовила его заранее и незаметно вложила в конверт. Я развернул клочок и посмотрел на нее. Она – на меня, храбро так, не смущаясь. Откинулась на спинку стула и смотрит. Она написала на этом клочке мелко-мелко, острым карандашом, очень четко. Ничего похожего на то, другое, письмо. Здесь говорилось:
«П. М. Похищена сумасшедшим. Ф. Клегг. Клерк из Ратуши, выигр. на скачк. Пленн. подвале уедин. балочн. дома снаружи дата 1621 холмистая местность, два часа от Лнд. Пока в безоп. Боюсь. М.».
Я по-настоящему обозлился. Был возмущен. Не знал, как поступить. Наконец спросил, вы меня боитесь? Она не ответила, только кивнула.
А что я такого сделал?
– Ничего. Поэтому мне так страшно.
Не понимаю.
– Я все время жду, что вы сделаете со мной что-нибудь.
Я же обещал вам. И снова могу пообещать. Вы становитесь в позу и оскорбляетесь, когда я не верю вашим обещаниям. Не понимаю, почему вы не верите моим.
– Извините меня.
Я вам доверял. Я думал, вы сознаете, что я с вами по-доброму. И я не желаю, чтобы меня использовали в своих целях. И наплевать мне на ваше письмо.
Положил письмо в карман.
Мы долго молчали. Я знал, что она на меня смотрит, но сам на нее не смотрел. Ну, потом она подошла, встала передо мной и руки на плечи положила, так что некуда деваться, пришлось посмотреть ей в лицо. А она прямо в глаза мне смотрит. И меня заставила. Не могу толком объяснить, только когда она была искренней, она мне всю душу переворачивала, я становился мягким, как воск.
А она говорит:
– Ну вот, теперь вы ведете себя, как ребенок. Вы забыли, что держите меня здесь силой. Я признаю, что эта сила не злая, но мне все равно страшно.
До тех пор, пока вы будете держать свое слово, я сдержу свое.
Сказал так и, как всегда, ужасно покраснел.
– Но ведь я же не обещала вам, что не буду пытаться бежать, правда?
Вы небось ждете не дождетесь того дня, когда меня больше не увидите. Только ради этого и живете. Я для вас по-прежнему никто и ничто.
Она как-то полуотвернулась от меня и говорит:
– Жду не дождусь, когда больше не увижу этот дом. Не вас.
Значит, я, по-вашему, сумасшедший? Вы что, думаете, сумасшедший стал бы так с вами обращаться? А я вам скажу, что он с вами сделал бы. Он бы вас прикончил давным-давно. Вы, видно, думаете, я собираюсь за вами с кухонным ножом гоняться и всякое такое? (Она мне в тот день и правда в печенки въелась.) Совсем ополоумели. Ну ладно, вы думаете, я ненормальный, раз вас здесь держу. Может, это и так. Только я вам скажу, что таких ненормальных целая куча набралась бы, если б у людей были на это деньги и время. Между прочим, и сейчас таких случаев много, только мы не знаем об этом. Полиции-то известно, только цифры такие большие, что никто не решается их обнародовать.
Она стоит и смотрит пристально. Такое чувство было, что мы первый раз друг друга видим. У меня, наверно, странный был вид, я никогда раньше не говорил такого. Тут она сказала:
– Не смотрите так, пожалуйста. Знаете, что меня в вас пугает? В вас есть что-то такое, о чем вы даже не подозреваете. Не знаете, что оно в вас есть.
Что такое? – спрашиваю. Злость у меня еще не прошла.
– Я не знаю, что это. Оно таится здесь, в этом доме, в этой комнате, во всей этой ситуации, словно только и ждет, чтобы напасть. Я могла бы сказать, что и вы, и я – мы пока еще вместе противостоим этому.
Это все пустые разговоры.
– Знаете, мы ведь не можем иметь все, что нам хочется. Быть человеком порядочным – значит понять это и принять, а не добиваться невозможного любой ценой.
Каждый берет от жизни то, что может, говорю. И если человеку многого в жизни недоставало, он старается любым способом возместить недостачу, пока удача на его стороне. Вам-то этого, конечно, не понять.
Смотрю, улыбается, вроде она меня много старше:
– Все-таки обращение к психиатру пошло бы вам на пользу.
На пользу мне больше пошло бы ваше дружеское обращение со мной.
– Но я ведь так с вами и обращаюсь. Разве вы не видите?
Мы долго молчали. Наконец она это молчание нарушила:
– Вам не кажется, что все это слишком затянулось?
Нет.
– Вы не отпустите меня?
Нет.
– Вы ведь можете связать меня, заклеить рот и отвезти в Лондон. Я не проговорюсь ни одной живой душе.
Нет.
– Но ведь должно же быть что-то такое, чего вы от меня хотите?
Просто хочу, чтобы вы были со мной. Все время.
– И в постели?
Я сказал вам, нет.
– Но вы же этого хотите?
Не хочу разговаривать на эту тему.
Ну, тут она заткнулась.
А я говорю, я не разрешаю себе думать о том, что считаю дурным. Считаю, что это неприлично.
– Вы совершенно необыкновенный человек.
Благодарю вас.
– Мне хотелось бы видеться с вами, когда вы меня отпустите, вы мне очень интересны.
Как звери в зоопарке?
– Просто я хочу вас понять.
Вам это никогда не удастся. (Должен признаться, мне нравилось в этих разговорах, что я кажусь таким непонятным, таинственным. Пусть видит, что не все на свете ей доступно.) – Думаю, вы правы.
И вдруг она опускается передо мной на колени и три раза поднимает сложенные руки ко лбу, вроде она – восточная рабыня.
– О великий и таинственный владыка, прими униженную просьбу твоей жалкой рабыни о прощении!
Я подумаю.
– Залкая рабыня оцень созалеет о плехом письме.
Я не смог удержаться, очень уж было смешно, она могла здорово сыграть все, что угодно.
Она так и осталась на коленях, только теперь ладони опустила к полу, лицо серьезное ко мне подняла, смотрит прямо в глаза.
– Вы отправите письмо, правда?
Я заставил ее еще раз попросить, ну, потом согласился. Чуть не сделал самую большую ошибку в жизни.
На следующий день я поехал в Лондон. Хватило глупости сказать ей об этом, и она составила список, чего купить. Много всего. (Я потом понял, это чтоб я побольше времени потратил.) Надо было купить какой-то особый сыр, не английский, и в одном магазинчике в Сохо немецкие сосиски – она их очень любила, и несколько пластинок, и кое-что из одежды. И картины какого-то художника, именно его и никого другого. Я был ужасно рад, такой был день ничем не замутненного счастья. Я думал, может, она забыла про четырехнедельный срок, ну, не забыла, конечно, но поняла и приняла, что я ее так скоро не отпущу. Размечтался. Что там говорить.
