Знак Зверя - Ермаков Олег (бесплатные полные книги txt) 📗
Бань в полковом городе было несколько. Были небольшие мраморные баньки, принадлежавшие различным подразделениям, была банька для высшего командного состава и была большая брезентовая баня на территории банно-прачечного комбината — в ней мылась пехота и солдаты из подразделений, не успевших обзавестись своей банькой. Бани были настоящие, изнутри обшитые деревом, с парилками и полками, а в баньке высшего командного состава всегда имелись и веники из платана и тополей с колючей ароматной кедровой веточкой. Солдаты и офицеры мылись часто и усердно и одежду регулярно сдавали в банно-прачечный комбинат на прожарку. Но это не спасало от вшей.
Вши были одним из главных бедствий города. Против них велась упорная борьба. Вшей травили бензином, соляркой, дустом, выжигали утюгами, умерщвляли паром, кипятком и жаром во вшивобойных фургонах, но где-то оставались крошечные, похожие на перхоть яйца — две-три перхотинки, прилипшие к чему-нибудь, к какой-нибудь ворсинке, и из них вылуплялись многоногие насекомые, они ползли к телам, излучавшим тепло, поселялись в какой-нибудь складке, потягивали из тела теплый жирный сок, спаривались и засевали перхотинками все складки и швы, разукрашивали белыми гирляндами волосы в потаенных местах. Вши бесили, мешали спать.
— Откуда эти твари гнусные берутся?! Почему: как война — так и вши? Ведь моемся часто, да и солдаты моются часто?
— Вот я служил в Прибалтике, так в нашей части никакими вшами этими и не пахло. Я только тут их и увидел. Вообще в Прибалтике... сосны, дюны, пиво, прохладные дожди.
— Но и женщины прохладны, как дожди.
— Ну как тебе сказать... Я вот вспоминаю... да нет, я бы не сказал, знаешь ли. Конечно, не твои пороховые хохлушки. Хотя, честно говоря, мне кажется, это натяжка — что эстонки такие-то, а там француженки такие-то. Всюду женщины одинаковы.
— Ну не скажи! Я послужил. На Дальнем Востоке был, в России. И вот перебросили меня на Украину...
Подобным образом заканчивались многие разговоры. Горожане часто говорили и много думали о женщинах, о женщинах вообще и о тех, что жили в полку.
В городе у Мраморной горы до недавнего времени было шесть женщин: одна работала поварихой, две в магазине, две в санчасти и одна в штабе. Самой красивой считалась сестра из санчасти, у которой была короткая толстая русая коса, и ее звали Сестра-с-косой. Впрочем, единого мнения на этот счет не было, одним больше нравилась она, другим продавщица Валя, белокурая, улыбчивая, нежная. Остальные женщины были не столь ярки, чтобы на них оглядывались на улицах обычного мирного города, но достаточно женственны, чтобы притягивать взоры жителей города у Мраморной горы, — притягивать взоры и распалять воображение, повелевать и капризничать. И они повелевали и капризничали, Клеопатры мраморно-брезентового города.
А в разгар желтушного лета, когда каждое утро кто-нибудь просыпался и видел в зеркале свое лицо с чужими рысьими глазами, и с каждой колонной, уходившей в Кабул за провизией, уезжали десять — пятнадцать человек, больных желтухой, и все больше хлорки сыпали в воду, и делали повторные прививки, — в разгар желтушного лета в мраморно-брезентовый город под мутным желтоватым небом приехал профессиональный библиотекарь, и непрофессионалу-солдату пришлось покинуть уютную комнату в торце офицерского общежития, где он недурно прослужил год — в покое и тишине, в беседах с редкими посетителями, толстея, розовея, мастурбируя в обеденный перерыв между стеллажей и читая военные мемуары, повести про разведчиков и романы Юлиана Семенова. Комната со стеллажами преобразилась, на стене появилось зеркало, на подоконнике и столе — сухие злаки в глиняных вазах, вечно пыльные стекла окон сделались прозрачны, и полы по утрам теперь были влажны. В городе у Мраморной горы поселилась седьмая женщина, и уже через несколько дней проявились первые вспышки новой эпидемии, а две недели спустя недугом книгоедства была охвачена большая часть населения, и день напролет дверь библиотеки хлопала, крыльцо скрипело под сапогами, полусапожками и ботинками, тщательно вычищенными, сияющими; вдоль стеллажей бродили, рылись с напряженными лицами смуглые мокрые солдаты, прапорщики и офицеры в жаркой влажной одежде, — они выискивали что-то особенное на стеллажах, долго выискивали, находили, уносили, проглатывали, не жуя, и возвращались через день-два — голодные; кажется, чем больше они поглощали, тем яростней становился голод и жажда.
Нового библиотекаря звали Евгенией. Трудно было сказать определенно, сколько ей лет; утром она шла в джинсах, босоножках и свободной блузе в столовую завтракать, и встречные солдаты и офицеры, глядя на ее свежеумытое лицо, посмуглевшие под солнцем руки, не давали ей больше двадцати пяти лет. Но в конце огненного дня она уже была другой, отяжелевшей, помрачневшей, с морщинами на лбу и под глазами, с припухшими веками и губами, — она как бы перезревала за день, и лейтенантам уже неловко было звать ее Женей, они незаметно переходили на Евгению.
Библиотекаршу поселили в комнате, где жила немолодая штабная машинистка. За чашкой крепкого трофейного чая машинистка рассказывала ей: с продуктами здесь неплохо, нас и офицеров кормят сносно, в магазине можно купить хорошие вещи: чулки, туфли, нижнее белье, а если чего экзотического хочется — надо попросить офицера перед операцией, он привезет.
— Кстати, вот. — Она перегнулась через стол, дотянулась до тумбочки, открыла дверцу, вынула флакончик с густой светло-коричневой жидкостью, скрутила колпачок, подала флакончик Евгении. Евгения понюхала.
— Подушись.
Евгения приложила палец к горлышку, перевернула пузырек, прикоснулась пальцем с клейким пятнышком к шее под ухом. Запах был пряный, нежный.
— Приятно, — сказала она.
— Розовое масло. Да они что хочешь привезут. Особенно если не за деньги. Слона привезут. В афганских лавках черта можно купить, со всего света вещи. Вон Сестра-с-косой. Чего только у нее нет. Миллионершей уедет. Здесь же кобелиный улей. У всех одно на уме... если у них еще он есть. — Машинистка постучала желтым прокуренным пальцем по виску. — Степь да степь кругом, скорпионы, фаланги мохнатые — брр! Гнилая зима. Жара. Операции. Самогон. Идеальные условия для шизофрении... Тут как-то прилетал лейтенантик, тихий, вежливый, умненький, фамилия такая... чудная, еврейская, на "к". Кф... Каф... не помню. Так через месяц — скрутили и увезли с пеной у рта. А вот, например, разведчик Оса не орет, не буянит, не хохочет, а то же самое, я уверена. Ты видела его? Краснорожую эту макаку. Когда он приходит, хочется залезть в сейф... Женя, ей-богу, зачем ты сюда приехала?
Время от времени библиотеку посещал начальник Евгении — заместитель командира полка по политической работе майор Ольминский. Он холодно взглядывал на библиотекаря, кивком здоровался и с брезгливостью осматривал взмокших посетителей, усердно листавших журналы и книги. Всякий раз он находил, к чему придраться, и делал Евгении замечания. Кажется, он был единственным мужчиной, не попавшим под власть странных перемен, происходивших ежедневно с Евгенией. Может быть, он просто не замечал, что ее рыжеватые волосы на закате чернеют, глаза увеличиваются и густеют, губы полнеют. Майор Ольминский был неподчарен.
В один из вечеров к ним в комнату пришел заместитель начальника штаба, прихрамывающий капитан Заенчковский. Он был остроумен, учтив, шутил по поводу своей раны — правда, невесело, с горчинкой, рассказывал приличные смешные анекдоты и обещал Евгении когда-нибудь показать живого душмана. Напоследок он просил не церемониться и обращаться к нему с любыми просьбами — что в его силах, он сделает.
— А в моих силах многое, — добавил он, прощаясь.
— Терпеть не могу. Но в его силах, действительно, многое, — подтвердила машинистка, едва за ним закрылась дверь. — Интересно, он сватается к тебе от себя лично или от своего шефа Нимродова?.. Женя, гони их всех в шею! Сказать, как он ранение заработал? На рыбалке. Они ездят за тридцать верст на водохранилище, глушат гранатами рыбу, он неудачно бросил и — пожалуйста, а шеф наградной лист сочинил на орден. Между нами. — Машинистка сняла платье, вытерлась полотенцем, бросила полотенце, легла на постель. — Вечером фильм, идем?
