Родительская суббота (рассказы разных лет) - Екимов Борис Петрович (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
От былой благости на лице Тюрина не остается и следа. Лишь боль и тревога.
– И каждый день, каждый. Отвезут, заменят, а он снова ломается. Простой на простое. Неделю мучаются. Ты понимаешь?!
Я понимаю. Серьезное дело. И серьезный рассказ. Даже сейчас, через много лет, Тюрин переживает. И это понятно: осенняя пахота, могучие «Кировцы» с мощными плугами стоят из-за какой-то мелочи. Но стоят! А должны круглые сутки пахать. Где план? Где график? Райком партии каждый день «шею мылит».
– Походил я вокруг, подумакал… – Тюрин похлопал себя по выпуклой лысине: вот этим, мол. – Подхожу до бригадира, говорю ему: давай попытаемо. И обсказал свою мыслю. Он руками машет: «Отстань! Заводское летит! А ты из дерьма – конфетку…» «Попытаемо…» – говорю ему.
Стемнело. Электрическая лампочка под жестяным колпаком освещает дощатый стол, остатки ужина. Маленькие глаза Тюрина горят. Речь его звучит тише, медленней, капают слова.
– Беру. Болт. Обыкновенный. Обрезаю. И начинаю головку болта обваривать. Потихоньку. В монолит. Ты понял? Ни боже мой, не спешить. Ровно и медленно. Быстро робят, слепых родят. Круг за кругом. Не торопясь… Бригадир поглядит и уйдет. Чего-то спросил, я молчу. Мне нельзя головы поднять. Медленно, ровночко, чтобы проварилось и взялось монолитом. Но время засек. Один час сорок восемь минут. Готово. Кладу остывать. Тоже пусть потихоньку. Воды – ни боже мой. Даже капли. Перекал. Напряжение. И – хрустнет.
Курю. Три штуки зараз. Уши-то опухли без курева. Остыло. Говорю бригадиру: «Становь. Будет работать. Гарантия». Поставили. Пошел плуг в борозду. Пашет и пашет. Круг, другой… Бригадир глядит, хмыкает. А тут подъезжает другой трактор. Тоже бегунок полетел, Обрезаю болт. Прогрел. Начинаю обваривать. Потихоньку. Ни в коем случае не спешить. Ты понял? Монолит! Чтобы ни пузырька, ни трещины… Обвариваю ровненько в одну массу. Один час сорок восемь минут. Готово. Пусть остывает. Сел курить. Еще один трактор летит. Бегунок! Покурил. Начинаю варить. И так – до часу ночи. Тут и уснул, на полевом стану. Встал утром. Все мои бегунки на плугах работают. А заводские – летят. Все заменил заводские бегунки. И кончился простой. Пашут, пыль столбом. И план дают, график, райком доволен.
Приезжает Штепо. Ему все доложили. Я как раз лемеха навариваю. Подъезжает белая «Волга». Значит, начальство. А мне какое дело, варю и варю. Вижу: подходит Штепо, здоровый такой, ну, ты его знаешь. Я закончил, снял маску сварочную. Он говорит: «Давайте знакомиться. Я – Штепо, директор». Руку пожал. Крепка така рука. Достает конверт. Это, говорит, премия. Ну, говорю, благодарствую. Он опять не уходит. Говорит: «Переходите ко мне в совхоз, на работу. Про наше хозяйство, наверное, знаете». Я плечами пожал, говорю: конечно, передовики. Но я слыхал, что вы берете людей до тридцати лет, а мне пятьдесят. Ничего, говорит, переходите. Сразу даю квартиру в двух… этих самых…
Тюрин запамятовал, я подсказал:
– В двух уровнях.
– Вот-вот… Два этажа.
Про «уровни» – это уже тюринские фантазии. У Штепо в его совхозе и сейчас стоит так называемый «поселок специалистов» – просторные дома со всеми, как говорится, удобствами. Но этажей ли, «уровней» там нет.
Но все это мелочь, потому что главное – правда.
– Я трохи подумал, говорю Штепе: два месяца всего здесь работаю. Приехал, дали хатку, работу жинке. Как-то нехорошо: взять и кинуть. Вроде не по-людски. Штепо мне отвечает: «Молодец. Но запомни: надумаешь – приезжай. Возьму, дам квартиру в двух…»
– Уровнях, – снова помогаю я.
– Да, да, они самые. В любой, говорит, момент.
Милая сказка былых времен, сердцу дорогая, кончилась, и Тюрин будто гаснет. Вздыхает, морщится, на глазах стареет. Притомился. Долгий день позади, долгий вечер.
Поздний час. За холмами догорела заря, оставляя нежную прозелень. Сумерки густеют.
Тюрину вставать со скамейки не хочется. Он устал. Не молоденький, а от зари до зари на ногах. Лень подниматься; лег бы тут и уснул. Но Тюрин уйдет домой, он не из тех, кто на чужих дворах валится. Покряхтывает, набираясь сил.
Из темноты, со стороны скотьего база, гавкнул пес; забелелось призрачно, и объявилась малая девочка в светлом платье.
– Деда! – подбегая к Тюрину, закричала она. – Баба драников напекла! Вкусные!
– Что за драники? – от кухни, из темноты спросил мой приятель. – Ваши, что ли? Хохлячьи? А? Маринка?!
– Наши, наши! – живо отозвался за внучку Тюрин. – За уши не оттянешь.
– Деда, пошли! – торопила внучка. – А то они все поедят!
– Так положено… – подсмеивался мой приятель. – В большой семье рот не разевай.
Они уходят через скотий баз, Тюрин и внучка; хозяин провожает их, чтобы запереть скотьи воротца. Они идут, обговаривая дела завтрашние и те, что впереди: надо привезти соломы, надо притянуть – тоже тюринским трактором – несколько хороших лесин из прибрежного займища, на дрова, надо… Много дел.
Хозяин запирает баз, гости уходят. Белое платье девочки недолго светлеет во тьме и размывается. Лишь детский голос звенит и звенит, разбивая вязкую тишину засыпающего хутора и округи: просторной долины, пологих холмов и холмов, глубоких балок, заросших шиповником да тернами. Время глухой поры. Сторожкий ночной зверь голоса во тьме не подаст. Лишь гукнет порой нелюдимый сыч. Да малая степная речушка, обсохшая за лето, ночь напролет будет журчать и журчать на каменистых перекатах.
Потом запоют петухи. На белой заре выйдет из дома Тюрин. Трактор заведет и поедет, погромыхивая тележкой, через бугор, в поле. Нынче – уборка. Он в хуторе один колхозник и будет, по его словам, еще двадцать лет работать.
В полдень
Лето у нас жаркое и даже больше того – знойное. В полуденный час порою там и здесь зыбится марево. И потому, когда однажды на хуторе знойным полуднем сидели мы в тени за столом и объявился вдруг молодой человек в белой рубашке и галстуке, в черных брюках и черных же башмаках… Когда он, будто с неба упав, открыл калитку и сразу же начал речь, ослепив белозубой улыбкой: «Здравствуйте! Сегодня наша фирма проводит юбилейную распродажу со значительной скидкой!»… Я глазам не поверил. Может, жаркое марево?..
Нас было трое: хозяйка двора Валентина, супруг ее Тимофей – мой товарищ, да я – гость нередкий. Только что отобедали. Сидели, разморенные едой, жарой. И вдруг:
– Разрешите предложить вам товары со скидкой! Только сегодня наша фирма в честь юбилея…
Я не верил глазам.
В Москве – понятно. От них прохода нет, от этих молодцов. «Здравствуйте! – с белозубой улыбкой. – Сегодня наша фирма в честь десятилетнего юбилея проводит распродажу со скидкой…» И норовят всучить какую-нибудь ерунду. «Спасибо, спасибо…» – обычно говоришь им и – ходу.
В Волгограде по летнему времени та же песня: «Сегодня наша фирма…» Ребятки – на подбор: белая рубашка, галстучек, черные брюки.
Знаем мы эти «скидки»: море словес, замажут глаза и всучат ненужное и втридорога. Но это – Москва, Волгоград. А здесь… Я даже головой мотнул. Может, придремалось, пригрезилось. Далекое глухое селенье. Сюда и дороги нет, одни лишь колдобины. А он – вот: из жаркого марева ли соткался, а может, с парашютом… Белая рубашка и галстук, аккуратный пробор на голове, черные брюки. Тут в шортах да шлепанцах на босу ногу жарко. А он…
– Только, сегодня наша фирма в честь юбилея предлагает…
Глядели на чудо-гостя, глазам не веря. Да что мы. Сторожкая собака Пальма от удивления пасть разинула и замерла.
На правах человека городского, виды видавшего, я проговорил всегдашнее:
– Спасибо, спасибо… Ничего не надо…
Но молодой человек уже выкладывал из объемистой сумки сияющие наборы столовых ножей с надписью «Золинген», яркие пластмассовые терки, шинковки, что-то еще…
Мой товарищ глядел на этот развал снисходительно. Ему ведь и вправду в хуторском житье ничего не нужно, все есть. К тому же он тоже городской человек, а еще – скептик, не любит обманов.
