Шопенгауэр как лекарство - Махалина Лилия (бесплатные книги онлайн без регистрации txt) 📗

—  Возможно, я должен кое-что разъяснить. Честно говоря, я не стал бы утверждать, что ты мне абсолютно ничего не дал — это не совсем так. В свое время ты сделал два замечания, которые запали мне в душу и позже сыграли роль в моем выздоровлении.

Несколько секунд Джулиус отчаянно боролся с собой. Неужели Филип думает, что его это не волнует? Не может же он быть таким идиотом. Наконец он все-таки не выдержал и спросил:

— И что же это были за замечания?

— Первое может показаться тебе пустяком, но для меня оно было важно. Однажды я рассказывал тебе про свой обычный день — подцепил девчонку, пригласил в ресторан, соблазнил — все как обычно, знакомая песня, а потом я спросил тебя, что ты об этом думаешь — по-твоему, это противно или безнравственно?

— Не помню. И что же я ответил?

— Ты сказал, что это ни противно, ни безнравственно — просто скучно. Это потрясло меня тогда — мысль, что я живу однообразной, скучной жизнью.

— Любопытно. Это первое. А второе?

— Мы обсуждали эпитафии. Уж не помню почему — кажется, ты сам спросил, какую эпитафию я бы себе выбрал…

— Вполне возможно. Я часто задаю этот вопрос, если разговор заходит в тупик и нужна встряска. Ну и?

— И ты сказал, что на моем надгробии следовало бы написать «Он любил трахаться». И добавил, что эта эпитафия подошла бы и моей собаке, так что мы могли бы воспользоваться одной плитой на двоих.

— Довольно жестко. Неужели я так грубил?

— Грубил ты или нет — не важно. Важно, что это подействовало. Потом уже, лет через десять, это мне сильно помогло.

— Эффект запоздалого действия! Я всегда подозревал, что он гораздо важнее, чем принято думать. Всегда собирался заняться этим вопросом. Но вернемся к делу. Скажи мне, почему, когда я к тебе пришел, ты ничего мне об этом не сказал, почему не признался, что хоть как-то, хоть в чем-то я сумел тебе помочь?

— Джулиус, я не понимаю, какое отношение это имеет к теме нашей беседы. Ты собираешься или не собираешься быть моим супервизором? Хочешь, чтобы взамен я консультировал тебя по Шопенгауэру?

— То, что ты не понимаешь, какое отношение это имеет к делу, как раз и имеет к делу самое прямое отношение. Филип, не буду ходить вокруг да около. Скажу откровенно: я не уверен, что ты достаточно подготовлен к тому, чтобы стать терапевтом, и потому сомневаюсь, что в моей помощи есть необходимость.

— Ты сказал «недостаточно подготовлен». Поясни, пожалуйста, — сказал Филип, не выказав ни малейшей обиды.

— Хорошо, я скажу. Я всегда считал психотерапию скорее призванием, чем профессией, — образом жизни, который выбирает тот, кто любит людей. В тебе я не вижу этой любви. Настоящий врач стремится уменьшить страдания других, помочь им стать лучше. В тебе я нахожу только пренебрежение к людям — вспомни, как презрительно ты отзывался о своих студентах. Психотерапевт должен установить контакт с пациентом — тебя совершенно не волнует, что чувствуют остальные. Возьми хотя бы меня. Ты сам сказал, что после нашего телефонного разговора ты понял, что я смертельно болен, и тем не менее ты ни разу — ни единожды — не попытался хоть как-то меня успокоить.

— Что толку? Бормотать пустые утешения? Я дал тебе больше, гораздо больше. Я устроил для тебя целую лекцию.

— Теперь-то я это понимаю. Но ты напустил столько туману. Мне казалось, что обо мне не заботятся, а манипулируют мною, как куклой. Для меня было бы лучше, намного лучше, если бы ты действовал просто и открыто, поговорил со мной по душам. Пусть это выглядело бы не так монументально — просто осведомился, как я себя чувствую, как поживаю, да черт тебя побери, Филип, ты мог бы просто сказать: «Старик, мне очень жаль, что ты умираешь». Неужели это так трудно?

— Будь я болен, я поступил бы иначе. Мне были бы нужны идеи, инструменты, мировоззрение, которое открывает Шопенгауэр, его взгляды на смерть — именно это я и пытался до тебя донести.

— Между прочим, ты так до сих пор и не спросил, смертельно ли я болен.

— А я ошибся?

— Давай же, Филип, скажи это. Не бойся, это не страшно.

— Ты сказал, что у тебя серьезные проблемы со здоровьем. Может быть, расскажешь?

— Неплохо для начала. Открытый вопрос в конце фразы — хороший выбор. — Джулиус замолчал, собираясь с мыслями и решая, что именно сказать Филипу. — Видишь ли, совсем недавно я узнал, что у меня рак кожи, злокачественная опухоль, меланома, которая представляет серьезную опасность для жизни, хотя доктора уверяют меня, что в течение года ничего страшного со мной не случится.

— Я тем более думаю, что философия Шопенгауэра была бы тебе очень полезна. Помню, однажды на нашем сеансе ты как-то сказал, что жизнь — это «переменные условия с постоянным результатом»; это чистый Шопенгауэр.

— Филип, это была шутка.

— Ну и что? Разве мы не знаем, что твой собственный гуру, Зигмунд Фрейд, говорил по поводу шуток? Я по-прежнему уверен, что в идеях Шопенгауэра тебе многое пригодится.

— Я пока не стал твоим супервизором — и еще неизвестно, стану ли, — но позволь мне преподать тебе первый урок психотерапии — бесплатно, конечно. Ни идеи, ни взгляды, ни приемы не имеют в ней никакого значения. Спроси бывших пациентов, что они помнят о своем лечении? Никто не заикнется про идеи — все скажут только про отношения. Мало кто помнит, что именно внушал им врач, но зато все с нежностью вспоминают свои отношения с психотерапевтом. Рискну предположить, что и у тебя было то же самое. Почему все, что произошло между нами, так глубоко врезалось тебе в память, что даже теперь, спустя много лет, ты решил обратиться именно ко мне? Вовсе не из-за тех двух замечаний — какими бы важными они ни были, — нет, я уверен, это из-за того, что ты по-прежнему ощущаешь свою связь со мной. Думаю, ты был довольно сильно ко мне привязан, и именно потому, что наши отношения, при всей их сложности, были так для тебя важны, ты сейчас снова обратился ко мне в надежде восстановить некий личный контакт.

— Ошибки по всем пунктам, доктор Хертцфельд…

— Ну да, конечно. Такие ошибки, что от одного упоминания личного контакта ты переходишь на официальный тон.

— Ошибки по всем пунктам, Джулиус. Прежде всего, ты ошибаешься, если полагаешь, что твое видение реальности и есть реальность на самом деле — res naturalis - и что твоя обязанность заключается в том, чтобы внушать его остальным. Ты ценишь и превозносишь отношения между людьми и из этого делаешь ошибочное заключение, будто я — или вообще все — должны делать то же самое, а если я мыслю по-другому, значит, я подавил в себе стремление к общению. На самом деле, — продолжал Филип, — для таких людей, как я, гораздо важнее философский подход. Истина в том, что ты и я — мы совершенно разные люди. Я никогда не испытывал абсолютно никакого удовольствия от общения с людьми. Что это дает? Пустая болтовня, мышиная возня, бессмысленное существование — все это всегда раздражало меня и мешало общаться с теми действительно великими умами, которые могли сообщить мне что-то важное.

— Тогда зачем становиться психотерапевтом? Почему бы не остаться со своими великими умами? Стоит ли помогать тем, кто ведет «бессмысленное существование»?

— Если бы у меня, как у Шопенгауэра, было достаточно средств к существованию, уверяю тебя, ноги моей здесь бы не было. Это чисто денежный вопрос. Все свои деньги я истратил на образование, за преподавание получаю гроши, колледж разваливается, и я даже не знаю, получу ли контракт на следующий год. Пара-тройка клиентов в неделю — и я спасен. Живу я экономно, и мне нужна только свобода, чтобы я мог заниматься тем, что люблю, — читать, думать, размышлять, слушать музыку, играть в шахматы и гулять с Регби, моей собакой.

— Ты так и не ответил на мой вопрос: почему ты обратился именно ко мне, несмотря на то что у нас с тобой совершенно разные подходы? И ты ничего не сказал по поводу моей догадки — о том, что наши прошлые отношения по-прежнему притягивают тебя ко мне.