Бери и помни - Булатова Татьяна (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗
– Проходи, – неожиданно согласился Селеверов и сделал вид, что уступает жене дорогу.
Не успела утратившая на секунду бдительность Римка сделать и шага, как Олег Иванович вырвал из ее рук таз и с легкостью перевернул его над головой супруги. Вода окатила Селеверову с головы до ног, превратив из наглой особы в мокрую, непрезентабельного вида курицу. В коридоре одна за другой начали открываться двери: барачное сообщество увидело Римкин позор и возликовало: «Так и надо! Вот именно так, а не иначе!»
– Остынь немного, – порекомендовал жене Олег Иванович и, насвистывая, медленно пошел по коридору.
Впервые за семь лет их брака соседи стали свидетелями супружеской ссоры, обозначившей точную расстановку сил в семье Селеверовых. Олег Иванович – главный, решило барачное сообщество и обрадовалось. Наконец-то изрядно всем поднадоевшая скандальная Римка оказалась обуздана, да еще и у всех на глазах. Вот это урок так урок! Нечего нос задирать: как шавкой была, так шавкой и осталась. А то загордилась: няньку завела, не работает. Забыла, откуда родом? С чьих рук кормилась? А не на-а-адо! Не надо забывать, откуда ноги растут. Рожденный ползать летать не должен.
– Не озябла, Рим? – ехидно поинтересовалась соседка, высунувшись из-за ближайшей двери. – А то заходи, согреем. Чай, не чужая. Барачная! Своя…
Услышав это ненавистное «своя», Римка закипела:
– Какая я тебе своя?
– А как же? – похоже, искренне удивилась соседка. – Чай, ты тут родилась. Пипкой тебя еще помню. А уже вредная была. Мало с тобой мать мучилась!
– Че-е-его? Кто со мной мучился?! – пошла в наступление Селеверова.
– Она вон, – ответила соседка и, ткнув пальцем в конец коридора, проворно захлопнула дверь комнаты.
– Кто-о-о? – не поняла Римка и встала на цыпочки.
Вскоре стало ясно – кто. По коридору брела Валентина Некрасова, одной рукой придерживая распахивавшийся халат, другой – опираясь о стену. Двигалась она медленно. «Опять в жопу пьяная», – подумала про себя Селеверова и брезгливо поморщилась, хотя и заметила, что в матери появилось что-то необычное, нехарактерное для нее прежней.
– Да пошла она! – в сердцах пробурчала промокшая до нитки Римка и совсем было собралась вернуться в комнату, как что-то ее остановило: мать была трезвая!
Селеверова опешила, а потому застыла на одном месте, пока не поняла, что мать ее тоже видит и даже пытается махнуть рукой. Из любопытства Римка решила остаться.
Некрасова добрела до дочери и облокотилась рукой о стену. Всегда синее одутловатое лицо алкоголички с наплывающими на скулы мешками под глазами сегодня выглядело как-то странно. Складывалось ощущение, что вместе с отеками исчезла пусть нездоровая, но плотность, выступавшая для своих опознавательным знаком. Неожиданно стал виден возраст Валентины. И Римка вспомнила, что матери, наверное, лет сорок пять – сорок шесть, не больше, она года с тридцатого. Моложе Дуси. А выглядела старухой.
– До-о-чь, – запыхавшись, выдохнула Валентина, и Селеверова почувствовала омерзительный запах из ее почерневшего рта. – Ты хоть зашла бы… Недолго ведь…
– Чего я там не видела?
Некрасова закашлялась, лоб ее покрылся испариной, и, немного помолчав, Валентина чуть слышно процедила:
– А ты зайди, дочь. Попрощаемся хоть как люди…
– Ты чего, мать? С какого дуба рухнула? – не чувствуя момента, тут же нагрубила Римка.
Валентина долгим взглядом, как будто впервые увидела, посмотрела в лицо дочери – запрыгали губы, мелко затрясся остренький подбородок.
– Ри-и-имм… – жалобно протянула она. – Ты уж прости меня, дочь. Про-о-ости…
Валентина попыталась встать на колени, но не хватило сил. Она судорожно хватала дочь за руки, одновременно пытаясь удержать хлынувшие так не вовремя на глазах у всего барака слезы.
– Про-о-ости меня, доченька! Разве ж я так хотела? Разве ж я думала? Виновата я… Перед детьми виновата… Перед людьми… Прости меня, Римма! – с надрывом выкрикнула Валентина и словно очнулась от собственного крика, крепко держа дочь за руку.
– Ты че-е-его? – протянула испуганная Селеверова и попыталась высвободить руку.
Не тут-то было: мать держала ее с неожиданной для ее состояния силой.
– Погоди-и-и, – пошептала Валентина. – Просить хотела. Внучек мне приведи, я хоть перед смертью…
Тут Римка с силой выдернула руку, отчего мать еле удержалась на ногах:
– И не проси! Они тебя знать не знают… Нет у них бабушки.
– Дак как же нет? – печально спросила Валентина. – Вот же она я… Страшная… Желтая вот вся…
Некрасова вывернула тоненькие ручки ладонями вверх и протянула их дочери:
– Ви-и-идишь?
Римку передернуло: желтизна окрасила материнские запястья, сделав их безжизненно-восковыми. Даже сложенные на груди покойного отца руки, помнилось ей, казались более живыми, потому что были плотные и покрыты светлыми вьющимися волосами. Римма отшатнулась и брезгливо отвела материнские ладони.
– Что ты их мне тычешь?
– Ви-и-идишь?
– И что теперь?
– Помираю я, дочь. Боли у меня. Рак это.
– Какой рак? Ты ж, блин, вся проспиртована: никакой рак не приживется…
– А этот вот прижился…
– Да что ж это все у тебя не как у людей?! – всплеснула руками Римка.
– Да ты не сердись, дочь. Скоро уже: желудок пищу не принимает. Поем, а меня рвет… Чернота одна, как масло прогоркшее… Думаю вот, как вы без меня будете?
– А как мы все это время без тебя были? – не удержалась чтобы не съязвить Римка.
– Я вот думаю, дочь, в кого ты такая злая уродилась? Отец – добрый. Я – добрая.
– Ты до-о-о-брая? Это ты к кому добрая? К детям своим? Это ты для алкашей своих добрая – всю шваль в дом тащила… – Селеверова перешла на крик. – А чего ж ты, такая добрая, меня собутыльникам своим подкладывала? Кого жалела? Кого жалела, кому говорю?! – завизжала Римка.
На ее крик вышел Олег Иванович. Увидев жену рядом с тещей, Селеверов, недолго думая, в два шага преодолел длинный коридор и, схватив Римку за ворот мокрого халата, развернул лицом к комнате.
– До-о-обрая? – никак не могла успокоиться Селеверова. – Она до-о-обрая… Полжизни в лопухах обоссанных провалялась, а сейчас «прости-и-и»? Да я!.. Я всю жизнь тебя вспоминать буду… Сво-о-олочь…
Олег Иванович затолкнул жену в комнату и, хлопнув дверью, направился по коридору быстрым шагом. Миновав скорчившуюся у стены тещу, он даже не оглянулся, поэтому не мог видеть, как окружили Валентину сердобольные соседки, как протягивали стакан с водой, а она отворачивалась, потому что боялась пить, боялась, что вот сейчас начнет ее выворачивать при чужих людях наизнанку.
– Пей, Валя, – уговаривали ее соседки. – Не бойсь… А и вырвет – подотрем.
– Го-о-о-споди… – вполголоса завыла Римкина мать и стала целовать жалостливые бабьи руки, что подхватили ее и понесли властно, словно на крыльях, в другой конец коридора. – Умираю, что ль?
– Погодь пока, – ворковали соседки, старательно перестилая несвежую, как пожухлая трава, простыню. – Остынь вот… Посиди…
– Положите меня, бабоньки, – как-то по-детски попросила Некрасова и протянула к соседкам высохшие в веточки руки.
Женщины, переглянувшись друг с другом, на мгновение застыли в растерянности, а потом деловито, буднично, без слез и вздохов уложили «треклятую эту Вальку Некрасову» на знаменитый настил, грозивший не сегодня завтра превратиться в смертное ложе, барачный одр.
Валентина часто задышала, а потом со стоном вытянулась и замерла, уставившись глазами в потолок, последние лет пятнадцать не знавший побелки. На фоне застиранных простыней лицо ее казалось оливкового цвета, а нос так заострился, что соседки, в очередной раз переглянувшись, синхронно закачали головами: скоро, мол.
Скоро не скоро, а жизнь еще теплилась в прежде разбитной и добродушной Вальке Некрасовой, еще недавно единодушно проклинаемой всем бараком. И стояла в глазах соседок немая печаль, и забылись коридорные склоки, кухонные войны, брошенные дети, районные алкаши, письма к участковому и желчные пересуды. И стала Валентина в глазах соседок ангелом с лицом молодой Римки, только уныло-темного оливкового цвета. И стало женщинам неловко перед ангелом, и захотелось сделать что-то значительное, благородное, чтобы ангел запомнил и замолвил там, наверху, словечко. И соседки уже было собрались это сделать, но ангел медлил и никаких просьб не выказывал. Молчаливый был ангел и скромный, судя по всему.
