Разбиватель сердец (сборник рассказов) - Веллер Михаил Иосифович (книги без сокращений txt) 📗
19) "Если нельзя, но очень хочется, – то можно". Валерьянка казнился безнравственностью и оправдывался желанием, подозревая его у всех.
…Он правил в хрустальном дворце. Пенилось море о мраморную ступень, и шептали пальмы. Под сенью фонтанов, истому орекстра, он отведывал яств и напитков. Дворец ломился золотом, личные яхты и самолеты ждали сигнала. Толпа повиновалась движенью его бровей. н был Сутлтан Всего.
Султан воровато оглянулся, прикрыл тетрадь локтями и последовал в гарем. В гареме цвели все красавицы мира, проводя время в драках за очередь на его внимание. Гарем представлял собой среднеарифметическое между сортивным лагерем «Буревестник» и римскими банями периода упадка, и упадок там был такой кто хочешь упадет. Кинозвезды по его команде показывали такое кино, куда даже киномехаников не допускают.
Он мгновенно удовлетворял любые свои прихоти – и мгновенно удовлетворять стало нечего… Скука кралась к незадачливому султану.
– Друг мой, железный граф, – плакал он на груди Атоса. – Я чудовище. Я погряз в пороках.
– Жизнь – обман с чарующей тоскою, – вздыхал Атос. – Вы еще молоды, и ваши горестные воспоминания успеют смениться отрадными.
– Жизнь пуста, – разбито говорил Валерьянка.
– Выпейте этого превосходного испанскогь вина, – меланхолично предлагал Атос.
Валерьянка запивал виски ромом, купался в шампанском и сплевывал коньяком. Крутилась рулетка, трепетали карты, рассыпались кости: он сорвал все банки Монте-Карло, опустошенный Лас-Вегас играл в классики и ножички. Тьфу…
20) В каждом холодильнике отогревался водочкой Дед-Мороз с подарками. Канарейки пели строевые песни с присвистом. Животные заговорили и высказали людям все, что о них думают. Обезьяны наконец-то превратились, посредством упорного труда, в людей и влились в братскую семью народов Вселенной…
Всемогущество начало тяготить, как пресловутый чемодан без ручки: тащить тяжко, бросить жалко…
Валерьянка попробовал ввести для интереса ограничения и препятствия своим возможностям, но самообман с поддавками не прошел: преодолевать искусственные трудности, созданные себе самим, – занятие для идиотов.
– Петр Мефодиевич, а отказаться от всмогущества можно?
– Нельзя.
Учитель-мучитель… Ну, чего еще не было? Пробуксовка…
На одной планете обезьяны посадили людей в зоопарки. По будильнику кровать стряхивала спящего в холодную ванну. Ветчина охотилась на мясников. Девчонки, вечно желающие быть мальчишками, стали ими различия между мужчинами и женщинами исчзли: ну и физиономиии были у некоторых, когда они обнаружили это отсутствие различий!.. Детей не будет? – зато никто не вякает, алиментов не платить, стрессов меньше, а народу и так полно.
21) Он слонялся по ночному Парижу (шпага бьет по ногам) и затевал дуэли, коротая время. Время еле ползло. мертвый якорь. Непобедимый бретер был прикован к всемогуществу, как каторжник к ядру. Раздраженный неодолимым грузом, он трахнул этим ядром наотмашь.
"Веселый Роджер" застил солнце, и теплые моря похолодели от ужаса: пиратский флот точил клинки. Не масштаб: Валерьянка спихнул Чингисхана с белой кошмы и объявил Великим каганом себя. Пылали и рушились города, выжженная пустыня ложилась за его спиной.
От его имени с деревьев падали дятлы. Он ехал на вороном, как ночь, коне, – весь в черном, с золотым мечом. При виде его люди теряли сознание, имущество и жизнь. Зловещий палач следовал за ним Тристан-Отшельник из "Собора Парижской богоматери".
Прах и пепел. Бич народов – Валерьянка, так его и прозвали.
Черный звездолет "Хана всему" вспарывал космос, и обреченно метались на своих курортных планетах бестолковые красавцы.
22) Зачем он дал себе волю?! Может, вырвать эту страницу? Но выпадет и езе одна – из другой половины тетради: слишком заметно, да и бессвязно получится…
Не видно никакого смысла в его последних действиях! Хм…
– Петр Мефодиевич… в чем смысл жизни? решился Валерьянка.
– Сделать вс, что можешь! – хахохотал настырный директор.
Академию наук мобилизовали искать смысл жизни. Академики рвали седины, валясь с книжных гор. Пожарники заливали пеногонами дымящиеся ЭВМ. Смысл!
Творить добро? Для этого надо, во-первых, знать, что это такое; во-вторых, уметь отличить его отзла; в-третьих – уметь вовремя остановиться. Хоть с бессмертием: чего ценить жизнь, если от нее все равно не избавишься? Или со Спартаком – а что тогда делать Гарибальди? И Возрождения не будет – чего возрождать-то? Если всюду натворить добра, то в жизни не останется места подвигу, потому что подвиг – когда легче отдать жизнь, чем добиться справедливости. Исчезнет професссия героя это не простят!
Несостоявшиеся герои всех эпох и народов гнались за Валерьянкой, потрясая мечами и оралами. Бежали полярники, тоскующие без льдов, доктора, разъяренные всеобщим здоровьем, строители, спившиеся без новостроек, – бесь бессмертный безработный мир, кипящий ненавистью и местью к нему, своему благодетелю…
А навстречу неслись, смыкая окружение, спортсмены, лишенные рекордов, топыря могучие руки, и красавицы, озверевшие в гареме от одиночества.
– За что?.. – задыхался удивленный Валерьянка. – Я же вам… для вас!.. А если нечаянно… стойте – ведь есть
Четвертое правило всемогущества.
Что бы ни делалось – я не виноват.
Камнем, бесчувственным камнеи надо быть, чтобы сердце не разбилось людской неблагодарностью!
23) Валерьянка стал камнем.
Тверд и холоден: покой. Все нипочем. Века, тысячелетия.
Когда надоело, он пророс травинкой. Зелененькой такой, мягкой. Чут корова не сожрала.
Фигушки! Он сам превратился в корову. Во жизнь, ноу проблем: жуй да отрыгивай. Только рога и вымя мешают. И молоко, гм… доить?.. Луучше быть собакой. А если на цепь? Улетел птицей. А совы?
Утек он рекой в океан. Так прожил себе жизней, наверно, семьсот, и…
24) – Заканчивайте, – предупредил Петр Мефодиевич. – Пора.
Ах, кончить бы чуть раньше – на том, как все было хорошо! И пихнула его нелегкая вылезти со своей готовностью: сидел бы тихо. А теперь ерунда какая-то вышла… все под конец испортил.
В тетрадке оставалась одна страница. Хоть у него почерк размашистый, но – сколько успел накатать! Наверно, потому, что не задумывался подолгу, а – без остановки.
Переписать бы… Уж снова-то он не наворотил бы этих глупостей, сначала обдумал бы как следует. Вообще нельзя задавать такое сочинение без подготовки. Предупредили бы заранее: обсудить, посоветоваться…
Он перелистал тетрадь в задумчивости. Словно бы раздвоился: оин, единый во всех лицах, суетился в созданной им, благоустроенной до идеала (или до ошибки?) и испорченной Вселенной, а второй – как будто рассматривал некую стеклянную банку, внутри которой мельтешили все эти мошки, – эдакий аквариум, где он поставил опыт…
– Все! – приказал Петр Мефодиевич. – Ошибки проверять не надо.
…и опыт, подошедший к концу, его удручает. И Валерьянка, повинуясь сложному искушению, – подгоняемый командой, влекомый этим последним чистым листом, втянувшийся в дело, раздосадованный напоротой чушью: уж либо усугубить ее до конца, либо как-то перечркнуть, и вообще – играть, так уж на всю катушку! – грохнул к чертям эту стеклянную банку, дурацкий аквариум, этот бестолковый созданный им мир, взорвал на фиг вдребезги. Чтоб можно было с чистой совестью считать все мыслимое сделанным, а тетрадь – законченной, и следующее сочинение начать в новой.
И в этот самый миг грянул звонок.
25) Валерьянка сложил портфель и взял тетрадь. И растерялся, помертвел: тетрадь была чистой. Как…
Он только мечтал впустую!! Ничего не сделал! Лучше хоть что-нибудь! Чего боялчся?!
И увидел под паротой упавшую тетрадь. Уф-ф… раззява. Он их просто перепутал.
– Урок окончен, – весело объявил Петр Мефодиевич, подравнивая стопку сочинений. – Обнадежен вашей старательностью.
