Ближе смерти и дальше счастья - Раткевич Элеонора Генриховна (читать книги онлайн бесплатно полные версии txt) 📗

— Заткнись, — неразборчиво донеслось из воздуховода, — я вернусь. Я тебя вытащу.

Деайним намеревался сдержать слово. И сдержал его. Причина исчезновения Руа-Рейта до той поры оставалась неизвестной. Деайним пробрался к язычникам, хотя и там его не ждали с распростертыми объятиями, и поведал. Язычники бушевали. Снова возникла угроза войны. Эйлене-Аят деликатно указали на незаконность ее действий. Руа-Рейта пришлось отпустить. Деайним тем временем отлеживался то в хижине Танги-Лойда, то в трюмах Руа-Танга и ровным счетом ничего не делал.

Деайним пришелся по вкусу всем троим братьям: вещь совершенно нереальная, настолько они были разными, Танги-Лойд, старший, принципиальный враг любой общественной системы, ценил в Деайниме опытного сидельца по государственным исправительным заведениям. Он великодушно простил Деайниму аристократическое происхождение, а у Деайнима достало чувства юмора не смеяться над его великодушием. Руа-Рейт, поначалу затаивший некоторое хамство, после выхода из Башни был от Деайнима в восторге. Побег — примитивно и неизящно. Дипломатия Деайнима доставила Руа-Рейту радость удовлетворенного тщеславия. Целая страна заступилась за его персону. Поэму в суматохе разрешили. Через три недели опомнились и запретили вновь, отчего популярность, естественно, возросла. Руа-Рейт на подобный резонанс даже не рассчитывал. Понятно, что с Деайнима он теперь пылинки сдувал. Руа-Танг, средний брат, ценил в Деайниме очаровательную наглость и спокойное в отличие от Танги-Лойда, отношение к политике и прочим вытребенькам. Деайниму нужды не было заниматься политикой. Он сам был символом бунта. Опытный контрабандист Руа-Танг, совершенно к политике равнодушный, был, по мнению братьев, самым глупым в семье. И именно с ним особенно коротко сошелся Деайним после того, как Руа-Рейт вскорости спился и умер в белой горячке, а Танги-Лойда пырнули ножом на набережной.

Но это было потом, а тогда Деайним пропихивался по воздуховоду, вверх, вверх, бесконечно вверх, задыхаясь, хватая воздух только горлом, ибо грудной клетке некуда было податься, но не останавливался: стоит отдохнуть, и он застрянет в трубе воздуховода. Попробуйте-ка, имея лишь руки и ноги и никаких вспомогательных орудий, протиснуться по узкой трубе вверх на высоту примерно восьмого этажа. Тогда поймете. Большую часть пути Деайним проделал в бессознательном состоянии, на одних рефлексах, что его и спасло. Осознавай он все прелести дороги, сдох бы на полпути. Но полуотключенный мозг все же запомнил, и сейчас двенадцать с лишним часов непосильного напряжения и безвоздушного кошмара слились в одно невыносимое мгновение. Сам Деайним не помнил и десятой доли того, что испытал.

Одри застонала от пронзительной жалости и жаркого уважения. Дотянувшись, она перекрыла воспоминание. Как же тебе досталось, Дени, бедный ты мой!

— Хорошая девочка! — слоем ниже промелькнуло — милая, милая…

Одри не могла сдержать удивления.

— А ты не думай, о чем думаешь, что не думаешь, — бросил ей Деайним свою коронную мысль.

На самом глубинном слое Одри уже было все ясно, но над этим слоем она водрузила изрядный блок, ведь они с Деайнимом договорились не вскрывать подсознание.

— Ладно, чего уж там. Только не пытайся врать.

Ласковая прозрачная волна.

— Но я ведь и правда об этом не думала.

— Вот именно, — поддразнивал Деайним. Он отлично уловил смущение Одри. Будь она сейчас во внешнем теле, со стыда бы сгорела. Но она знала, что Деайним насквозь чувствует ее смущение, и оттого оно не усугублялось. Наоборот, изнутри поднялся смех, словно трава щекочет босые ноги.

— Ты очень старательно об этом не думала. Так старательно, что не понять невозможно.

— Но я…

— Думаешь, я твоих снов не видел?

Человек помнит свой сон, лишь проснувшись во время видений, да и то не всегда. Что я там такого видела?

Деайним в отличие от нее видел ее сны сознательно и оттого прекрасно запомнил. Вскрыв Деайнимовы воспоминания, Одри уяснила, что же она такого видела. В сердцах она неубедительно определила Деайнима красочным эпитетом.

— Хоть бы разбудил!

— Ни-ни. Зачем? Мне понравилось. Страстно и с большой фантазией. И каким ты меня видишь — тоже. Нет, правда. С большим трудом удержался от соблазна поучаствовать.

Судя по всему, не удержался.

Одри плакала навзрыд, Деайним навзрыд же смеялся, а лицо их общего тела очень выразительно ничего не выражало.

— Люблю, люблю…

— Все хорошо, не плачь… иди сюда, ближе. Одри сняла часть блоков и начала расходиться облаком. Деайним по неопытности в ментальных ласках заехал Одри во вкусовую зону, обогатив ее ощущением горчицы с медом и сухим шампанским. Одри заскользила в сторону, по ветке брызнуло туманным листом, листья закружились, Деайним подался к ним, Одри падала с каждым листом, растворяясь, обтекая, впитываясь. Деайним раскрылся, из провала отчетливо потянуло морем и водорослями, Одри планировала по восходящим воздушным потокам, потом ошиблась, упала вниз, попыталась выправить полет и блаженно рухнула в проем.

Из глубин скального проема подымались облака. Кто бы увидел сейчас тело Деайнима, подумал бы — труп лежит. Напряженный, бледный, синие губы закушены, под глазами темно. Деайним и сам так думал.

Он лежал в пересохшем придорожном рву. Рядом расцветала огнем веточка айкона. Айкон в отличие от нормальной свечи ветру неподвластен. Если только его не залить водой, горит, пока весь не выгорит.

— Одри?

— М-м-м…

— Никогда больше… эй, перестань!

— Жаль.

— Мне тоже. Но так и в погребальный костер угодить недолго.

— Ужасно… ужасно… если бы я попала не в тебя, то могла бы… если…

— Ты бы меня извне не оценила. Я не в твоем вкусе.

— А я в твоем? Хотя да, ты же меня не видел.

— Как сказать. Ты ведь себя видела. Твое представление о себе — в моем вкусе.

— Это ты сказал или Рич?

— Запомни, Одри: светлая ему память.

— Светлая ему память.

Недолгое мысленное молчание.

— Как все же несправедливо. Извне я могла бы тебя не полюбить, а изнутри я могу тебя любить только платонически.

— Это ты называешь платонически?!

Песчаный берег у самого края воды. Прозрачная искрящаяся вода мерно подкатывает, подымая с песка, и укладывает на песок, отходя с легким шипением.

— Все будет хорошо.

— Не знаю. Такая прозрачность… а люди лгут. Вот если бы так, а потом встретиться снова в двух телах. А ты бы меня узнал?

— Это не важно. Ты бы меня узнала.

Солнце бьет сквозь зеленые листья, видна каждая-каждая жилка, их так много, целая сетка, и в этой сетке раскачивается рассудок.

— Уйдем из Конхалора.

— Не могу (опять за свое!) Я обещал. Кейро Трей перетрусил, навыдавал всех и вся. (Ужасно видеть, как ломается человек. На куски разваливается.) Там кое-кто сидит в Башне. Мне надо…

— Сам туда не попади.

Ну вот, все испортила. Сердце тоскливо жмет, и в нем отдаются тихие, давящие шаги.

Пожар на плантациях айкона начинается так: от искры занимается дерево и горит, горит, подземное сплетение корней передает тление, и медленно пылают факелы в тумане, тихом и нежном, потом огонь начинает грохотать и реветь, земля раскаляется, и в пламени айкона исчезает ничего не понимающая трава…

— Не бойся ничего. Не бойся. Ты вывернешься, я знаю.

Тупая, дергающая, щемящая печаль. На душе саднит, словно кулаки после драки отходят.

По развалинам бродят, поджавши хвост, песчаные волки и вздергивают морды, когда жук-камнеед плюнет в нос перетертым песком и щебнем.

В луже пополам с кровью мокнет подгнивший с краю боевой корсет.

Вспышки исключительного пессимизма — дело обычное, но Одри немного растерялась. Деайним не ломался, он был все той же несокрушимой глыбой, но эта каменная громадина с гулом катилась в пропасть. Одри попыталась поймать, остановить, вся ободралась, потом распростерлась мягкой лужайкой, поросла высокой травой, замерла в недолгом ожидании и болезненно вскрикнула, приняв тяжелый удар.