Осени не будет никогда - Липскеров Дмитрий Михайлович (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
– Она подозревается в пособничестве преступнику, ранившему сотрудника милиции.
– Чушь какая-то!
– Я военный и приказов не обсуждаю, – повторил капитан. – Нам нужен сам подозреваемый. Корпус, палата?
– Да я понятия не имею! – развел руками расстроенный психиатр, автоматически отметив на шее офицера бледный шрам. – У меня тысячи больных!
– Тогда мои люди будут вынуждены прочесать всю больницу.
– Вы с ума сошли! Там же сумасшедшие! Последствия ваших действий непредсказуемы! После этого их надо будет целый год успокаивать! Все второе отделение станет омоновцами…
– Дайте тогда информацию, – попросил капитан. – Ваша девушка знает. Бове…
– Да-да, конечно… Она на четвертом этаже, в ординаторской…
– Пожидаев! – крикнул омоновец. – Пожидаев!..
В кабинет ввалился старшина, половина лица которого заплыла синяком.
– Я Пожидаев…
– У тебя наручники есть?
Главврач вжался в кресло и вытянул губы трубочкой.
– Пять пар.
– Ползи на четвертый этаж и забирай эту самую, Бове…
– Козявку? – обрадовано уточнил старшина.
– Действуй в рамках закона, а то я сам на тебя целую книгу напишу!
– Ага…
Пожидаев почти вывалился за обитую свиной кожей дверь, когда его нагнали последние напутственные слова капитана:
– Подумай, каким козлом будешь выглядеть, объясняя, как эта девочка тебе, сальному борову, сопротивление оказывала!
Старшина исчез. Главврач с капитаном несколько секунд послушали звуки удаляющихся ментовских ботинок, затем омоновец двинул по столу старинный телефонный аппарат черного цвета и приказал неформально:
– Валяйте!
Главврач покраснел, как рак, а потом как-то осунулся. Его государство завоевали, а теперь приходилось выдавать контрибуцию.
– Сихарулидзе? – вяло спросил он в трубку. Ему на другом конце, видимо, подтвердили, и далее главврач что-то сказал на грузинском.
– По-русски, пожалуйста! – попросил капитан и зачем-то вытащил из сапога огромный нож.
– Сашенькин новенький… Шестое отделение? Так-так, записываю… Слизькин, тринадцатый бокс?.. Спасибо…
– Вы что же, грузин?
– Нет-нет… Я – немец. Мои родители были немецкими коммунистами… Просто я в семидесятых в Тбилиси проработал шесть лет… Чтоб язык не забывать, говорю с Сихарулидзе на грузинском…
Главврач торопливо объяснял, не сводя глаз со сверкающей стали ножа.
– Я тоже в Тбилиси был, – поведал капитан. – Правда, несколько дней… – помахал ножом. – Трофей, – пояснил. – В полсекунды отрезает голову… Барану…
Теперь главврач поглядел на шрам капитана не вскользь, а взглядом все понимающего, бывалого человека.
– Прощайте, гражданин психиатр!
– Я – товарищ, – буркнул под нос главврач. – И тоже воевал…
Капитан сунул нож в сапог, а старый сын немецких коммунистов еще долго прислушивался к наступившей тишине. Ему казалось, что капитан, сообщивший по рации: «Бехтерев, Бехтерев, я – Фрейд, через минуту в шестом», – вовсе не ушел, а стоит сейчас за дверью с оголенным ножом и поджидает его, чтобы отрезать голову, как барану.
Главврач и раньше отмечал у себя симптомы мании преследования. Или это старческие мании?.. На покой…
То, что происходило в тринадцатом боксе, более напоминало не задержание, а бой раненного зверя с людьми.
Когда лысому попытались завести руки за спину, чтобы защелкнуть на них наручники, он неожиданно дернул плечами, да так, что стокилограммовый омоновец отлетел к стене. Благо, она была обтянута мягким спецматериалом, иначе бы голову отбил.
– На хрена рубаху развязали! – заорал капитан. – Синицын, Пробкин, Выхин – в бокс!
За тем, как лысый в одно движение сломал Синицину руку, а Пробкина столкнул лбом об лоб с Выхиным, тем самым обоих выведя из строя, наблюдал профессор Фишин. Глядя на схватку, он безо всякой тщеславной мысли отмечал, насколько точна его монография.
– Все назад! – приказал капитан.
Увечные отшатнулись, омоновец вытащил из подмышечной кобуры короткоствольный пистолет и, почти не целясь, дважды выстрелил резиновыми пулями лысому в лоб.
Лысого качнуло из стороны в сторону, и прежде, чем он упал, капитану показалось, что глаза придурка засветились, словно фонарики. Он подумал, что надо скорее валить из психушки, а то, не ровен час, сам двинешься!..
Ехали обратно молча. Лишь стонали раненые. Главврач, правда, предлагал оказать омоновцам медицинскую помощь, но капитан от греха подальше отказался, опасаясь за психическое здоровье своих бойцов.
На заднем сидении автобуса был уложен куль со спеленатым по рукам и ногам лысым преступником. Он пришел в себя и смотрел тоскливо черными глазами в потолок автобуса.
На предпоследнем сидении расположился дюжий боец Карлов, к руке которого была пристегнута тонкая кисть Сашеньки Бове. Капитан подумал, что девушка похожа на дочку бойца Карлова, настолько она была миниатюрной.
Левая бровь Сашеньки была заклеена лейкопластырем, а под глазом наливался спелостью синяк.
«Какую красоту испортил, подлец!» – подумал капитан, поискал глазами жирный затылок мента Пожидаева, перебрался к нему на сиденье и по-дружески обнял.
– Не сбежит? – поинтересовался тихо.
– Козявка-то? Ха-ха!.. От старшины Пожидаева еще никто не сбегал! А если вы, товарищ капитан, думаете, что пигалице наручники велики, то это специальные, сам подгонял, для юных проституток…
Старшина чувствовал тяжесть руки командира, патетически думал, что человек в погонах всегда поймет другого человека в погонах, но тут рука омоновца погладила его по выбритой щеке со стороны окна, а потом неожиданно зажала рот, так что не вякнуть, ни пикнуть, причем большой палец этой мозолистой пятерни полез Пожидаеву прямо в левую ноздрю, внедряясь все глубже и глубже.
– Мы баб не бьем, – прошептал капитан и улыбнулся широко, да так приветливо, что со стороны казалось – лучшие друзья они с ментом. – Мы баб либо жалеем, либо любим.
Палец капитана лез все глубже, достигнув аденоидов. Пожидаеву хотелось орать от боли, но рот был намертво зажат. Он чувствовал, что ноздря вот-вот лопнет, вспотели ноги, а капитан все не прекращал пытки, наверно, желал добраться до ментовского мозга.
– Сейчас пойдешь и снимешь с нее наручники! – шепотом приказал омоновец. – Понял?
Старшина как мог гыкнул, изображая всеобъемлющее понимание ситуации, при этом скопившаяся во рту слюна испачкала ладонь капитана, и тот еще минуту с отвращением оттирал ее об обмундирование Пожидаева…
Приехали в Тверской отдел, и под расписку капитан сдал задержанных ментам.
В коридоре раскорячился на костылях Душко, и когда, мимо пронесли лысого, а затем провели докторицу с изуродованным лицом, рядовой вдруг почувствовал в груди какое-то незнакомое препятствие, мешающее дыханию, к глазам подступило что-то горячее, но тут он расслышал удовлетворенный голос Хренина:
– Взяли скотов!
Горячее тотчас отступило от глаз, сердце Душко сжалось, и ему вдруг стало необходимо умереть. Он всем нутром возжелал, чтобы препятствие дыханию вовсе перекрыло доступ воздуху и…
– Ишь ты! – продолжал Хренин. – На сотрудников покушались!
– Заткнись, скотина! – выдавил Душко.
– Чего?.. Чего ты?.. – оторопел старший сержант. – Все по-нашему вышло!
Душко отставил костыли и закрыл лицо руками.
По коридору прошагал старшина Пожидаев. Он, несмотря на полыхающую сиреневым цветом левую часть носа, состоял в хорошем расположении духа.
– Еще сопротивлялись, суки! – пояснил он про свой нос.
Хренин понимающе кивнул и подумал, что, не ровен час, действительно медаль дадут.
Все следственные мероприятия отложили до утра, так как начальник отдела полковник Журов находился в Главке, а после Главка он никогда в отдел не возвращался, дабы не портить себе настроение после просторных кабинетов с секретаршами, пахнущими Францией.
Старшина также покинул отдел раньше по причине нанесенных повреждений, за ним Хренин – лечить ребро, лишь Душко остался с утра, удивляя ночных дежурных своей маетой.
