Фонтан - Хэй Дэвид Скотт (читать книги без txt, fb2) 📗

И как на это отреагирует семидесятитрехлетняя женщина? Дакворт предполагает, что она не поверит, будто ее искусство способно вызвать такие эмоции. В МСИ она показалась ему слегка неотесанной.

Но она нужна ему.

А ей нужен защитник. Пропагандист.

Они всем покажут: и Лесу, и музейному совету или комитету, или как там он называется, этот просиживающий задницы комитет из бизнесменов, хиппи и прихлебателей трастового фонда, редакторов и недоумков со вкусами, воспитанными на глянцевых журналах и стрижках, которые посоветует им стилист. К последнему Дакворт, надо сказать, более чувствителен, чем большинство людей; он оплатил два сеанса пересадки волос, прежде чем у него закончились деньги. Вышло так ужасно, что студенты беззастенчиво пялились на него. Девицы ржали или хихикали, и неестественная линия роста волос лишала всякой возможности серьезной беседы или лекции. Чертовы пересадки. Поэтому Дакворт и начал брить голову. Сверху побольше, на боках поменьше, иногда давал подкове подрасти, спуститься по щекам и превратиться в бородку. Типично профессорскую.

Ему нужно… что ему нужно? Ах да, ему нужна Табби, нужно, чтобы она была рядом. Поглядит он тогда на этих кретинов, скептиков и маловеров, посмотрит, как загорятся у них глаза. Когда они увидят искусство Табби. И его. Потому что это он ее обнаружил. Взрастил. И раскрутил.

Поворачивая на Хилл-стрит, Дакворт сталкивается не только с не по сезону холодным ветром, но и худшим из своих кошмаров: студентами-искусствоведами. Многие держат в руках свечи. Что это — бдение, манифестация? Намалеванные вручную плакаты и транспаранты с надписью «Мы любим тебя, Бита» освещены мерцающим светом тысяч свечей, прикрываемых ладонями: художники-любители наконец приняли вызов своих надменных коллег.

К тротуару подъезжает автомобиль со световым коробом «Искусство пиццы». От толпы отделяется розововолосая девица (та самая), забирает у водителя пиццу, быстро сует ему купюры. Дожидается сдачи. Направляется к зданию. Открывает картонную коробку, но вместо того, чтобы взять кусок себе, перекладывает пиццу в неглубокое ведерко. Парень с длинными волосами и ангельскими крыльями за спиной прицепляет ведро к веревке и тянет. Ведерко поднимается на третий этаж.

Как только оно равняется с краем окна, створка открывается. Появившийся в окне мужчина достает ведерко и втягивает его внутрь. Вынимает пиццу, после чего снова вешает на крючок. Слегка разочарованный, он небрежно машет толпе рукой. И кричит:

— Еще пива! И травки!

И ведерко почти в свободном падении скользит вниз.

По толпе разносится вопль:

— Еще пива! Еще пива! И травки!

Несколько студентов садятся на велосипеды и отправляются выполнять задание; у каждого через плечо перекинута армейская сумка израильского десантника с приколотой английскими булавками нашивкой.

Дакворт снова смотрит в окно, на мужчину. Ему требуется некоторое время, чтобы опознать его (контекст совсем не тот), и наконец в мозгу щелкает: это арт-критик из «Лос-Анджелес таймс». Иа-Иа или как там его.

Дакворт пробирается сквозь освещенную свечами толпу. Люди смотрят на него снизу вверх. Гул нарастает.

— Посланник. Это посланник.

Кто-то сует ему в руки экземпляр газеты с его заметкой и маркер. Дакворт, видевший немало кинопремьер, расписывается на заметке и улыбается. Посланник?

К нему, низко опустив голову, подходит розововолосая девушка.

— Простите меня, — лепечет она, — за слова про рекламу пива. — Вместо футболки с надписью «Туалетное искусство» на ней теперь футболка с надписью «Бита» (тоже из стразов). По лицу девицы текут слезы. — Пожалуйста.

Дакворт оглядывается, чтобы выяснить, не нужны ли еще автографы.

Он звонит в дверь.

— Звонок отключен, — сообщает парень с ангельскими крыльями.

— Не могли бы вы сказать ей… э-э… что посланник здесь, — говорит Дакворт.

Парень с крыльями кивает в сторону ведерка, в которое уже загружают пиво «Гус айленд» и десятидолларовые пакетики с вонючей травкой. Дакворт вынимает потрепанную визитку и пишет маркером: «Я здесь. Я хотел бы увидеться с Табби». И, спохватившись, добавляет: «Пожалуйста». Бросает карточку в ведерко и достает оттуда пиво. Отечественное, ледяное. Быстрый рывок за веревку — и ведерко снова поднимается.

У самого уха Дакворта раздается мучительно громкий неприятный дребезг и звон. Он до конца дня будет плохо слышать этим ухом, зато дверь теперь открыта. Пока он входит, парень с крыльями говорит:

— Она будет наказана, — и кивает в сторону розововолосой девушки. Она рыдает, и слезы образуют две лужицы у ее ног. Теперь у парня с крыльями в руке ракетка для пинг-понга. Он просверлил в ней дырки.

Дакворт оглядывает толпу. Все смотрят на него, ожидая вердикта. Дакворт приветствует толпу; розововолосая девушка уже стоит на коленях, выпятив зад.

— Положитесь на здравый смысл, — произносит Дакворт, потягивая пиво.

Дакворт дует на чай и наблюдает за поднимающимся от него паром. «Эрл грей». Табби не такая уж неотесанная, может даже, вполне культурная. В конце концов все может сложиться. Он ставит чашку на блюдце и еще раз опускает в нее чайный пакетик, наслаждаясь этим простым жестом. Чай согревает его и прогоняет холод из ушей, хотя левое ухо (оглохшее) теперь болит.

— Надесьдесьнеслишкмжрк, — говорит Табби.

— Прошу прощения? — говорит Дакворт и поворачивается к ней здоровым ухом.

— Надеюсь, здесь не слишком жарко.

— Вовсе нет. — Дакворт поднимает чашку и снова дует. Табби — взрослая женщина, нельзя обращаться с ней как со студенткой. Как в покере: вы же не можете блефовать, когда на вас не обращают внимания.

Квартира старинная, с тремя огромными спальнями, в центре вы таких просторных комнат не найдете. Повсюду вырезки из журналов, коврики для резки, эскизы более крупных работ, миниатюрные модели скульптур. Очевидно, после того как Дакворт позвонил и пока он, отдуваясь, поднимался на третий этаж, тут не было предпринято никаких попыток навести порядок.

Табби извиняется и выходит, чтобы налить себе еще кипятка. Критик снова разглядывает комнату. На стенах в рамках висят статьи, фотографии и эссе из малоизвестных художественных сборников и журналов. Все они посвящены ее «Миграции». Объемы статей и круг читателей растут. Последняя вышла в журнале, основанном чикагцем и ведущим ток-шоу, вкусы которого… В общем, экспозиция хорошая. Прошел всего месяц. Дакворт находит свою заметку под чьей-то работой, прикнопленной к стене. Очевидно, что, пока Дакворт в поте лица подбирал слова, в действие была приведена огромная махина. И все лишь за какой-то месяц? Чтобы выпустить один номер журнала, требуется… постойте, критик из «Лос-Анджелес таймс»! У него есть связи.

Но ведь это я ее открыл!

Руки у Дакворта дрожат, чашка позвякивает о блюдце. Он напоминает себе, что он посланник. И сейчас он здесь, в башне. Глубокий вздох, и чашка с блюдцем остаются целыми и невредимыми.

Он слышит доносящийся из дальней комнаты шорох — нет, этот звук больше похож на шум борьбы или грохот мебели, передвигаемой в каком-то узком коридоре.

Должно быть, это в ее студии.

Табби возвращается. Круги у нее под глазами кажутся еще темнее, точно она накрасилась, а потом забыла снять макияж. По всему лицу какие-то пятна. Она подливает гостю кипяток. Руки у нее грубые, заскорузлые, в пятнах туши и порезах и к тому же дрожат. Табби отходит и садится на обычную скамеечку для ног. Она выглядит усталой и неудовлетворенной. Изможденной. Смертельно вымотавшейся.

— Ну, — произносит Дакворт, указывая на ее руки, но игнорируя статьи и вырезки, — вы выглядите так, будто были очень заняты.

Табби вздыхает и кивает в сторону коридора, в направлении еще одного отвлекающего фактора.