Источник - Рэнд Айн (книги регистрация онлайн бесплатно .txt) 📗
— Именно поэтому я и сделал книгу бестселлером.
— Что-то ты разоткровенничался.
— Всякому овощу своё время.
Рядом было много удобных кресел, но Тухи предпочёл расположиться на полу. Он перекатился на живот, приподнялся на локтях и с видимым удовольствием переносил тяжесть тела с одного локтя на другой, разбросав ноги по ковру. Раскованность позы явно была ему по душе.
— Да, хочется поделиться. В следующем месяце я хочу опубликовать автобиографию зубного врача из маленького городка, человека поистине замечательного тем, что ни в его жизни, ни в его книге нет ничего интересного. Лойс, книга должна тебе понравиться. Представь себе самого заурядного обывателя, который раскрывает свою душу так, словно несёт откровение.
— Маленький человек, — с нежностью произнёс Айк. — Я люблю этот тип. Мы должны любить маленьких людей, населяющих эту планету.
— Вставь это в свою следующую пьесу, — сказал Тухи.
— Не могу, — ответил Айк. — Уже вставил.
— К чему вы клоните, Эллсворт? — не успокаивался Клоуки.
— Всё очень просто, Ланс. Когда факт, что некто есть не более чем пустое место и ничего более выдающегося не сделал, кроме как ел, спал и точил лясы с соседями, становится предметом гордости, изучения и всеобщего внимания со стороны миллионов читателей, тогда факт, что некто построил собор, перестаёт быть интересным и уже не заслуживает места в сознании людей. Это проблема относительного масштаба явлений. Допустимый предел максимального разброса двух сопоставимых фактов ограничен. Слуховое восприятие муравья не рассчитано на гром.
— Ты рассуждаешь как буржуазный декадент, Эллсворт, — сказал Гэс Уэбб.
— Умерь пыл, балаболка, — без обиды парировал Тухи.
— Всё это чудесно, — сказала Лойс Кук, — только лавры достаются одному тебе, Эллсворт, а на мою долю ничего не остаётся, так что вскоре, чтобы меня не перестали замечать, мне придётся сочинять что-то действительно значительное.
— Пока это неактуально, Лойс, ни сейчас, ни до конца столетия, а возможно, и в следующем не будет нужды в талантах. Так что успокойся.
— Но вы не сказали!.. — вдруг закричал Айк, весь в тревоге.
— Что я не сказал?
— Вы не сказали, кто будет ставить мою пьесу!
— Предоставьте это мне, — сказал Жюль Фауглер.
— Я забыл вас поблагодарить, Эллсворт, — торжественно произнёс Айк. — Так что благодарю. Есть масса фиговых пьес, но вы выбрали мою. Вы и мистер Фауглер.
— Ваша фиговость заслуживает внимания, Айк.
— Это уже что-то.
— Даже очень много.
— Может быть, поясните?
— Не надо долгих рассуждений, Эллсворт, — вмешался Гэс Уэбб. — На вас напал словесный зуд.
— Закрой свой роток, приятель. Мне нравится рассуждать. Пояснить вам, Айк? Предположим, я не люблю Ибсена…
— Ибсен — хороший драматург, — сказал Айк.
— Конечно, хороший. Кто спорит? Но предположим, мне он не нравится. Предположим, я не хочу, чтобы люди ходили на его пьесы. Отговаривать их — дело пустое. Но если я смогу убедить их, что вы того же калибра, что Ибсен, то вскоре они перестанут видеть разницу между вами.
— Неужели?
— Это просто для примера, Айк.
— Но это было бы великолепно!
— Конечно, великолепно. И тогда вообще перестало бы иметь значение, что они смотрят. Ничто не имело бы значения — ни писатели, ни те, для кого они пишут.
— Почему, Эллсворт?
— В театре, Айк, нет места для вас двоих: Ибсена и вас. Это вам понятно, надеюсь?
— Допустим, понятно.
— Так вы хотите, чтобы я расчистил для вас место?
— Это бесполезный спор, об этом давно сказано и гораздо убедительнее, — вставил Гэс Уэбб. — Во всяком случае короче. Я сторонник функциональной экономии.
— Где об этом сказано? — поинтересовалась у Тухи Лойс Кук.
— «Кто был ничем, тот станет всем», сестричка.
— Гэс груб, но мудр, — сказал Айк. — Он мне нравится.
— Пошёл ты… — сказал Гэс.
В комнату вошёл дворецкий Лойс Кук. Это был представительный пожилой мужчина в строгом костюме. Он сказал, что пришёл Питер Китинг.
— Пит? — весело отреагировала Лойс Кук. — Конечно же, веди его сюда, не мешкая.
Китинг вошёл и остановился, оторопев при виде сборища.
— Э-э… привет всем, — сказал он без энтузиазма. — Я не знал, что у тебя гости, Лойс.
— Это не гости. Проходи, Пит, садись, налей себе чего-нибудь. Ты всех знаешь.
— Привет, Эллсворт, — сказал Китинг, обращаясь к Тухи за поддержкой.
Тухи махнул в ответ рукой, поднялся и устроился в кресле, с достоинством положив ногу на ногу. Все в комнате машинально изменили позу в присутствии вновь прибывшего: выпрямили спины, сдвинули колени, поджали губы. Только Гэс Уэбб остался лежать как раньше.
Китинг выглядел собранным и красивым, вместе с ним в комнату вошла свежесть продутых ветром улиц. Но он был бледен и двигался замедленно и устало.
— Прошу простить моё вторжение, Лойс, — сказал он. — Мне нечем было заняться, и я чувствовал себя чертовски одиноким, вот и решил заскочить к тебе. — Он слегка запнулся на слове «одиноким», произнеся его с извиняющейся улыбкой. — Дьявольски устал от Нейла Дьюмонта и его компании. Хотелось общения, какой-нибудь пищи для души, так сказать.
— Я гений, — сказал Айк. — Мою пьесу поставят на Бродвее. Наравне с Ибсеном. Эллсворт пообещал мне.
— Айк только что прочитал нам свою новую пьесу, — сказал Тухи. — Великолепная вещь.
— Тебе она понравится, Питер, — сказал Ланселот Клоуки. — Пьеса отличная.
— Шедевр, — сказал Жюль Фауглер. — Надеюсь, вы как зритель окажетесь достойны её, Питер. Это драматургия, которая зависит от того, с чем зрители приходят в театр. Если вы человек с пустой душой и жалким воображением, она не для вас. Но если вы настоящая личность с огромным, полным чувства сердцем, если вы сохранили детскую чистоту и непосредственность восприятия, нас ждут незабываемые переживания.
— «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное» {70}, — сказал Эллсворт Тухи.
— Спасибо, Эллсворт, — сказал Жюль Фауглер. — Этими словами я начну свою рецензию на спектакль.
Китинг с напряжённым вниманием следил за Айком и остальными. Как далеки они были от обыденности, как бескорыстны в своих интересах, как уверены в своей жизненной позиции! Ему было далеко до них, но они тепло улыбались ему, пусть сверху вниз, но доброжелательно, не выталкивая из своего круга.
Китинга наполняло ощущение их величия, у них он получал духовную пищу, за которой пришёл, с ними его душа взмывала ввысь. А его присутствие заставило их ощутить своё собственное величие. Их объединял ток духовной близости, замыкая в единый круг всех. И это сознавали все, кроме Питера Китинга.
Эллсворт Тухи выступил в защиту современной архитектуры.
В последние десять лет, несмотря на то, что большая часть жилых строений по-прежнему следовала традициям, копируя наследие былых времён, в коммерческом строительстве — заводы, учреждения, небоскрёбы — победил принцип Генри Камерона. Победа была не явной, половинчатой — вынужденный компромисс, в результате которого исчезли колонны и стилобаты {71}, а второстепенные участки стен утратили декор и, словно извиняясь за свою удачную — безусловно, по чистой случайности — форму, завершались упрощёнными греческими волютами. Многие компилировали идеи Камерона, но немногие их усвоили. Из всего его наследия неотразимо действовал только один аргумент — экономия денег. Здесь Камерон победил безоговорочно.
В странах Европы, особенно в Германии, уже давно вызревала новая архитектурная школа, идеей которой было поставить четыре стены, накрыть их сверху плоской крышей и снабдить несколькими отверстиями. Это называлось архитектурой модернизма. Свобода от догм, за которую сражался Камерон, свобода, которая на творчески мыслящего архитектора накладывала громадную ответственность, обернулась тут отказом от всяких созидательных усилий, даже от попытки усвоить традиции. Она выдала жёсткий набор новых предписаний — сознательное подчинение некомпетентности и творческой импотенции. Бездарность превратили в систему и похвалялись собственным убожеством.
