Книга Одиночеств - Фрай Макс (книги полностью TXT) 📗
Эта книга посвящается Л. А.,
которая потратила восемь минут своей единственной и неповторимой жизни, чтобы уговорить меня возлюбить Пушкина превыше всех мастеров словесности.
Я бы, по правде сказать, с радостью, но…
Но.
Вышло так, что о гибели поэта Пушкина на дуэли мне стало известно как раз в дивную пору первого чтения «Трех мушкетеров». Понятно, что героем моим был тогда д'Артаньян — кого ж еще любить в восемь примерно лет?…
Вполне понятно также, что мною была усвоена следующая аксиома: хороший человек всегда побеждает на дуэли. А умирают на дуэли только плохие люди, второстепенные персонажи, гвардейцы кардинала всякие там. И тут я узнаю, что Пушкин…
Ага.
Вот именно.
Ну и кто он после этого? Типичный гвардеец кардинала.
С тех пор мне очень трудно было всерьез относиться к Пушкину. Он решительно не выдерживал никакого сравнения с д'Артаньяном. А что стихи хорошие писал — таким вещам в детстве как-то не придаешь значения. Стихи — так кажется в детстве — любой дурак писать может, а вот ты научись на дуэли драться как следует (в идеале — как д'Артаньян).
Умом-то я теперь понимаю, что на самом деле это — поучительная история о том, что позиция персонажа всегда выгоднее позиции автора. Знаем, читали-писали. Но вот сердцем…
Сердце мое по-прежнему твердит, что д'Артаньян круче Пушкина. А оно среди моих потрохов — авторитет.
Эта книга посвящается Ф.,
с которым мы отправились гулять в Серебряный Бор в самом начале апреля.
Фиг он, конечно, был «серебряный». Стеклянный, оловянный, деревянный — в лучшем случае.
А еще говняный. Обильно гадят братья наши меньшие, что и говорить.
Начало апреля — любимое мое время года, Весенний Голяк. Это когда воздух уже теплый, весенний, а природа еще по-зимнему снулая. Ни травы, ни почек набухших, ничего в таком роде. Удивительно хорошо.
Запах при этом, на первый взгляд, похож на осенний. Та же восхитительная прель, мокрая земля, нежная растительная смерть. Надломленная шляпка невидимого гигантского гриба могла бы так пахнуть.
Только осенью пахнет смертью, которая рядом, скоро сбудется, а потому всех касается.
А весной пахнет смертью, которая была давным-давно, не с нами, не для нас, проходите, не стойте под стрелой.
Эта книга посвящается моей однокласснице Верочке,
самой красивой девочке в классе, в школе и, возможно, вообще в мире.
Верочка была дочкой школьного завуча Тамары Владимировны. Тамара Владимировна преподавала русский язык и литературу. Она была огромного роста (метр восемьдесят, если еще не с хвостиком), имела фельдфебельские замашки, грушевидную фигуру, маленькое лицо сердечком и бакенбарды героини Ильфа и Петрова. Как у нее вышла такая удивительная красавица дочка — неведомо.
Так или иначе, но щедрая природа каким-то образом выхлопотала для Верочки в небесном спецраспределителе точеный носик, миндалевидные серые глаза, роскошную копну волос цвета спелого каштана, покатые плечи, маленькую грудь, осиную талию, крутые бедра и прочие обязательные атрибуты лирической героини.
Она, правда, была удивительная красавица. Даже кургузое пальтишко бледно-горохового цвета, которое справила ей мама-завуч (Верочка носила его с шестого класса по десятый), жуткая тряпочка-передник поверх коричневого платьица школьной формы, стоптанные туфельки без каблука и прочие ужасы советской уличной моды — все это дела не меняло.
В девятом классе мы с Верочкой крепко подружились и даже сидели за одной партой: на математиках, химии, физике, истории и географии. Возможно, именно поэтому я до сих пор решительно ничего не понимаю в вышеперечисленных предметах: красота Верочки парализовывала мой разум.
У Верочки же, как я понимаю, были свои резоны дружить со мною.
Дело в том, что у меня дома в ту пору можно было творить все, что заблагорассудится: кроме меня, там обычно никого не было. Так уж сложилось, мне посчастливилось почти непрерывно жить без родителей с четырнадцати до восемнадцати лет. Когда мне исполнилось восемнадцать, мой отец вдруг устал от всех своих женщин единовременно и вернулся домой; тогда уж уходить и даже уезжать на край света пришлось мне, но это — совсем другая история.
Для Верочки, замордованной сожительством с мамой-завучем, мой дом был своего рода Островом Свободы, этакой небесной Кубой. В эпицентре этой сказки мы с Верочкой курили Заграничные Сигареты, которые она воровала у дяди-моряка, ели сливовый компот, запасы коего почему-то всегда имелись в кладовой, и слушали пластинки. Не Пугачеву какую, а все же Элтона Джона. И еще группу «Space», оркестр Поля Мориа, Африка Симона и… Ну, в общем, все нездешнее, что можно было в ту пору достать на пластинках.
Тут был еще такой специальный, особый кайф: Верочка для курения всегда раздевалась. Снимала школьную форму, надевала гимнастерку моего папы (стратегический запас гимнастерок мог сравниться только с запасами сливового компота). Это был очень мудрый поступок: платье таким образом проветривалось на балконе и не впитывало запах сигаретного дыма. За курение мама-завуч дочку расчленила бы заживо, не сомневаюсь.
Она бы ее, впрочем, и за эти визиты ко мне расчленила бы непременно. У меня в ту пору была в школе Репутация. Ну, то есть ничего конкретного мне инкриминировать никто не мог, но всем педагогам было как-то ясно, что хорошие дети со мною дружить не должны бы. Почему — сложно сказать: ничего этакого мне проделывать не доводилось. Все этакое случилось в моей жизни много позже.
Впрочем, не обо мне речь. Важно, что сам факт дружбы со мною и эти вот тайные визиты (пока мама на работе) кружили Верочке голову. Ничего общего у нас c Верочкой, собственно, не было, просто мы кружили друг другу головы. Разными способами.
Кстати о кружении головы. В десятом классе Верочка вдруг попросила научить ее целоваться. Оказывается, она заранее, в сентябре еще, как-то договорилась с мамой, что та отпустит ее праздновать Новый год в компании старшего брата Саши (да-да, был там еще и старший брат, невзрачный, рыжий, лопоухий курсант артиллерийского училища). И вот, Верочка очень боялась, что там будут взрослые мальчики, все как один курсанты этого самого артиллерийского училища, а значит, может случиться экзамен по прикладному целованию. И что тогда делать?!
Пришлось научить ее целоваться — во имя будущих незнакомых мальчиков из артучилища, ага.
Новый год Верочка отметила в полном соответствии со своими романтическими планами. Экзамен по целованию был благополучно сдан; в качестве поощрительного приза Верочка получила ухажера, второкурсника Олега. Олег, надо сказать, был чрезвычайно похож на Верочкиного брата Сашу: такой же невзрачный, лопоухий рыжеватый блондин. Ну, меня, впрочем, слушать не стоит, я — свидетель пристрастный. А Верочке он нравился. Она, откровенно говоря, была влюблена как кошка.
Дружба наша таким образом сошла на нет. Верочка много занималась, поскольку мама требовала закончить школу непременно с медалью. А в свободное от занятий время Верочка ходила на свидания. Раз в неделю, в воскресенье, — на официально дозволенное мамой свидание, и еще раз в неделю — на тайное (мама ее кандидатуру Олега одобряла, но искренне не понимала, зачем нужно встречаться с мальчиком два раза в неделю: баловство, дескать).
Да и у меня началась какая-то новая жизнь.
Ко мне в гости Верочка заявилась лишь однажды, в середине мая, незадолго до выпускных экзаменов. Прибежала сразу после свидания. Мама-завуч думала, что дочка сидит на курсах английского, а дочка в это время подробно рассказывала (и показывала) мне, куда и как ее поцеловал Олег. А потом объявила, что должна поделиться со мною Самым Важным.
Суть судьбоносного мессиджа сводилась к тому, что ее распрекрасный Олег сказал, будто больше всего на свете хочет с Верочкой переспать. Кто бы, блин, сомневался…
