Борисоглеб - Чулаки Михаил (читать полную версию книги TXT) 📗
Мышка повернулась к ним, задорно задрав мордочку, положила руки на внешние плечи.
Да, смотреть на этих самозванцев зрителям будет приятнее, чем на толстых запыхавшихся настоящих сиамцев. Никому не нужна подлинность – нужна красивость...
– Хватит, научили, – прохрипел Глеб и выдернул шнур магнитофона.
– Вандефул! – восклицали Дэн и Дэвид.
– Изумительно! – повторяла Мышка.
Прощаясь Дэн и Дэвид полезли в свою сумку.
– У нас еще есть подарок на память. Для вас от нас. Не от «Фокса», от нас лично. – Они достали плоскую бутылку. – «Белая лошадь». Лучшее виски. Выпьете в какой-нибудь праздник.
Красивая бутылка сама собой означала праздник. Захотелось ее откупорить сразу же. Наши бутылки всегда воплощали для Бориса и Глеба взрослость – но и опасность. А под такой праздничной глянцевой этикеткой не могло быть опасности – только взрослость. Взрослость без опасности.
– Спасибо, – сказала за них Мышка. – Большое спасибо. Выпьем за совершеннолетие мальчиков.
Не хочет распить сразу!..
Сто долларов Дэн и Дэвид оставили на столе. После их ухода Борис и Глеб вместе с Мышкой принялись рассматривать их так же жадно, как этикетку «Белой лошади".
Обещанных «Фоксом» тысяч они пока еще не видели, а эта сотня была живучая, первая, которую они держали в руках. Сто тысяч по сегодняшнему курсу. Близнецы почувствовали себя сильными, защищенными. Даже если вдруг Мышка ничего не заработает, отец зажмет алименты – у них есть свои сто тысяч.
Знал бы отец, что они начнут так зарабатывать, наверное, и не бросил бы их с Мышкой. Но теперь он им не нужен. Теперь он был бы здесь лишним: ведь если бы отец не исчез вовремя, Мышка не могла бы приходить к ним ночью, не было бы сейчас у них втроем восхитительной тайны!
Если бы вдруг отец явился теперь – они бы его не пустили на порог.
Очень захотелось, чтобы он явился – и можно было бы не пустить его на порог!..
Не в силах сдержаться, чтобы дать выход восторгу, они обняли Мышку в неурочное время...
– Что вы, мальчики... посуда не мыта... – лепетала Мышка.
Восторг излился – и настроение резко переломилось. На память стали приходить потери.
Дэн и Дэвид слишком многое унесли с собой. Унесли часть жизни Бориса и Глеба. Унесли их манеру ложиться и вставать, посадку, походку. Унесли их мечту о дальних странах, о съемках, о славе. Унесли их образ, в конце концов, присвоили его себе, чтобы явить миру нераздельных близнецов Д-Д – так странно сросшихся, но все равно изящных, обаятельных, киногеничных... А Борис и Глеб Кашкаровы останутся безвестными прототипами – толстыми, неуклюжими, неподвижными.
У них был шанс превратить свое уродство если не в достоинство, то в уникальное свойство, которому станет удивляться весь мир. Был шанс, но они отдали его расторопным сценаристам из «Фокса", смазливым актерам и кому там еще? Продюсерам?
Отдали уникальное свойство, а уродство – уродство оставили себе.
– Интересно, а постельная сцена у них в сценарии есть? – предположил Глеб. – Приведут близнечих и зададут жару. Нас они показать не попросили, как мы это делаем. Сами хотят догадаться.
– Они, наверное, думают, что мы и не делаем, – отозвался Борис с невольной обидой.
– Что ж нам было – хвастать?
– Пускай показывают, как хотят. Все равно все наврут. А им и поверят.
Они лежали вдвоем, забытые, выброшенные из киномира, как выбросившиеся на песок киты.
Раздавленные обидой, как собственной тяжестью.
– Как будто этот «Фокс» единственный! – сказал Борис.
– Возьмем да и напишем другой сценарий! – сразу понял брата Глеб.
– Еще и лучше гораздо!
– Они снимают быстро. И сюжет здорово закручивают.
– Закрутят они – ерунду всякую: близнечихи, погони.
– С близнечихами интересно!..
Они лежали молча. Но не спали.
Сколько раз Борис мечтал – освободиться. Вдруг каким-то чудом отделиться от брата. Или не чудом – операцией. Потом мечта повернулась страшной стороной – после письма из Дженерал хоспитал: брат почему-то умирает, гибнет, и приходится делать срочную операцию, чтобы спасти одного Бориса... Мечта, которую не только нельзя высказать, но и предаваться ей опасно, чтобы она с кровью не перешла к Глебу, чтобы брат не догадался об ужасной мысли!..
Мечтать об этом нельзя. Но можно написать сценарий.
– Там у «Фокса» не знают про этого американского Рубля, про профессора Рабла. Вот где настоящий сюжет, вроде «Гамлета». Только лучше: жить или не жить? Представляешь, приходит профессор и говорит: «Один из вас останется и будет жить как свободный человек, а вы сами решайте – кому жить, кому умирать»?
– А если мы... если они... если отказаться и жить дальше как жили – вдвоем?
– Тогда не получится кино. А мы же должны написать сценарий! Не сидеть же вечно в этой комнате!.. Он приходит и говорит. Юрию и Юлию. И тогда они решают разыграть между собой, кому из них жить.
– Разыграть можно здорово! Не просто жребий бросить, а в какую-нибудь игру. В шахматы.
Глеб знал, что он играет чуть-чуть лучше Борьки, но ведь они говорят о сценарии, а Юрий и Юлий должны играть одинаково.
– Шахматы в кино не смотрятся.
– Потому что плохо показывают. А если фигуры крупным планом и показать сначала, какая может быть комбинация, чтобы зрители волновались: заметит ее Юлий или нет! Или кто-то уже выигрывает и вдруг в последний момент зевает ферзя! Юрий. Глупо зевает, хочет взять ход назад, а Юлий назад хода не отдает! Очень даже будет смотреться... Они разыгрывают, приходят к профессору и говорят, что решили вдвоем: жить остается – ну, скажем, Юлий. А профессор им отвечает, что все равно ему этика не позволяет оперировать, что это медицинской убийство. Как из Дженерал хоспитал написал этот Рабл.
Можно было произносить вслух такое, потому что они всего лишь обсуждали сюжет для кино. Но где кончается сюжет и начинается жизнь?
– А тогда... Тогда они должны все взять на себя. Тот, кто проиграл, должен сам покончить с собой. И тогда профессору придется делать срочную операцию, чтобы спасти оставшегося в живых. Этому его этика не помешает.
– Тоже трудно. Из окна одному из них не выброситься. И не отравиться, потому что отрава разойдется с кровью к обоим. И вены не перерезать, потому что и кровью истекут тоже сразу оба.
– Да. Даже и не повеситься. Потому что одному не повеситься без помощи, а нельзя, чтобы второй помогал. Надо чтобы другой будто ничего не знает, иначе получится убийство.
Сколько страшных слов – словно страшных снов.
И они действительно заснули – в изнеможении.
Борису приснилось – в который раз! – что он каким-то образом оказался один, отделился от брата. Но всегда этот сон переживался как освобождение, а тут отделенность принесла только растерянность, только страх. Исчезла привычная опора, он не мог идти на двух ногах, терял равновесие и спешил опереться на какую-то слизкую шершавую стену...
Глебу тоже снился тяжелый сон. Будто их с Борькой разрезали наконец, но в боку осталась огромная дыра, через которую выпадают внутренности, и профессор советует держать их руками. Так они и ходят, подхватывая собственные кишки. И чего они все вылазят? Лишних много, наверное!..
Мышка тоже поняла, что им теперь не до уроков, и газеты приносила с утра. Они развернули, как всегда, широкий лист, и Глеб прочитал на своей правой полосе происшествие: женщина облила себя одеколоном и подожгла.
– Смотри, – сказал Глеб, – вот нам способ для сценария: если вот так облиться, то умрет только один. И можно это сделать без помощи, так что другого не обвинят.
– Больно очень, наверное.
– Делают же. Значит терпят. Пока собираются, еще не знают, как больно. А там уж поздно, ход назад не взять. А кто кидается с Эйфелевой башни, долго летит. Он, пока летит, тоже, может быть, раскаивается, хочет назад, а уже не переиграешь.
Такой поворот сюжета придумал Глеб, поэтому он с азартом защищал все очевидные преимущества самосожжения.
