Большой футбол Господень - Чулаки Михаил (книги хорошего качества TXT) 📗
Любимого прапорщика Клавы Кулешовой похитили прямо из поезда люди Мусы Дзагараева. Выбрали среди других пассажиров, потому что на военных всегда устойчивый спрос.
Клава узнала о пропаже своего Виталика самым невероятным способом: из телевизора. Бывает же такое: всё время говорят на экране о знаменитых политиках и артистах, таких знаменитых, что уже и не верится, что они тоже живые люди, а тут вдруг о простом прапорщике передали прямо по первой программе: «Виталий Панкин, направлявшийся в отпуск, был снят с поезда Баку-Москва».
Как же так: почему позволяют ездить через эту проклятую Чечню?! Войск наших там нет, а поезда почему-то идут, и военные проезжают. Там наверху просто рехнулись. Если бы распоряжалась в стране Клава, по враждебной территории наши гражданские поезда бы не ездили ни за что и никогда! Так просто.
Хуже всего то, что Виталик – десантник, а все давно знают, что десантников чеченцы не любят особенно. Как же Виталику разрешили ехать?! Как он сам решился?! Дурак – и всегда был дурак. Думал – пронесет. За это Клава его и любит. Но сейчас бы глаза выцарапала – за глупость. Просто возненавидела за то, что сам дался этим чеченцам. Она бы его сейчас обнимала, если б полетел самолетом, а теперь вместо их комнаты, их кровати, он в какой-то чеченской яме.
Ни секунды Клава не верила, что его освободят свои. На выкуп у родных Виталика денег нет. У Клавы – тоже. Только если бы Виталик убежал сам – как десантник. Или… Или она бы его выкрала у чечен! Потому что она мастер по стрельбе и самбо, а не соплюха какая-нибудь! И могла бы воевать как Наташа Дурова. Или – не Наташа, а Саша. Короче, кавалерист-девица. Клава смотрела «Гусарскую балладу» раз пять.
Можно только удивляться, как легко Клава решилась. Другие больше примериваются и колеблются, когда новые туфли покупают. А Клава – взяла да и двинулась, словно в кино пошла.
Или алкоголики так же принимают стакан неизвестной жидкости: «Что, ребята, отрава – не отрава? Ладно, если что, на том свете встретимся. А вдруг – не отрава? Не пропадать же добру!» Но Клава же – ничуть не алкоголичка. А вот решилась – без переживаний. Приходится понимать, что так несокрушимо любит! Пожалуй, воспоминания о даренных астрах тоже подтолкнули: таких, кто идёт с поллитрой, кругом навалом, а единственного, кто красиво любит – больше не найти. А Клава с детства мечтала: чтобы у нее красивая Любовь – с настоящей буквы.
Чтобы не рисковать девушке, хотя бы и самбистке, Клава взяла паспорт брата и остриглась. Усов и бороды ей было не отрастить даже в крайнем порыве чувств, а приставные видны вблизи, поэтому она не только остриглась, но даже побрила голову – бритоголовые мальчишки сейчас мелькают везде, и подозрений не вызывают, а полезный страх – пожалуй: бритоголовый – синоним не то бандита, не то фашиста, а с теми и другими боятся связываться. Посмотрелась в зеркало – очень даже сойдет. У солдатиков бравой действующей армии, которые мелькают в телевизоре, видок ещё не такой: шеи цыплячьи, на усы и бороду ни намека – Клава выглядела бравым дембилем по сравнению с ними. А ещё – спешно научилась курить, для облегчения знакомств и хрипотцы в голосе.
До сих пор она о вере и Боге всерьез не думала, но перед таким великим делом купила крестик, повесила на шею, натянула потертый братний камуфляж – и поехала. Брат паспорт дал, потому что знал, что спорить с Клавой бесполезно, но на прощание обозвал сумасшедшей идиоткой. Так, наверное, и есть, и Клава этим гордится.
До Ставрополя доехала спокойно. Только постоянно нужно было помнить, что она в мужской роли. Полдороги прокурила в тамбуре. А в Ставрополе стала разведывать, как перебраться на другую сторону – и к кому там приступить с поисками?!
Если бы она хоть секунду трезво сообразила, за что взялась, тотчас бы повернула назад. Но она не соображала ничего, только обдумывала следующий шаг – как собака старается не упустить след, но знать не знает, выведет след на одинокого беглеца или на группу в десяток стрелков.
На площади перед вокзалом толпился пестрый люд. Клава привыкла к холодной ярославской жизни и оказавшись в непривычном осеннем тепле поняла кожей, что здесь знакомятся и общаются иначе: от меньшего количества одежды знакомства и разнообразные связи должны происходить легче и быстрее.
И точно, к ней почти сразу подошел высокий горбоносый кавказец, попросил прикурить для разговора.
Все женские тревожные разговоры о приставаниях кавказских людей разом всколыхнулись в Клаве, и ей пришлось твердо напомнить себе, что она – мужчина.
Но горбоносый абориген и не думал ни о каких шашнях.
Это был обыкновенный наркоман, которых здесь много. Жалкая порода. Если бы Господствующее Божество любило людей, как они желают верить, Оно бы заботливо истребляло наркоманов ради здоровья населения. А Оно ничуть им не мешает, зато позволяет хорошим людям то и дело умирать от раков и инфарктов.
– Отслужил? – кивнул он на камуфляж.
– Ну!
– ВыВа?
Клава знала от брата, что так сокращают нелюбимые в Чечне внутренние войска.
– ПэПэГэ.
Передвижной полевой госпиталь – самая безопасная часть.
А то назовешься сапером – позовут разминировать.
– Медбрат что ли?
– Ну!
– В веняк попадаешь?
– Без вопроса.
Клава закончила сестринские курсы.
– Тут другу ширануться надо. Но веняки – ни к черту. Вмажешь?
– Ну! Баян-то есть?
– Спрашиваешь!
Друг лежал в сарае, пристроенном к белой хатке. Взглянув на вошедших, он только заскрипел зубами. Очень громко заскрипел – Клава до сих пор думала, что «скрипеть зубами» – переносный образ вроде «большого сердца», но лежащий скрипел натурально – как вилкой по стеклу. Ясное дело – дядя в глубокой ломке.
Клава откинула прикрывавшую ломщика рвань. Кости выпирали из дистрофика во все стороны, растягивая сухую кожу, плотно покрытую татуировками. Вену и так трудно найти на последних остатках тела, а тут ещё эта лагерная графика маскирует. Но надо – чтобы зауважали эти подонки, познакомили с подонками следующими.
Руки она и смотреть не стала, попробовала ударами пальцев взбить вены на синем бедре – но тоже сплошь рубцы.
Тогда она вспомнила наставления старой медсестры, ещё фронтовой, учившей на курсах молодых девчонок: «Последняя вена всегда на главном члене!» – и решительно сдернув вонючие трусы, протянула не глядя руку:
– Ну? Давай баян!
Заряженный шприц уже ждал.
Даже на жалком сморщенном воспоминании о былом мужчине синел наколотый узор, тьфу ты, Господи!
– У-уй! – взвизгнул было ломщик. И затих.
Содержимое шприца убывало, и на последней трети лежащий забормотал – всё быстрее, громче, блаженнее:
– Приход!.. Пошёл приход!
– Спе-ец! – оценил знакомец с привокзальной площади.
Может ли Господствующее Божество всмотреться в мир как в зеркало? Отражено ли Оно в мириадах мелких планетян?
Нет-нет! Своим отражением Оно может признать разве что прекрасную природу. А там, где разумники всех миров множат глупости и злодейства по своему скудному разумению, – Оно отходит. И умывает руки, как принято выражаться для наглядности. Отмывает всего Себя от скверны человеческой.
И одуряться до скотства Оно их не учило, и не могли они взять с Него пример, потому что Оно не знает одури – сами нашли эту грязь, сами полезли – тоже такая игра на взаимное умопомрачение.
Признаться Себе Оно вынуждено в одном: Оно не понимает совершенно искренне, как можно добровольно отказываться от разума – ведь это то же самое, как добровольно отказаться, например, от зрения, заявить, что слепота – куда приятнее.
Живут существа в созданной Им Вселенной – и Оно не понимает их порочных страстей. Странно.
