Бедлам в огне - Николсон Джефф (онлайн книги бесплатно полные .txt) 📗
– Спасибо, Грегори.
– С явкой, правда, напряг, – сказал он, – но я склонен винить эту бабу из магазина. Ей нельзя поручить даже организацию пердежа в цехе печеной фасоли.
– Она хотела как лучше, – сказал я, не вполне понимая, с какой стати защищаю Рут Харрис.
– В следующий раз все будет по-другому, – заявил Грегори.
– Думаешь, будет следующий раз?
– Как знать. Как знать, – загадочно отозвался он.
Официантка принесла сандвичи. Грегори впился зубами в белый хлеб, откусил и с усилием сглотнул. Непрожеванный сандвич застрял в горле, мешая говорить, но Грегори наконец пропихнул кусок и сказал:
– Так нельзя, Майк. Я не могу тебе лгать. Я трахнул твою подружку.
Он произнес эти слова достаточно громко, чтобы двое работяг за соседним столиком оторвали взгляды от газет и ухмыльнулись.
– Николу? – уточнил я.
– Понятное дело, Николу.
– Правда? – Меня изумила дикость услышанного. – Правда?
– Мы вместе возвращались в Лондон и в поезде разговорились.
– И ты сказал ей, кто ты такой?
– А не нужно было. Она и так все поняла. Она очень умная. А там одно за другое, и, понимаешь, мы пошли к ней, ну там это и случилось. Не бог весть что, и мне не особо понравилось, и я считаю, что она сделала это для того, чтобы позлить тебя, но это случилось.
Что я должен был делать или говорить? Казалось, у меня есть только шаблонные ответы, словно искренность и настоящие чувства невозможны. Я знал, что нужно беситься от ярости, чувствовать себя обманутым, уязвленным, что я должен вспылить, наброситься на него с угрозами, ударить его, выплеснуть ему на колени горячий чай. В иных обстоятельствах, наверное, я бы так и поступил, но сейчас ни один из этих вариантов не годился. Ни один из них не выражал моих подлинных чувств.
Поэтому я лишь спросил:
– Зачем ты мне об этом говоришь?
– Потому что я верю в искренность. Возможно, я скот, но я честный скот.
– Хочешь, чтобы я сказал тебе спасибо? Поздравил тебя с твоей честностью?
– Не знаю я, чего хочу. Взбучки хорошей, наверное, заслуживаю.
– Извини, что не оправдал твоих ожиданий, – сказал я.
– Это всего лишь случайный перепихон, Майк, – льстиво проговорил он. – Всего лишь грубый, животный секс.
До сих пор Никола почему-то ни разу не связывалась у меня с грубым, животным сексом.
– Мне пора.
Я начал вылезать из-за стола, но Грегори схватил меня за руку. Работяги за соседним столиком снова оторвались от газет, на этот раз – с явным омерзением. Я быстро сел и отшвырнул руку Грегори. Наш колченогий столик закачался.
– Я хотел бы искупить вину, – сказал Грегори. – Я могу что-нибудь для тебя сделать? Что-нибудь хорошее?
Он мог, например, извиниться, но я уже понял, что в словаре Грегори нужных слов нет. Да и вправе ли я требовать извинений? Мои отношения с Николой, похоже, оказались даже менее жизнеспособными, чем я надеялся. Я не претендовал на то, что понимаю движения души Николы, но меня искренне изумляло, какого черта она переспала с Грегори.
– Я сделаю для тебя все, – повторил Грегори. – Серьезно.
– Ну что ж, мне кажется, одну любезность ты мне можешь оказать.
В тот же день я позвонил Николе и сказал, что не сержусь и не расстроен, но видеть ее больше не хочу, и вообще уезжаю, и пусть она не пытается со мной связаться. Никола ответила, что хорошо меня понимает. А затем я позвонил Алисии Кроу:
– Алисия. Я хочу кое в чем признаться.
– Признаться?
Я услышал ее голос, и она тут же возникла передо мной. Я видел ее лицо, волосы, глаза, ее очки, большое красное пальто; хотя, раз она сейчас в клинике, вряд ли на ней пальто. Я попробовал представить ее кабинет – он, конечно, меньше, чем у Линсейда, и, конечно, не такой пустой: на стене несколько картин, на столе – фотографии родных и близких, пара экзотических растений, быть может, ваза с цветами. Что это было: неизбежность или моя глупость? Разве не со всеми такое происходит? Мы звоним кому-то домой и воображаем дом. Слышим по телефону знакомый голос и представляем себе черты собеседника. А если голос незнакомый, разве мы не домысливаем лицо, визуально органичное особенностям голоса?
– Я не могу перестать думать о вас, – сказал я в качестве признания.
– И что это значит?
– Полагаю, это значит, что у клиники Линсейда есть преподаватель литературной композиции.
– Прекрасно, – сказала Алисия.
Голос ее звучал холодно и не так радостно, как мне хотелось, но я убедил себя, что работа – не то место, где дают волю чувствам. Я понятия не имел, что она там делает и в чем именно заключаются ее обязанности, но с легкостью уговорил себя, что у нее нет ни малейшей возможности шептать в трубку нежные глупости. Поэтому я тоже перешел на деловой тон. Задал несколько обыденных вопросов: о работе, о жалованье (оказалось больше, чем я мог вообразить), и нужно ли мне подготовиться, и не следует ли до приезда в клинику что-нибудь прочесть или изучить. Но Алисия стала уверять, что я могу положиться на свой природный талант, и я счел за благо довериться ее суждению. В завершение беседы она сказала, что надеется увидеть меня первого числа следующего месяца.
Сразу же после разговора с Алисией я вручил Джулиану Соммервилю заявление об уходе; я не стал рассказывать, почему оставляю работу и чем собираюсь заняться, а он не выказал никакого интереса. Джулиан даже сказал, что это к лучшему: он, мол, давно чувствовал, что у меня не лежит душа к торговле книгами, а посему он не станет требовать от меня отработать положенный срок. Сочинить правдоподобную историю для родителей оказалось делом посложнее. Понятно, что правду им я сообщить не мог, а поэтому сказал, что мне нужно пожить вне Лондона и разобраться в себе и что я нашел временную работу в одной брайтонской больнице. В те времена, по-моему, целые толпы людей подавались в санитары – уж не знаю почему. Отец и работу в книжном магазине считал недостойной моего образования, один бог знает, что он подумал о карьере санитара, но у нашей семьи было замечательное достоинство: мы никогда не говорили друг другу то, что думаем на самом деле. Это избавило нас от многих и многих неприятностей.
Оставалось известить домохозяина, что я покидаю его мерзкую комнату, – и после этого я мог смело становиться преподавателем литературной композиции в клинике Линсейда. Я сознавал, что, по большому счету, это самый безрассудный, глупый и захватывающий поступок, какой я когда-либо совершал. Я очень собой гордился.
6
Приятно было бы думать, что, прибыв в клинику Линсейда, я выглядел на уровне. Конечно, я знал, что внешность, фигура и одежда меня не подведут, однако предпочел бы появиться более эффектно, – например, в открытом спортивном авто, заваленном багажом. Но я приехал на такси, под проливным дождем, и все мои пожитки умещались в дорожной сумке и двух потрепанных хозяйственных пакетах. Я выбрался из такси – казалось, водителю не терпится убраться из этого места – и остался перед запертыми воротами, мокрый и не ведающий, как известить о своем прибытии. Звонка не было, и я никак не мог придумать какого-то способа сообщить, что я здесь. Я ведь предупредил Алисию о своем приезде, и, признаться, меня расстроило, что она не предложила встретить меня на вокзале; даже Рут Харрис была любезнее.
В мокром сером свете клиника Линсейда выглядела гораздо неприступней, чем в прошлый раз. И угрюмей. На стене я заметил граффити. Кто-то небрежно начертал желтой краской: “Чокнутым сюда”. Судя по виду, надпись была старой, и ее давно следовало соскоблить. Пока я над этим размышлял, на другой стороне дороги притормозил автомобиль; пассажир, хамоватый парень, опустил стекло и проорал:
– В чем дело, кореш? Ты чё, мало чокнутый для них?
И, взвизгнув мокрой резиной по асфальту, машина унеслась прочь. Да, наверное, я сам напрашивался на остроты, пытаясь под проливным дождем проникнуть в психушку.
