Какого года любовь - Уильямс Холли (книги онлайн полные .txt, .fb2) 📗
Иногда Летти думала, что, обретя мужа, лучшую подругу она потеряла.
Резко отвернувшись от телефона, она поднялась в библиотеку, совмещенную с кабинетом, свою любимую комнату. Иметь особую комнату только для книг и работы ума – разве не счастье, напоминала она себе. На каминной полке, на почетном месте, стоял экземпляр “Сыновей и любовников”, подаренный ей Берти, книга, которую они обсуждали в тот счастливый день, когда катались на ялике в Оксфорде. Большую часть этого лета они провели, читая на пару прочие книги Д. Г. Лоуренса, в долгих прогулках споря о том, кто из персонажей заслуживает сочувствия, а кто далековато зашел, перегнул палку.
Теперь у нее была новая затея. В качестве свадебного подарка Роуз преподнесла им в красивых переплетах собрание книг, проверенных временем, которые Летти решила прочесть в алфавитном порядке, от Аддисона до Золя, но взялась‐таки сначала за Остен. Впрочем, Берти больше не мог найти времени делать это с ней вместе. У него чтения и по работе хватало. Но ей это, по крайней мере, даст возможность чем‐то себя занять.
Летти позвала Клару и все с той же стеснительностью распорядилась подать чай, а затем свернулась калачиком в кресле (нет в мире бархата ценного до того, что на него нельзя усесться с ногами) и потрудилась вникнуть в “Нортенгерское аббатство”, уговаривая себя, что это восхитительно, возможность провести утро за чтением.
Клара, открывши дверь, заставила стопки бумаг на столе Берти вздохнуть и затрепетать. Он уже опубликовал несколько статей в “Нью стейтсмен”, часто запирался в библиотеке после ужина и строчил допоздна. При виде его трудов на газетной странице Летти испытывала жгучую гордость за мужа, гнездившуюся где‐то между ребрами и животом.
Однако после ночных писаний Берти с трудом вставал по утрам, и ей приходилось отцеплять его длинные, безвольные конечности от своего тела. Хотя самой‐то хотелось прижаться к его там и сям поросшей волосами груди и не отлепляться весь день. Хотелось, чтобы он прикасался к ней так, как он это умел, пристально на нее глядя, пристально и настойчиво, но также и с бесконечной мягкостью, от которой она таяла и расплавлялась.
– Отвали от меня, ленивец. Снова ведь опоздаешь, – в конце концов говорила она, когда бой часов напоминал, что время уходит, и знала, что в голосе ее слышится, кроме всего, раздражение – потому что ему предстояло идти на работу, которую он получил так легко и к которой относился так легкомысленно, в то время как у нее не было выбора, кроме как отказаться от своей работы, и – навсегда.
Летти попросила, чтобы Берти приносил домой из издательства рукописи, и побольше, и особенно уговаривать его не пришлось. Читала она быстро, и Берти, опираясь на ее чутье, страховался им, докладывая начальству, на что обратить внимание (“это очень неплохо”), а от чего отказаться (“чушь собачья”): там, где Берти мог колебаться, Летти в своем вкусе не сомневалась.
Возможность так ему помогать весьма льстила; приятно было видеть, сколь значимо ее мнение в глазах мужа. И возможность влиять на то, какие именно слова будут напечатаны и выйдут в свет, воспринималась как большая ответственность, и она брала ее на себя, ей казалось, с большим усердием, чем Берти, который, похоже, немного уже заелся.
Конечно, ничего такого она ему не говорила. Ее дело поддерживать мужа, а не донимать. Особенно настаивала на этом Ангарад.
– Такая теперь у тебя роль, – сказала она как‐то вечером незадолго до свадьбы, когда после чаепития они вдвоем мыли посуду. – Сдается мне, он станет важной персоной, Летти, милая, и ты должна хорошенько за ним ухаживать. Содержать дом в порядке ради него.
– Да, мам.
– Я это всерьез, Летти.
– Конечно, мам! Разве я сказала, что не всерьез?
Мать помолчала. Она старательно оттирала тарелку, хотя Летти была уверена, что весь прилипший желток уже смыт.
– Просто я знаю, что у тебя по‐другому все, дорогуша. Я‐то вижу… Что ж, я чаю, мы тебя не слишком избаловали. С этой школой твоей, и Лондоном, и работой, и всем прочим.
Летти постаралась сдержать усмешку. Имея в виду, сколько всего доступно женщинам в мире Берти, мысль о том, что можно “избаловаться” скудным образованием, полученным от движимой лучшими побуждениями, но по сути мало что знающей миссис Кеттерик, или бессмысленной работой, которую Летти всю взрослую жизнь выполняла, казалась абсурдной.
– Нет, мам. Мне ли не знать, что положено делать жене! Я на тебя смотрела, у лучшей училась, чего уж там. – Сосредоточившись на блюде, которое вытирала, она легонько ткнулась своим бедром в материно, чтобы ее разуверить.
Но теперь Летти задавала себе вопрос, не права ли была, в конце концов, Ангарад. Что если ожидания ее оказались завышены?
Потому что в жизни своей она прежде так не скучала.
Глава 9
Декабрь 1948 года
Дверной колокольчик звенел и звенел, звучал празднично сам по себе. Огонь в камине ревел так рьяно, что Летти пугало, как бы не занялись ветви падуба и плюща, свисающие над ним.
Рождество Фарли-холлу было к лицу: при свете свечей все это дерево и темная тяжелая мебель не подавляли, а воплощали собой уют, защищая от дувших с долин ветров. И то напряжение, которое она всегда чувствовала, входя в дом – будто невидимая проволока натянута между всеми Бринкхерстами и с чуть слышным гулом вибрирует, нагнетая тревогу, – пусть и не вполне, но все‐таки гасло в праздничной суете и присутствии посторонних.
Летти наблюдала за тем, как Берти укладывает чемодан (причем так неумело, что Кларе пришлось включиться и все переложить заново), и диву давалась, до чего рад он поездке домой: обычно визиты в Фарли-холл энтузиазма не вызывали.
– Это традиция. Вечеринка в канун Рождества всегда самая лучшая, но не могу обещать, дорогая, что столь же весел буду рождественским утром, когда впереди замаячит лишь выпивон с мамой и папой.
– Все‐таки надеюсь, что будешь.
Он обернулся, обеспокоенный холодком в ее голосе. Тем особым тоном, оскорбленным и одновременно надменным, который она в последние дни все чаще употребляла, обращаясь к нему.
– Ну, это ведь наше первое настоящее Рождество, верно?
– Конечно! Ну, конечно, я счастлив, что мы встретим его вместе, – это бесконечно, в сто раз лучше, чем когда‐либо раньше. И ты представить себе не можешь, как рада Рози, что и ты с нами.
Это она как раз могла, потому что Роуз в ожидании их прибытия засыпала ее пространными письмами. Но и в этих письмах, отмечала про себя Летти, ничуть не ставилось под вопрос, приедут ли они в Фарли-холл.
Летти очень любила Рождество дома. Если шел снег, они с братьями выскакивали тихонько из дому, хватали его горстями и будили родителей, подсовывая им под одеяло снежки, – шутка, которая могла сойти с рук только в такой день. На Летти при том был все тот же кардиган с колченогим оленем на спине, который она носила с тех пор, как покойная бабушка вывязала его ей на четырнадцать лет; отец год за годом привычно шутил, что олешек, похоже, под хмельком, видно, добрался до бабушкина джина. Дети стучались в окна и пели рождественские гимны, собирая пожертвования для местной церкви, которая на Рождество открывала свои двери для бедных. В сборе принимала участие вся семья, Эван оглушал басом, слезы набухали у него на глазах, и половину подаренных им на праздник денег дети Льюисов отдавали в церковь.
Заметив, как притихла Летти, услышав, что он уже забронировал билеты на поезд до Нарсборо, Берти торопливо и сбивчиво заговорил:
– Но, Летти, дорогая, ты же не думала, что…? Ты же не думала, что мы поедем в…? Это ведь Рождество… И потом, ты же знаешь, мои родители, они…
Да, это правда. Они с Берти в долгу перед его родителями. Они им обязаны. Они должны испытывать благодарность, и они испытывают ее, но в особенной мере этой благодарности всегда будут ожидать именно от нее, Летти.
Ее же родители не могли не предвидеть, что так оно будет, думала она, известив их письмом, где они с мужем проведут Рождество, – и вложив в конверт три фунтовые банкноты, чтобы они от ее имени пополнили церковный сбор пожертвованием, которое своим весом затмит все, что Льюисам когда‐либо удавалось внести раньше. Но молчание их вслед письму наводило на мысль, что нет, этого они не предвидели. Или, даже если предвидели, не одобряют и хотят ее наказать. Выйди она замуж за кого‐то из местных, Рождество стало бы больше, жирней и слаще, а не таким перекошенным, однобоким.
