Неповиновение (Disobedience) (ЛП) - Алдерман Наоми (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Я проснулась, тяжело дыша от жары. Часы сообщили, что было три часа ночи, мое тело считало, что было десять вечера, а мозг просто недоумевал, где я. Я включила свет и оглянулась. Я ничего не осмотрела прежде чем пойти спать, просто обнаружила взглядом гостеприимную кровать и утонула в ней. Все было старым, потертым и плохо сочеталось. На обоях был какой-то узор из семидесятых с коричневыми и оранжевыми завитками, комод был из коричневого меламина. Я спала на кровати с дряблым матрасом под покрывалом с выцветшим рисунком с героями фильма «Волшебная карусель», которое, я уверена, я видела в последний раз у Эсти на кровати, когда мы были детьми. Мои чемоданы заняли почти все свободное место на полу, к счастью, закрывая ковер: зеленые и синие пятна на сером фоне. Меня не должны волновать эти вещи, я знаю, не должны. Но они меня волнуют.
И пока я сидела в тишине, я услышала звук, очень характерный звук из соседней комнаты. По другую сторону стены, возле которой я находилась, кровать издавала слабое, ритмичное «скрип-скрип, скрип-скрип». Снова и снова.
- Боже милостивый, - сказала я комнате.
- Скрип-скрип, скрип-скрип, - сказали старые ржавые пружины за стенкой.
Мне нужно было выбраться из этой комнаты, из этого дома, и, возможно, из этой страны. Кроме этого, мне нужна была сигарета.
Я натянула одежду, схватила сумку и вышла из дома, закрыв за собой дверь. Ночь была холодной, ясной и вкусной после надоедливой теплоты дома. Было абсолютно тихо, не считая свиста изредка проезжающих мимо машин на соседней улице. Порывшись на дне сумки, я нашла скомканную пачку сигарет. Когда я поднесла одну к губам и выудила зажигалку, я поняла, что трясусь. Не дрожу, а трясусь. И я подумала, черт, это будет труднее, чем я полагала. Я зажгла сигарету и затянулась.
Я вообще-то не курю. Только на вечеринках иногда украду у кого-нибудь сигарету и обычно ношу несколько с собой в сумке на случай, если, идя по улице, захочу почувствовать себя одной из нью-йоркских женщин, что носят сапоги на высоких каблуках и курят сигареты.
Я шла и курила, как одна из тех независимых женщин. И, наверное, прохладный воздух, прогулка или курение вернули меня к самой себе. Хоть я и думала, что знала Эсти лучше, чем кого-либо, очевидно, я ошибалась. Все сошлось. Я потушила первую сигарету и зажгла вторую. Я улыбнулась. Все эти годы я твердила, какое здесь все ненормальное, какие безумные эти люди, и смотрите, я была права. У Д-ра Файнголд даже было бы объяснение для Эсти: социальное давление, нормативные ожидания, бла-бла-бла. Но это не мое дело. Эсти – взрослая женщина, сама разберется, с кем ей спать. У меня здесь простая миссия, не нужно ее усложнять. Все, чего я добиваюсь, - это разлаживаю людям жизнь, скорее всего, напоминая Эсти о том, что она хотела бы забыть. Вообще-то, я полагаю, в этом причина ее странного поведения вчера. У кого не было парочки вещей в прошлом, которые он с удовольствием забыл бы? Приехала, уехала, вернулась обратно в Нью-Йорк.
Смешно, но, занятая курением и мыслями, я почти прошла мимо него. Я очнулась, только увидев неровное место на тротуаре, где медленно и настойчиво пробивался корень дерева. Не просто какой-то корень дерева, а тот самый корень дерева. Этот корень – часть меня. Я споткнулась об него, когда мне было тринадцать, упала, ударилась и умудрилась порезать локоть. Корень был весь в моей крови. Его маленький кусочек все еще где-то глубоко у меня под кожей. Скот однажды про него спросил. Я остановилась, чтобы посмотреть на корень, и вспомнила, где нахожусь.
Я посмотрела налево – и вот он, дом, в котором я выросла. Я ожидала, что почувствую, не знаю, что-то большее, чем чувствовала, но я всего лишь рассматривала его с отчужденностью агента по недвижимости. С карнизов окон отслаивалась краска. Одно из стекол во входной двери было разбито. Дом был тише, чем остальные, более одинокий и зияющий. Я думала, мне показалось так из-за того, что я знала, но вскоре я поняла, в чем была разница: все окна были не занавешены и смотрели на улицу, пустые, отсутствующие. Я посмотрела на связку ключей в своей руке и подумала: все правильно. Пришла эта ночь.
Я открыла ворота, с них посыпались зерна ржавчины и краски. Я прошлась по сырому, пахнущему росой проходу возле дома на задний двор. Я оглянулась на темный сад, пытаясь рассмотреть его из-под струящегося с улицы света. Лужайка была заросшая и неопрятная – ее, возможно, не подстригали несколько месяцев, - но яблони были все там же, где я их запомнила, и огромный гортензиевый куст был все там же. Тогда я все же что-то почувствовала, совсем немножко. В глубине моей памяти загудело одно запертое воспоминание. Я посмотрела на куст. Я почти почувствовала запах гортензий посреди лета. Я вернулась в дом.
Я подумала, что, возможно, не вспомню, где на кухне выключатель, но моя рука нашла его. Свет зажегся, и сад растворился в темноте, невидимый и неизвестный. Увидев наготу кухонного стола, я улыбнулась. Он был гол и пуст, не считая поцарапанной вазы с завядшими хризантемами и соковыжималки для лимона, стоящих на нем. На полках виднелось несколько мисок и тарелок: голубые для молока и красные для мяса, конечно же.
Столовая была не лучше: обеденный стол и стулья, серебряный шкафчик (никаких подсвечников; я проверила). Гостиная тоже казалась почти пустой. Диван был разложен как кровать, заправленный простыней и одеялами. Стоял небольшой шкаф с ящиками, который я не помнила из детства, полный папиной одежды, аккуратно сложенной. В углу комнаты был кислородный баллон с пластиковыми трубами и оборудованием. Наверное, он здесь спал, когда стал слишком слаб, чтобы подниматься наверх. Помимо этого, в комнате был книжный шкаф с книгами, которые мой отец называл «светскими» - никаких романов, конечно, но в нем были атласы, словари, книги о природе. Я почувствовала неясное разочарование. Никаких эмоциональных прорывов, просто тусклый, пустой дом. Если он весь такой же убранный, как эти комнаты, возможно, я сегодня же найду подсвечники. Останусь на Шаббат из вежливости, вернусь в Нью-Йорк на следующей неделе.
Я открыла дверь с противоположной стороны коридора. Я остановилась и посмотрела. Я и забыла про это. Я не забыла кухню, столовую или гостиную, но я забыла книги. Они стояли от пола до потолка, вдоль всех четырех стен, закрывая даже окна, хотя темно-красные занавески были видны, свесившись между книжными полками. Ряды книг, кожаные черные, зеленые, коричневые и темно-синие корешки с золотыми названиями на иврите. Я узнала большинство названий; это были тома комментариев Торы, и комментариев этих комментариев, и последующие заметки о тех комментариях, и дебаты о тех заметках, и критика тех дебатов, и обсуждения критики. И так далее.
Оставшаяся часть комнаты была в беспорядке, большем, чем я помнила. Бумаги были перемешаны с наполовину выпитыми чашками кофе, ручками, не отвеченными письмами, тарелками и вилками в качающихся кучах и развалившихся холмах на столе и полу. Но книги были в идеальном порядке. У каждой было свое место. Они стояли в безупречном алфавитном порядке, каждый том рядом со своим соседом. А-а, подумала я, вот и корень странности моей жизни. Я была довольна этим доказательством: в этом доме нет ни игровой комнаты, ни детской, ничего, только огромная, забитая, в два раза длиннее, чем остальные, комната для книг. Сколько там было книг? Я предположила, подсчитав книги на одной полке и умножив их на количество полок, - 5992, приблизительно. Интересно, прочитала ли я вообще 5992 книг за свою жизнь. Но ты и не должна была нас читать, пробормотали тихие книги, ты должна была выйти замуж и родить детей. Ты должна была привести в этот дом внуков. Ты это сделала, своенравная непослушная дочь? Тихо, сказала я. Замолчите.
Вот в чем проблема, когда ты вырос в еврейском ортодоксальном доме, с этими древними историями, в которых свитки Торы ведут друг с другом дебаты, у букв алфавита есть личность, а солнце спорит с луной. Ты наконец начинаешь верить во все это одушевление. Часть меня верит, что книги могут говорить. Не удивляется, когда они это делают. И, естественно, книги в доме моего отца очень придирчивы. Я слышала, как они в той комнате шептали друг другу: никаких внуков, говорили они, и даже без мужа. Только занятия египетских женщин. Никакой Торы в ее жизни, никакой добродетели. Я чувствовала себя нелепо.
