Новое платье Леони - Панколь Катрин (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
– Гениально! Он точно будет доволен!
– Сейчас схожу за ними. Мне взять заодно две пары перчаток?
– Да. Жду тебя в палате у Леони.
Леони уснула. Она едва слышно дышала. Губы ее были белы от пересохшей слюны. Она держала на животе метроном, сжимая его обеими руками. Он медленно двигался влево-вправо, вправо-влево, издавая монотонный металлический лязг, динг-донг. Она улыбалась. «Как она так может», – подумала Стелла, склоняясь над матерью. Она ласково погладила ту щеку, на которой не было повязки. Не решилась вынуть у Леони из рук метроном, чтобы не разбудить ее. Она могла бы тогда расстроиться.
Стелла взяла стул и села рядом. Некоторое время она смотрела на лицо спящей. Все пыталась разгадать тайну ее вечной улыбки. Где носится сейчас твоя душа, моя бедная дорогая мамочка? С кем ты там видишься в своем сне? Какую такую историю себе рассказываешь, что твоя жизнь становится менее беспросветной?
Она прилегла щекой на подушку рядом с Леони.
Тихо-тихо прошептала: «Мама, мама, расскажи мне свой секрет, я стою на пороге очень опасных дел, я ненавижу этих гадов и готова убить их всех. Ведь не надо этого делать, правда? Скажи мне, что ты запрещаешь».
Леони лежала недвижимо, вцепившись руками в метроном.
Стелла вытерла ей лоб, поправила белоснежные волосы, расправила простыни, поправила одеяла и на цыпочках вышла из палаты.
А Леони не спала. Она просто чувствовала себя счастливой. И ей не хотелось больше плакать. Наконец-то!
Он не забыл ее. Он просто умер.
13 июля. Через две недели после того, как они договорились ждать друг друга всю жизнь.
«Самое ужасное, – говорила она себе все эти годы, – самое ужасное, что он забыл меня. Отъехав от Сен-Шалана, он на первом же перекрестке бросил меня в кювет, в крапиву. И это означало: все, что он говорил мне, было всего лишь ложью. Это означало, что у него новая стройка – новая женщина, новая стройка – новая женщина, те же приемы ухаживания, нежные слова, та же звездочка в небесах, которую он предлагал каждой из них. Встречаются мужчины, которые вот так раздают звезды с неба, они создают радость на момент, пока они с вами, а потом получается много горя, когда они уезжают.
А он ее не забыл! Он просто перестал дышать. Но я тоже перестала дышать в тот день, когда он уехал».
Она не сердилась на Тюрке. Наоборот, она хотела бы прекратить свое земное существование, но упрямые люди ее спасли.
Однажды давно она попыталась найти Плиссонье в телефонном справочнике Парижа. Ни одного не оказалось. Она не знала названия предприятия, где он работал. Она сказала себе тогда: может быть, его и вовсе не было? «Может быть, это плод моего больного воображения? Может быть, Рэй прав и я чокнутая?
Я не чокнутая. Я все отлично помню».
Рэй уехал в Испанию, чтобы оказать помощь пожарным Аликанте. Он отправлял Фернанде по почте открытки. «Я живу хорошо, я хорошо питаюсь, я хорошо сплю, все отлично, береги себя, целую тебя, моя дорогая мамочка. Рэй». На всех открытках был приблизительно один и тот же текст, но Фернанда читала их и перечитывала, пока глаза не уставали.
А я, Леони, наслаждалась.
Ко мне вернулся вкус к жизни. Я могла спокойно спать поперек широкой кровати, могла подушиться за ушком духами, которые стащила в Новой галерее. Фернанда не упускала возможности меня задеть, уязвить, унизить, но мне удавалось ускользать от ее напора. В ту эпоху я была еще сильной, молодой, ловкой. Я прыгала на велосипед и ехала к Сюзон и Жоржу, задавала корм ослам, выметала хлев, поливала животных из шланга, такая жара стояла тем летом…
Но я отвлеклась…
Ну так вот, как-то вечером она стояла в очереди в булочную за каким-то мужчиной. Она смотрела на его плечи, на его спину, на слишком длинные руки и думала, что у него наверняка плоскостопие. Непонятно, с чего она так решила. Их разделяло не более метра. Он шагнул в сторону, чтобы выбрать на витрине пирожные, она продвинулась вперед и случайно поймала его взгляд. Огромные глаза, синие-синие. Добрые, улыбающиеся. Они переглянулись и внезапно почувствовали, что счастливы. Улыбнулись друг другу. У обоих едва не вырвалось: «Ах, это вы, это вы… Как долго я ждал вас. Я так хотел этой встречи… Я не знала, как вас зовут и не знала, где мы встретимся, но я знала, что вы обязательно появитесь».
Вот так иногда происходят удивительные вещи, если верить и не отказываться, если не складывать крылья и хранить в душе огонь надежды.
Им не хотелось шевелиться, чтобы не спугнуть свет, который возник вокруг них. Хотелось растянуть этот чудесный миг, такой мирный и спокойный. Хотелось, чтобы все в магазине замолчали и застыли на своих местах, чтобы длился и длился их праздник.
– Один франк десять сантимов, мадам Валенти, – объявила продавщица.
Мадам Валенти.
Леони опустила голову.
Ну да, точно, она же замужем.
Она потом встретила его один или два раза, когда ходила за покупками для Фернанды. То ли за молоком, то ли за нюхательным табаком. Это была такая темная пыль, которую Фернанда зажимала между большим и указательным пальцами, и засовывала себе в ноздрю, и с шумом втягивала. Потом она постукивала большим пальцем по каждой ноздре, чтобы излишки табака выпали из носа. Ноздри у нее были черные, выглядело это отвратительно.
Люсьен встретился Леони в табачной лавке. Он покупал газету. Увидев ее, он вновь остолбенел и густо покраснел.
Совершенно неповторимая интонация проскользнула в ее голосе, когда она произнесла: «О! Как я рада вас видеть! Как приятно, что случай вновь свел нас». Она услышала себя со стороны и поразилась: «Это я такое говорю?» Я ли эта беззаботная, веселая девушка, почти кокетка? Он тоже выглядел совершенно счастливым. Они вместе вышли из лавки, он искал в карманах ключи, вздохнул, что ключница – очень удобное изобретение, оно помогает потерять все ключи разом вместо того, чтобы терять их один за другим.
И сразу после этого он тихо-тихо добавил:
– Я так счастлив, когда вижу вас.
Вечер выдался замечательный, воздух был пропитан весной. В такой вечер могло случиться что угодно.
Она совершенно не знала, как себя вести. Она не привыкла к любезностям, ласковым словам. И вот она стояла, поигрывая воротником рубашки, теребила его пальцами, оправляла. Она боялась показаться недостаточно красивой, недостаточно интересной. Потом уже он рассказал ей, что ему хотелось взять ее на руки и унести оттуда. Открыть ей дверцу машины и сказать: «Давайте, поехали, уезжаем отсюда». Но он сказал себе: «О Боже! Я просто смешон в моем возрасте, и вообще, я отец семейства, она такая юная, такая невинная, хрупкая, ветром ее сдует».
В тот вечер она смеялась от счастья.
В следующий раз в этой же табачной лавке он решал кроссворд, и когда она вошла, спросил, нежно глядя на нее: «Папа-плут, семь букв». Она сдула с лица прядь, сосредоточилась и воскликнула: «Борджиа!» И он сказал очень серьезно, без капли иронии: «Вы блестяще образованы, мадемуазель».
Он нарочно назвал ее мадемуазель.
Он перечеркнул этим мадам Валенти. Он вновь вернул страсть, веселье, желание в ее повседневность. Жизнь, жизнь и еще раз жизнь.
Она на всякий случай обернулась, чтобы проверить, не разговаривает ли он с кем-нибудь другим, и сразу убежала. Она очень боялась проявить слабость в разговоре с ним. Слишком много чувств, слишком много жизни, к такому ей еще предстояло привыкнуть.
Снотворные пилюли ей давал месье Сеттен, аптекарь. Передавал из-под прилавка. Совершенно бесплатно. Он понимал, что они предназначались для Фернанды, и явно чувствовал, что тут что-то неладно. Рэй его шантажировал. Он угрожал, что расскажет мадам Сеттен, как ее муж милуется с красоткой Анни, и длится это уже давно! У него, уверял Рэй, есть кое-какие компрометирующие фотографии. Она неплохо целуется, ухмылялся Рэй. Губенки-то какие, ух! На фотках все видно! Дело в том, что владелицей аптеки была мадам Сеттен. И диплом фармацевта был у нее, у мадам Сеттен. А месье Сеттен был всего лишь статист, который в белом халате изображал фармацевта, выдавая аспирин и серно-ртутную мазь. И если бы мадам Сеттен его выгнала, он остался бы без работы под открытым небом. Он предпочел платить Рэю триста франков в месяц. И конечно, когда он выдавал Леони снотворные пилюли, он мстил. Его лицо прояснялось, когда она заходила в аптеку. Мадам Сеттен это заметила и подумала, что тут дело нечисто. За этими двумя нужен глаз да глаз!
