Персеиды. Ночная повесть - Гончарова Марианна Борисовна (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
Правда, вчера он сел на нижнюю ветку, зазевался, и Амур клацнул зубами практически по его крылу. Воробей разорался, расскандалился. И никакого акцента. Никакого акцента совсем. Как был деревня, так и остался.
Собака Амур гигантский. Мы брали щенка собаки. Оказался щенок коня.
Если в прихожей становится на задние лапы, может достать до верхней полки и снять оттуда шляпу.
Вчера встал.
Достал.
Снял.
Скотина…
Зеркала у Дуни нет, чтобы оценить свою красоту, размеры, а поскольку воспитывает ее гигантский пес-лайка Амур, Дуня уверена, что она тоже большая, лохматая, грозная и сильно породистая. А на самом деле по двору бегает черная туфля с белым бантиком примерно тридцать пятого размера, носится и пищит.
К Дуне иногда приходит курица с соседнего двора перетереть за жизнь. Мы ей симпатизируем за дружелюбный нрав, веселость и странное поведение. Ну вот какая еще курица потащится дружить с нашей Козявкой. Курица – человек занятой, она работает несушкой. Поэтому не очень часто появляется даже в своем дворе, а уж в соседний двор – так только ради Дуни. Ну и Дуня вроде бы и не против потолковать о том о сем, ей скучно; ей, грозной гигантской собаке, пообщаться совсем не с кем. Амур же не догадывается, что Дуня тоже большая и грозная, а общаться с шныряющей под ногами мелкотой – нет уж, увольте!
Поэтому Курица стала ее единственной подругой…
Курица жалуется ей:
– Я их несу одно за другим, одно за другим, одно за другим. Не успеваю оглянуться, а уже украли. Как тебе?
– Ну, во-первых, не «тебе», а «вам»! – высокомерно тявкает Дуня, играя плечами и пританцовывая передними малюсенькими, как карандашики, лапками. Действительно, что за фамильярность. Ну конечно, она ведь большая и породистая собака, а Курица – она же просто курица. Надо соблюдать субординацию.
Курица не обижается. Она усаживается и, грустно подперев клюв грудью, завистливо квохчет:
– Вам хорошо. Бегаете, где хотите, играете, вон черепашку игрушечную хозяйскую с нашего двора спер… стибри… сты… укра… взяли. Свобода у вас.
– Что?! Свобода?.. Да тут все на мне! – Дуня выпучивает и без того круглые свои глазюки и возмущенно лает (она уверена, что басом). – Этот… – Дуня легонько, чтобы Амур не заметил, кивает в его сторону, – спит да жрет. Жрет да спит. А я! Да тут все – я. А еще же мой хвост! Это ведь ужас какой-то.
– А что ваш хвост? – приподымает голову Курица.
– Так удирает все время! Лови его и лови. Дисциплины ни-ка-кой! Вот опять, смотри, смотри, смари, смари! Удирает, видишь, удирает! А я тебя сейчас! Щас я! Ой, убежит! Да я тебя щас! Да я! – Дуня крутится на одном месте, пытаясь поймать свой куцый и тоненький как прутик хвостик.
Курица удивляется, вздыхает, на всякий случай понимающе кивает головой, тяжело подымается и ковыляет в свой двор.
Дуня останавливается, вытягивает шейку, удивленно лупает глазами, печально смотрит вслед, усаживается и недоуменно чешет задней лапкой ухо, мол, ну вот, даже не попрощалась, ушла.
Амур лежит на крыше будки на террасе, своей дневной резиденции, по-королевски свесив кисти лап, если можно так сказать, наблюдает за всем этим и вдруг зевает с подвывом.
Дуня подбегает, задрав голову, вся лучится от радости, повизгивает, потявкивает, семенит всеми четырьмя карандашиками, от восхищения теряет над собой контроль и равновесие, валится на один бок, вскакивает:
– Вы что-то сказали, мой прекрасный великий господин?
Амур величественно поводит носом, вздыхает и в сторону:
– Д-д-дурочка!..
Наш дом у реки, а на другом берегу – поле. Называется Верона. Не знаю почему. Наверное, потому, что бывший хозяин угодий был итальянцем, и еще потому, что там много небольших озер и прудов. На Вероне хозяйничает стая дерзких бродячих собак.
Дуня-дурочка сначала тявкала на собак с нашей стороны, но те или не слышали или делали вид, что не слышат – много чести обращать внимание на какую-то шныряющую туфлю. И вот Дуня, осваивая территорию, научилась переходить реку по шаткому мостику. С упорством спортсмена-олимпийца она ежедневно прибавляла новые сантиметры, мелко перебирая своими лапками-карандашиками. Наконец она добралась до противоположного берега и ступила на новую территорию. Завидев невдалеке чужих собак, она стала звонко тявкать. Псы переглянулись и двинули на тявкающую Дуню «свиньей».
– Гыы, – ухмылялся вожак с рваным ухом, – гыыы. Гля, муха, гыы.
Мы застыли на нашем берегу – перебраться никак не возможно, мостик ветхий, вокруг – даже на машине точно не успеем, стали кричать, шуметь, чтобы отвлечь от Дуни стаю. Но та вкрадчиво и грозно шла, напряженно пригнув головы, не обращая на нас внимания.
Дуня, конечно, осознала, что влипла, только – какая молодец! – виду не подала, стала месить лапками землю, как конь перед боем, и продолжала тявкать, правда, уже скорей жалобно.
Рваное ухо ускоряется, уже не идет, а бежит, скачет, несется, за ним вся стая. Дуня визжит. Я закрываю лицо руками.
И вдруг над рекой, над нашим кварталом, над Вероной, отталкиваясь от всех поверхностей жестким четким эхом, разносится раскатистое басовитое мощное командное:
– Р-р-р-ргав!!!
Рваное Ухо резко тормозит и буксует по песку. Собаки сваливаются друг на друга и в кучу от неожиданности.
– Ша! – замирает вожак стаи, и, обращаясь к Дуне, галантно: – Мадам, шо ж вы раньше не сказали, хто вы? Виноваты. Неувязочка вышла. Как грицца, готовы искупить. Мы же не знали, что вы – дама Черного. Так бы и сказали, мадам.
– Мадемуазель! – хамовато тявкает в ответ Дуня, разворачивается и медленно перебирается по ветхому шаткому мостику на нашу сторону, стараясь сохранить величественную осанку.
Стая зароптала: «Акела промахнулся! Акела промахнулся!» Но вожак рявкнул:
– Цыть! Это мелкая от Черного. Ее не трогать.
Амур еще сонно стоит, смотрит через реку тяжело исподлобья, потом зевает и укладывается на траву дремать. Собаки на той стороне, оглядываясь, тихонько ретируются.
Один из любимых запахов осени – аромат каленых в духовке грецких орехов. Угощаю Амура хрустящими половинками. Он открывает пасть, берет орешек зубами, аккуратно вывернув губы. И тут же начинают работать две экскаваторные лопаты. Шлепают, гудят, шмыгают, хлопают. Через секунду удивленный взгляд:
– Каак? Все? – И печальное недовольное ворчание: – И что это было? Орешек? Вот то, маленькое, – орешек? Какой орешек? А был ли орешек? Кто его видел? Кто его пробовал?
Протягиваю следующий. Вздыхает, укор во взгляде:
– Тебе не стыдно? А вот если насыпать этих вкусных штук в миску любимой собачке – это никак, да? Чтоб побольше? А? Ладно, давай сюда эту крошку. Жадина.
Дуня – девушка хозяйственная: все в дом, все в дом! Она у нас маленькая, выныривает в щель под калиткой и так же обратно, но уже с товаром. Тащит отовсюду все, что может утащить, иногда тяжесть в несколько раз больше Дуниного живого веса. Притаскивает и раскладывает на террасе в художественном беспорядке. Выходишь утром: э! Так совсем же другой двор! Красота – инсталляции повсюду. Посреди двора сидит Дуня – сияет, склоняет голову то вправо, то влево, довольная:
– Ну как? Удивила?
Мы не то чтобы хвалим, мы стараемся как можно быстрей разнести краденое по соседям: сандалии, шлепанцы, садовые галоши, игрушки, метлы, совки и веники.
Недавно Дуня приволокла шикарную белую байковую футболку с британским флагом. Ну как белую, бывшую белую, потому что как раз ее Дуня подстилает под себя, чтобы ей было чистенько и по-английски. Никак не могли найти хозяина, пока не поняли, что байка Линкина. А недели две тому назад мы проснулись от грохота, лязга и скрежета: Дуня пыталась протащить под калиткой детский трехколесный велосипедик.
И тут вдруг – тихо. Сидит, смотрит в одну точку, лицо ее приняло мечтательное выражение. Стала мила, застенчивая, воровать бросила. И все-то ей хорошо: со слезами на глазах растроганно наблюдает сизый туман над нашей рекой, а то и невесомым ласковым снегопадом любуется, опять же холодная одинокая луна ей подруга и собеседница. Дуня по ночам рассказывает ей что-то, тихонько поскуливая. Мы сразу поняли эту неизъяснимую отраду, это сердечное томленье, теснившее младую грудь, и ожидание… кого-нибудь! Нам еще этого не хватало. Мы ее предупредили: Дуня! Не забывай, ты – девушка из порядочной семьи, Дуня. И даже впихнули насильно ей в пасть таблетку от мечтательности.
