Прибой и берега - Юнсон Эйвинд (электронные книги бесплатно .TXT) 📗

Они также прибегли к гиперболе, но в обратном смысле. Речь повел молодой и дерзкий политик, насмешник Антиной.

— О Царица, о Высокочтимая Вдова, — сказал он, лицедействуя, — нам известно, что владения твои простираются от острова, расположенного на краю Заката, почти до самой Акарнании на Большой земле. Мы знаем, что стада твои несметны, как несметны твои многомудрые мысли. Неужто всему этому суждено впасть в ничтожество, и твердая рука не спасет твое добро, и оно не послужит на пользу родине? Ибо заметь себе, Достославная Покинутая, мы все или по крайней мере те из нас, кто рожден на здешнем острове, — патриоты! Так дай же одному из нас спасти неизмеримые богатства твоего могучего царства от гибели и горестного банкротства!

Она не удержалась от смеха.

— Потерпите, пока я узнаю, сколько шерсти мы напряли, — сказала она, и с этим им пришлось уйти. На большее они не осмеливались, ибо, правду сказать, все эти женихи и коммерсанты-политики вели предерзкую игру.

А Пенелопа тем временем распорядилась начать ткать. Это пока еще было не то тканье — Тканье с большой буквы, которое прославило ее имя в веках; это было обыкновенное производственное предприятие, основанное для того, чтобы спастись от разорения.

Само собой, работа наладилась не сразу. Сначала с помощью Эвриклеи Пенелопа организовала ткацкие курсы, чуть ли не школу тканья. Оказалось, что за время оккупации острова, за время вторжения оравы женихов, девушки, дочери небогатых горожан и рабов, совсем разучились вести дом и хозяйство. Дело в том, что женихи, слетевшиеся сюда со всех концов островного царства — с Дулихия, Зама, с поросшего лесами Закинфа, — с Левкады и с Большой земли и то и дело ездившие из Итаки домой и обратно, развлекались не только в доме Супруги. Их была целая орда, многие захватили с собой сватов, ходатаев, родных и двоюродных братьев, дядюшек, а некоторые из тщеславия возили с собой слуг и оруженосцев. Все они поселились у знакомых или в Нижнем городе, на постоялом дворе Ноэмона, и, конечно, их присутствие накладывало на тамошнюю жизнь отпечаток, порой весьма заметный. По временам, когда наступала пора собирать виноград, оливки, хлеб или забивать скот, они отправлялись восвояси, но все-таки в городе и в мегароне всегда оставалась небольшая группа гостей-мужчин, а все знают, что творится с девушками, когда в город приезжают чужеземные матросы и солдаты. Нельзя сказать, что мораль по части секса упала катастрофически, но она все же заметно изменилась за четыре-пять лет с тех пор, как исчезла надежда на то, что Странник, Долгоожидаемый и Исчезнувший, на которого помаленьку клеветали, вернется домой.

Вообще-то девушки не прочь были поучиться ремеслу или, вернее, искусству тканья, но многие из них туго соображали и не отличались сноровкой. В большом сарае, где раньше был склад зерна и шерсти, поставили первые учебные ткацкие станки, а осенью, когда северный и западный ветры приносят дожди, все прошли курс ученья. К весне поставили еще десять станков в большом сарае, который хозяйка распорядилась отремонтировать. В обеих мастерских, заслуживших всеобщую хвалу, было занято около семи с половиной десятков женщин: вдовы воинов, несколько жриц с материка, злоупотреблявших спиртным и потому разжалованных, несколько портовых шлюх, которых Хозяйка решила спасти, остальные — девушки в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет. Утверждать, что мораль укрепилась или, наоборот, расшаталась, мы не беремся, ибо этот вопрос выходит за рамки утверждений, на которые отваживается современный рассказчик, но, так или иначе, она изменилась, ибо интересы девушек были теперь направлены в сторону более практическую и социально полезную. Приверженность к различным сектам среди бывших жриц и бывших гетер не уменьшилась, девицы по-прежнему не отказывали себе в ночных удовольствиях, вкушаемых в обществе господ и их слуг; но зато у них появился твердый заработок, который большинство из них, и прежде всего рабыни и полусвободные служанки, рассматривали как долю в прибылях. Ведь своим трудом они приумножали капитал Долгоожидающей, Предпринимательницы.

В течение трех лет запасы шерсти и шкур росли, и агенты Эвриклеи на островах и Большой земле честно и ловко выменивали их на другие товары. Втайне от женихов в Акарнании и на Левкаде росло поголовье крупного рогатого скота, а на всех островах, кроме Итаки, — стада свиней и овец. Распоряжалась всем Эвриклея, бывшая нянька, Домоправительница, рабыня, купленная свекром Пенелопы Лаэртом за двадцать быков, когда и он сам, и рабыня были молоды. Эвриклея, дочь Опа, потомка многострадального Певсенора [23], повсеместно чтимая Эвриклея, обнаружила вдруг многочисленную родню, которую надо было навещать, и множество болезней, которые надо было лечить за границей, принимая ванны и посещая святилища. В Микенах у нее оказалась тетка, древняя старуха, которую ей пришлось проведать, потом столь же неожиданно ей припомнилась другая тетка, жившая далеко на востоке, и дядька, поселившийся за Лакедемоном, где-то на берету Арголидского залива. Уезжала старая дама надолго. Она нашла себе спутника и телохранителя — немого, но отнюдь не глухого вольноотпущенника, получившего военное, а может статься, и политическое образование, широкоплечего, бородатого и вообще заросшего густым волосом сорокалетнего мужчину, прозванного Дакриостактом [24], потому что глаза у него начинали слезиться при малейшем ветерке; на побережье, где живут Люди с опаленным лицом, ему отрезали язык задолго до того, как его купил Лаэрт. Во время поездок они с Эв-риклеей объяснялись способом, понятным им одним, и от этого Эвриклея прослыла на материке колдуньей.

Когда приближался очередной приступ старухиных хворостей, она вначале несколько дней кряду кашляла, или чесалась, или, держась рукой за поясницу, не могла разогнуть спину из-за подагры; она и слышать начинала хуже, чем всегда. Чтобы выздороветь, она с решимостью и энергией, которым мог позавидовать и здоровый, хотя и с громкими стонами, пускалась в путь по дорогам, трудным и изнурительным для любого здоровяка, плыла по штормовому морю, карабкалась в горы по ту сторону Пилоса и, на удивление всем, выздоравливала. Но вскоре после возвращения, а иногда и год спустя, она снова хирела или вспоминала о новых родственниках бог знает в каких далеких и неведомых краях. Однажды она отсутствовала так долго, что все решили — она умерла, и совсем было о ней забыли; но некий хорошо осведомленный мореход, торговавший с жителями разных городов, пустил слух, будто ее видели на Делосе и на Крите. Сама она по возвращении утверждала, что побывала в песчаном Пилосе, а потом на южной оконечности Пелопоннеса и на Кифере, но там она узнала, что в Кносе на Крите живет ее племянник, о котором она совсем забыла, и тогда она — мимоходом — заехала к нему повидаться. Из этой поездки она привезла огромный багаж:, она уверяла, будто это подарки, — тюки отнесли в сокровищницу Пенелопы. Тут были сосуды для смешивания вина — золотые кратеры, кубки и чаши из золота и серебра: как видно, родственники полагали, что старуха, которая, можно сказать, капли в рот не брала, — самая настоящая пропойца.

Последствия этих отдохновительных и лечебных поездок, которых не замечали итакийцы, были весьма заметны на Большой земле, где Пенелопа держала свой крупный рогатый скот, а также на других островах, где ей принадлежали пастбища. Поголовье росло с неслыханной быстротой. Долгоожидающая наживала капитал, и можете не сомневаться — это Эвриклея собственной персоной или через доверенных лиц продавала шерстяные ткани и шкуры и закупала скот на всем архипелаге до самого Эгейского моря.

Впрочем, другого выхода не было. Временами число женихов, кавалеров и дельцов переваливало за сотню — называют цифру 108. Прислужники-рабы и старшие официанты могли бы, растопырив пальцы обеих рук, пахнущих луком, жирными бараньими отбивными и всевозможными блюдами из свинины, сказать: «Десять раз столько да еще две руки. И они знай себе жрут!»