Повесть о Старом Поселке - Маканин Владимир Семенович (первая книга .TXT) 📗
Этот тон устраивает Ключарева гораздо больше. Поломавшись для вида, он соглашается идти к Наташе — более того, сообщает, что она специально звонила насчет сегодняшнего вечера.
— Ах, такой-сякой... Что ж ты меня разыгрываешь?! — И Майя бросается мыть руки.
Затем бросается к соседям. Чтоб они часов в десять заглянули к Ключаревым и уложили Дениску и Тоню спать. У Ключаревых это дело с соседями давно взаимное и давно безотказное.
И вот, уже что-то напевая, — с соседями решено, все ясно, точки расставлены, — Майя начинает одеваться. Она хочет выглядеть хорошо и лучше, чем хорошо. Все-таки общество. Нечто остренькое. И уж точно, что здесь есть разница: сестра Анечка — это сестра, а Наташа Гусарова — это другое... Ключарев снисходительно смотрит, как она одевается, — женщина!
Понятно, что за Наташей жене не угнаться, да она и не очень пытается. Но пытается, это тоже понятно. Когда иной раз они с Наташей секретничают и что-то такое обсуждают шепотком, Ключарев смотрит на них, как на хорошеньких близняшек. Наташа, само собой, первая скрипка. Наташе явно доставляет удовольствие общаться, шептаться с Майей и быть при этом чуточку лучше ее — но, разумеется, Наташа никогда и ничем не подчеркивает это, знает свою слабость. Умница.
И вот Ключаревы выходят из дому (дети, оставшись одни, безмерно счастливы). Ключарев отмечает между прочим:
— К нашему возвращению что-нибудь расколотят.
Но думает он уже не о детях — вечер есть вечер. У Наташи хорошо. Посидеть. И выпить. И с Володиком Зарубиным сцепиться. Когда-то давно (года четыре назад, самое начало!) он считал Володика своим антиподом. Ну, то есть тем самым человеком, кто жить тебе вроде бы мешает и почему-то всегда отыщется и колет глаза своим существованием. И, как обычно в таких случаях, человек этот кажется нам более удачливым, бог весть каким остроумным, и легко-то ему живется, и любят его, и все такое. И, разумеется, Ключарев считал себя зато более глубоким. А Володика более легковесным. Считать своего антипода существом легковесным — это даже как-то в природе всякого человека. Самозащита... В разговорах Ключарев называл его «мотыльком» (а Володик в свой черед Ключарева как-нибудь «дубком», а может, и без уменьшительного суффикса). Молодые были! Все прошло. Сейчас Ключарев, пожалуй, даже живее Володика в речи. Отшлифовался. Точнее сказать, друг друга отшлифовали. И теперь они с неподдельной радостью встречают друг друга — вот Ключарев придет, и Володик, подмигивая, тут же подойдет и скажет:
— Ну что? Поспорим сегодня?.. Потешим публику. Кто будет нынче агрессивным — ты?
— Мне все равно, — засмеется Ключарев.
— Давай сегодня ты. Играй белыми... Я в последние дни ни книжки не прочел, ни слухов не слышал.
А Наташа Гусарова, тут же, в прихожей, помогая Майе переобуться, погрозит им пальцем:
— Ну-ну! Не договаривайтесь!.. Какие, ей-богу, циники. А мы-то их, Майя, всерьез принимаем...
Но Володик уже обнимает Ключарева за плечо и ведет к выпивке — а там уже стол, голоса компании, шум, — и Володик смеется:
— Значит, ты сегодня белыми? Только ты уж не дави меня очень. Когда Анна Павловна (то есть Шерер из «Войны и мира», то есть в данном случае Наташа Гусарова) хвалит тебя за победу в споре, у меня прямо сердце кровью исходит...
— Нет уж. Буду давить, — смеется Ключарев. — У меня, может, тоже кровью исходит, когда хвалят тебя.
— Выпьем?
— Ага... Смотри, винцо-то какое приволокли. Кто это от щедрот выделил? Небось муж Наташи. Ишь, гурман!..
Придут, разумеется, Логиновы. Они не пропускают у Наташи ни вечера — занятная пара. Симбиоз мечтателя мужа и ловкачки жены. Муж трудяга и мечтатель, утоп в мистике, что-то вроде Ивана Серафимовича. А жена реалистка — дальше некуда. В ее глазах беспрестанно что-то мелькает, будто бы цифры, будто бы рубли.
К этой минуте Ключаревы (они идут к Наташе) как раз переходят дорогу — машины мчат одна за другой. Вечер тепл и благодатен. Истинно лето... А перехода пока нет. Красный глаз. И в ожидании Майя вдруг спохватывается:
— Знаешь, получается, что я Наташе ничего не подарю.
Молчаливый выразительный жест Ключарева (он потряхивает портфелем с покупками) не успокаивает Майю. Она говорит:
— Это ведь ты купил... А нужно было бы нечто. От меня лично.
— А Эдгар По?
— Наташа не поверит, что я купила.
— Ну почему же? — И Ключарев рассказывает ей тайну переплаченного рубля, нехитрую технологию книжного прилавка.
Майя смеется:
— Никто не поверит, что я сумела это проделать! — Она задумывается и быстро находит женский ход. — Скажем, что купил ты... Но, дескать, целых два дня я заставляла и гнала тебя из дома, чтоб ты это сделал.
— Давай скажем, что гнала неделю.
— Нет-нет. Ты или шутишь, или просто не чувствуешь правдоподобия. Именно два дня. Ты запомнил?
Ее шаг становится упругим, она частит и чуть забегает вперед Ключарева. Она замолкает, опять уносясь в какую-то облачную высь, где она мысленно общается сейчас с Наташей.
А еще Ключарев думает о том, как бы кто-нибудь тоже не купил Эдгара По. Но маловероятно. Разве что Логинов, разговор-то был, а у Логиновой память кассы. А как она бранила своего мужа за мягкость, за «комплекс неполноценности». Володик Зарубин возьми и ляпни:
— Неполнотельности?
Худощавая Логинова вспыхнула — что и говорить, неловкий выпад, у Володика оно само ляпнулось. И все примолкли. Ясно было, что словцо хлесткое, а еще яснее, что оно запоминающееся, притом надолго, — и все примолкли и как бы глядели на них с укором: «Как же ты так, Володик, можешь?.. О своих ведь. О наших. Так, брат, нельзя, нельзя».
Усольцевы. Вот кто тоже придут. Усольцев — известный антрополог. Но рта не раскроет, молчун. И очень переживает за Ключарева, когда тот спорит с «атакующим» Володиком. Усольцев не всегда понимает, что это лишь спор, словесная, в сущности, игра, — сидит он весь красный, чуть ли не оскорбленный, если Ключареву не далась контратака.
— А вот в древности... — Изредка Усольцев все же заведет речь о своих любимых шумерах, речь его с запинкой, нежная. И с такой же вот запинкой, такими же секундными прерывистыми волнами на слушающих начинает накатывать дыхание древней цивилизации. Тут тебе всё: и письменность, и черепки посуды с привкусом быта. И порядки. И личность. И яркие всплески человеческой мысли, затем перешедшие в тупые и обязательные обряды. Легенды и факты. Левые и правые. И то странное, невымученное счастье побега, которое хотел найти Гильгамеш.
— Тсс... Не мешайте!
Володик Зарубин или он, Ключарев, по инерции нет-нет и пытаются вставить граненую шутку, но даже на Володика, на общего любимца, Наташа Гусарова цыкает и (безобидно, разумеется) грозит пальцем:
— Тсс...
Часто — но не каждый раз — приходит Хоттабыч. Он Потапыч, Павел Потапыч. Хоттабычем его стала звать Наташа, за ней все остальные. Ему за пятьдесят, седой, маленький телом и желчный доктор наук. Он обычно приходит позже других, входит с улыбкой милого, но желчного старца и произносит негромко:
— А-а... Молодые якобинцы.
Это он так подсмеивается над спорящими. Он довольно умен и начитан, но умного не скажет (свойство всех желчных — он не успевает вглядеться, а желчь уже торопит его отреагировать). Не придирается он только к мужу Наташи Гусаровой, поговаривают, что он платонически в Наташу влюблен. Впрочем, чего не поговаривают.
— Вот и пришли! — радостно говорит жена Ключареву.
И верно — пришли. И Майя шепчет:
— Только, Витя... не давай языку воли. Ты же знаешь свою слабость. К тому же в последнее время ты что-то нервничаешь.
Звук открываемой двери поторапливает ее слова и глушит их.
День рождения Наташи похож на все другие вечера, не хуже и не лучше. Ну, может, чуть только поярче за счет процедуры подарков. Да еще сама Наташа хороша, как никогда.
