Капитан Панталеон и Рота Добрых услуг - Льоса Марио Варгас (читать книги без сокращений .TXT) 📗
Да, кстати, чтобы ты знала, какие они проходимки. Чуть не забыла рассказать тебе самое интересное и самое смешное (а может, наоборот, самое печальное). С ума сойти, какой с нами произошел случай, когда мы только переехали в этот дом. Ты слышала, наверное, о знаменитых «прачках» Икитоса? Мне все говорят: ты что, с луны свалилась, Поча, каждый знает, что такое знаменитые «прачки» в Икитосе. А я, наверное, дура или вправду с луны свалилась, но ни в Чиклайо, ни в Ика, ни в Лиме никогда ничего не слыхала об этих «прачках». В общем, мы только поселились в этом домике, наша спальня на нижнем этаже, и окна выходят на улицу. У нас еще не было прислуги — теперь-то у меня есть, вялая, ничем ее не прошибешь, но вообще-то хорошая, — так вот, как-то в самое неурочное время вдруг стук в окно, и слышим женский голос: «Прачка, ничего не нужно постирать?» Я, не открывая окна, ответила: нет, спасибо. И мне тогда не показалось даже странным, что в Икитосе столько прачек ходит по улицам, а прислугу найти трудно, я повесила объявление: «Ищу служанку», а по нему почти не приходили. В общем, однажды рано утром, мы еще были в постели, опять стучат в окно: «Прачка, ничего не нужно постирать?», а у меня уже скопилась куча грязного белья, потому что жара такая — задыхаешься, и приходится переодеваться два, а то и три раза на день. Вот, думаю, она мне постирает и недорого возьмет. Я крикнула ей, чтобы подождала минутку, встала и прямо в ночной рубашке пошла открывать дверь. Тут бы мне и заподозрить неладное, потому что вид у девицы был какой угодно, только не прачки, но я-то дурочка, с луны. Девица что надо, вся в обтяжечку, все наружу, ногти накрашены — словом, в большом порядке. Посмотрела на меня сверху вниз с удивлением, а я думаю: что с ней, почему она так на меня смотрит. Входите, говорю, она входит, и не успела я слова вымолвить, как она увидела дверь в спальню, Панту в постели и, гляжу, уже стоит перед твоим родственником в такой позе, что у меня челюсть отвалилась: рука на бедре и ноги в стороны — точь-в-точь петушок, готовый накинуться. Панта подскочил на постели, у него глаза на лоб полезли от удивления, откуда взялась женщина. И прежде чем мы сообразили сказать ей, чтобы она вышла из спальни, что тут ей нечего делать, представляешь, что произошло? Эта штучка начала торговаться, что, мол, должны заплатить ей вдвое, что она не привыкла иметь дело с женщинами, а сама показывает на меня, лапонька, умрешь не встанешь, что, мол, с такими вкусами надо раскошеливаться, и еще Бог знает какие мерзости, и тут я поняла, во что вляпалась, у меня прямо коленки затряслись. Да, Чичи, это была самая настоящая …, «прачки» в Икитосе — это шлюхи, которые ходят по домам и предлагают свои услуги под видом стирки. А теперь скажи мне, сестричка, разве Икитос не самый безнравственный город в мире? Панта тоже сообразил, что к чему, и закричал: вон отсюда, как ты смела подумать, я тебе покажу! Та перепугалась насмерть, поняла, что ошиблась, и пустилась наутек. Представляешь, детка, какой кошмар? Она решила, что мы такие выродки, что я позвала ее заняться делом втроем. Кто его знает, шутил потом Панта, может, надо было попробовать, я тебе говорю, он очень изменился. Теперь, когда все позади, можно смеяться и шутить на эту тему, но тогда я пережила неприятные минуты и потом весь день умирала от стыда. Видишь теперь, сестричка, что это за место, что за город, здесь если женщина не шлюха, то норовит стать ею, и, чуть зазеваешься, останешься без мужа, вот в какие края меня занесло.
У меня уже глаза слипаются, Чичи, давно стемнело, наверное поздно. Письмо, видно, придется посылать в ящике — в конверт не влезет. Посмотрю, скоро ли ты мне ответишь, длинное ли письмо напишешь и будет ли над чем посмеяться. По-прежнему влюблен в тебя Роберто, или ты сменила воздыхателя? Опиши мне все, даю слово, я тебе тут же отвечу.
Тысячу раз целую, Чичи, люблю и скучаю,
твоя сестра Почита.
Образы унижения, саднящие, жалящие воспоминания о внезапном приступе зуда: в разгар продуманного и пышного празднества по случаю Дня национального флага, во время молодцеватого марша перед памятником Франсиско Болоньези кадет последнего курса военного училища в Чоррильосе Панталеон Пантоха во плоти и крови был низвергнут в ад, иначе не скажешь, ибо нежданно-негаданно его прямую кишку вдруг словно пронзают сотни жал; сотни лезвий терзают тайную язву, а кадет, стиснув зубы чуть ли не до трещин, роняя крупные капли холодного пота, чеканит шаг и не сбивается с ритма; на искрящемся весельем выпускном балу, который давал полковник Марсиаль Гумусио, начальник военного училища в Чоррильосе, у юного Панталеона Пантохи, только что получившего звание младшего лейтенанта, разом холодеют пальцы ног, когда при первых звуках вальса он — держа в объятиях блистательную, прошедшую огонь и воду, далеко не воздушную полковницу, с которой они открывали бал, — вдруг почувствовал раскаленный зуд, будто что-то, свербя, ввинчивается, терзает, разъедает, раздирает, скребет и щекочет прямую кишку; глаза заволокло слезами, но младший лейтенант Интендантской службы, онемев и не дыша, продолжает танцевать, и его рука, лежащая на талии партнерши, не дрогнула; в штабной палатке 17-го полка в Чиклайо под грохот снарядов, треск пулеметов и сухую отрыжку перестрелки передовых отрядов, начавших ежегодные маневры, лейтенант Панталеон Пантоха у доски с картой твердым, металлическим голосом докладывает о наличии, распределении и обеспечении боеприпасами и продовольствием и вдруг самым неожиданным образом оказывается невидимо для других поднятым над землей и над действительностью огневым, клокочущим, бурлящим током, который жжет, гложет, распирает, терзает и сводит с ума, одолевая и вгрызаясь в прямую кишку, и копошится там, точно паук, но лейтенант, мертвенно-бледный и покрывшийся потом, с едва заметной дрожью в голосе продолжает сыпать числами, приводить формулы, складывать и вычитать. «Тебе нужно сделать операцию, Пантосик», — ласково нашептывает сеньора Леонор. «Сделай операцию, милый», — тихо твердит Почита. «Вырежут, и дело с концом, старина, — вторит эхом лейтенант Луис Ренхифа Флорес, — это проще, чем вскрыть нарыв, к тому же совсем не грозит потерей мужских способностей». Майор Антипа Негрон из санчасти ржет: «Сбреем ваш геморрой — глазом не моргнете, дружище Панталеон».
Вокруг операционного стола происходит ряд волшебных изменений, которые гнетут его больше, чем молчание, передающееся от врачей сестрам в белых мягких туфлях, больше, чем слепящие потоки света, низвергающиеся с потолка. «Не будет больно, сеньол Пантоха», — подбадривает Тигр Кольасос, который не только заговорил, как Китаец Порфирио, но и стал раскосым, и та же дрожь в руках, и та же сладенькая улыбочка. «Легче, чем вырвать зуб, и никаких последствий, Пантосик», — уверяет сеньора Леонор, чьи бедра, груди и зад так раздались, так набухли, что ее запросто можно спутать с Леонор Куринчила. Над операционным столом, где сам он застыл в гинекологической позе, орудует ланцетами, ватными тампонами, ножницами и ванночками доктор Антипа Негрон, а дальше, над тем же столом, склонились две женщины — такая же неразлучная и во всем несхожая парочка, как те, что вертятся в голове, возвращая ко временам детства (Лорел и Харди, Мондрейк и Лотарио, Тарзан и Джейн): гора сала, укутанная в мантилью, и девочка-старушка в синих джинсах с кантиком и оспинами на лице. Он не знает, что они там делают и кто они такие, но у него такое чувство, будто он всетаки видел их где-то, мимоходом, в сутолоке, — это гнетет его беспредельно; не пытаясь противиться тяжелому чувству, он разражается слезами и слышит собственные рыдания, глубокие и звучные. «Не бойтесь, это первые новобранцы нашей Роты, разве вы не узнаете Печугу и Сандру? Я познакомил вас в Доме Чучупе», — успокаивает Хуан Ривера, любимец публики Чупито, ставший еще меньше ростом, и теперь это маленькая обезьянка, которая вскарабкалась на покатые, обнаженные, слабые плечи горестной Почиты. Он чувствует, что готов умереть от стыда, от ярости, от отчаяния, от гнева. Ему хочется закричать: «Как смеешь ты открывать секрет моей маме, Почите? Карлик, выродок, жертва аборта! Как смеешь ты говорить о Роте в присутствии моей супруги, пред лицом вдовы моего покойного отца?» Но он не открывает рта, а лишь потеет и страдает. Доктор Негрон кончил свое дело и выпрямляется, на его руках повисли окровавленные ошметки, но он видит их лишь мельком, и хорошо, что вовремя закрывает глаза. Чем дальше, тем больше унижений и оскорблений, тем сильнее страх. Тигр Кольасос хохочет: «Надо смотреть в лицо действительности и называть хлеб хлебом, а вино вином: нижним чинам нужно помочь, и помочь им должны вы, не то мы вас расстреляем из артиллерийских орудий». «Мы избрали Пост Орконес местом для проведения эксперимента Роты добрых услуг, Пантоха», — развязно сообщает генерал Викториа, и, хотя он, взглядами и жестами указывая на сеньору Леонор и хрупкую, сбитую с толку Почиту, призывает генерала к сдержанности, умоляет замолчать, подождать, забыть, генерал Викториа настаивает: «Мы знаем, что, кроме Сандры и Печуги, вы завербовали еще Ирис и Лалиту. Да здравствуют четыре мушкетера!» Ввергнутый в пучину бессилия, Пантоха снова заливается слезами.
