Мой «Фейсбук» - Зеленогорский Валерий Владимирович (читать полные книги онлайн бесплатно txt, fb2) 📗
— Ты знаешь, о чем я думаю сейчас? — спросил Валерий. И не дожидаясь ответа, продолжил: — Я вспомнил, как ты, пятиклассник, сказал мне в пионерском лагере «Орленок», что ты читаешь Ортега-и-Гассета. Ты помнишь об этом? Я тогда подумал, что ты ненормальный, правда, мы тогда все читали Майн Рида и Купера, а ты пришел с этим Ортегой.
Миша смущенно заулыбался.
— Ты здесь каким боком? — спросил.
— Приехал в командировку от журнала, встречался с персонажем своей истории, которую пишу.
— А живешь где?
— В Москве, уже 25 лет, как уехал из Витебска.
— А я уехал позже, в Швецию.
— Я слышал. А здесь ты как?
— Гастроли, вот лечу в Окленд, потом Австралия.
— Да, Окленд, Австралия, куда же нас занесло из пионерского лагеря «Орленок»… Ты помнишь Леонову? Девочка была у нас председатель совета дружины?
— Да, это моя первая любовь была! — улыбнулся Миша. — Хорошенькая такая, с коленками, в белых гольфах.
— И моя тоже, целое лето любил ее.
— Ну расскажи свою версию, — усмехнулся Миша и сел поудобнее.
Валерий закурил и начал возвращение в прошлое.
— Я, простой пионер, полюбил безнадежно и страстно председателя дружины Леонову.
Четвертый класс за плечами, оценки неважные, из достоинств только третье место в шашечном турнире, которое я разделил с косоглазой девочкой из третьего класса, грамоту дали только девочке, второй бумажки с золотой обложкой не оказалось.
— Ну у них всегда был дефицит! — усмехнулся Миша.
— Но половодье чувств захлестнуло, до этого я никого не любил, кроме мамы и бабушки. Были случайные связи с Зоей из третьего дома в булочной и с Милкой, когда вместе болели стригущим лишаем в инфекционной больнице, но до главного не доходило, так, игры и забавы, только ахи-вздохи, а тут накатило не по-детски.
Наш пионерский лагерь в 60-м году, если помнишь, не «Артек» с морем и показухой, а обычный лагерь от цементного завода, где папа Леоновой был главным инженером; лагерь стоял у реки, но рядом с заводом; начальник лагеря — старый педофил с одной кожаной рукой-протезом — говорил: «Зато у нас пятиразовое питание и кино два раза в неделю».
Начальник очень любил кино за темноту в зале, он садился всегда на последний ряд с какой-нибудь пионеркой на коленях и смотрел на экран не отрываясь; ласковый был мужчина, детей любил.
Я ей стихи написал, про любовь и кровь, но не отдал, а Вадик, сука, украл из тумбочки вместе с мамиными конфетами, бегал по лагерю и читал всем; мудак этот Вадик, а говорил, что друг.
Потом костер был, я решил ее удивить, стал прыгать через костер, штаны прожег и руки обжег, больно было, а все смеялись.
Кстати, Вадика помнишь? Живет сейчас в Калифорнии, дирижирует чем-то, сбылась мечта.
(По трансляции объявили, что сел самолет из Лос-Анджелеса, направляющийся в Сидней. Посадка по техническим причинам.)
Расстроился я страшно.
До утра сидел потом у памятника юному пионеру с отбитым гипсовым носом, а рядом стояла гипсовая пионерка, похожая на Леонову, и отдавала честь невидимому мальчику-герою. Мне было больно — болели обожженные руки и нос отбитый, как у мальчика-памятника.
На второй лагерной смене все пошло веселее; я получил все-таки жалкую должность санитара отряда и имел маленькую власть — проверял чистоту в отряде и ставил оценки. Но главным было то, что я имел прямой выход на Леонову, я докладывал ей о чистоте в палатах, а заодно — о своих чистых помыслах и чувствах, она краснела.
В результате интриг и взяток меня взяли в сборную отряда по футболу, с этой позиции уже можно было стартовать в океан любви, но матч с третьим отрядом мы проиграли из-за меня: я стоял на воротах, по ним ударили всего два раза, два красивых броска, два гола, а я в это время стоял не в воротах, а рядом, ближе к лавочке, где сидела Леонова, я смотрел на нее во все глаза и пропустил две пенки от третьего отряда; Леонова в этот раз не смеялась: я испортил ей показатели по спартакиаде, а это было отвратительно и безответственно для члена отряда, она все мне высказала и ушла на своих безумно загорелых ногах с полненькими коленками.
Нужен был подвиг, и я искал для него место и нашел.
Я получил инсайдерскую информацию, что к нам в лагерь приедут китайцы — подслушал начальника лагеря и врача, которые пили в столовой после ужина с каким-то пузатым из месткома, я был дежурным по столовой и услышал; этот шанс упустить было нельзя.
Готовился концерт для китайских гостей, и я подошел к усатой женщине с аккордеоном и сказал, что буду петь песню «Белла чао» — я наврал ей, что это песня китайских партизан, усатая поверила и записала меня в программу.
Пел я не очень, но на китайском в лагере никто не мог, а тут гости; я репетировал в туалете после отбоя, выходило громко и радостно.
Наступил день триумфа, Леонова лично прослушала мое пение и осталась довольна, подивившись моему знанию древнего языка. Она спросила, где я выучил китайский, я ответил уклончиво, намекнул, что папа, которого сроду не было, — разведчик типа Зорге (а бабушка называла его — «эта тварь»), но просил не распространяться о гостайне. Леонова обещала, я летал.
Китайцы приехали, была линейка, потом обед, праздничный с рисовой кашей, котлетами и пирожными с кремом. Я есть не мог, меня колотило от предчувствия.
Потом все пошли в клуб, где начался концерт, сначала был хор, потом танец с веерами, потом Леонова — она, конечно, была ведущей — объявила меня.
Услышав название песни, китайцы зашушукали, узнали песню — и началось.
Я в белой рубашке и в галстуке Леоновой вышел на середину сцены, и усатая заиграла; китайцы сразу стали хлопать и подпевать, мне же осталось только открывать рот, и я с выпученными глазами орал только два слова «БЕЛЛА ЧАО».
Феерический успех завершился поцелуем китайской девочки с букетом и поцелуем Леоновой без букета, на такое я даже рассчитывать не мог, я стал героем, но день еще не закончился.
Начальник лагеря кожаной рукой обнял меня и больно ущипнул за щеку, обещал грамоту и ценный подарок, от него как-то невкусно пахло сапогами, протезом и одеколоном с потом пополам.
Потом было кино «Адмирал Нахимов», Леонова махнула мне рукой, и мы сели рядом.
Застрекотал киноаппарат, и я с замиранием сердца взял Леонову за руку, и она не отказалась, я держал ее ладошку в своей руке и не верил своему счастью, наши сплетенные пальцы упали между коленями, и я чувствовал теплую коленку Леоновой.
Весь сеанс сидел с закрытыми глазами и не видел, как адмирал громил вражеские эскадры, но морские баталии закончились, и мы с Леоновой расцепили руки.
Онемевшая рука горела огнем, и, выйдя на улицу, я увидел, что солнце зашло и в небе висело грозовое облако; мне стало страшно, я почувствовал, что произойдет ужасное, и не ошибся.
К нам с Леоновой подлетел Вадик и сообщил, что «Белла Чао» — песня итальянских партизан, а я врун, никакого китайского не знаю и вообще козел.
Леонова покраснела — она, председатель отряда, ненавидела вранье, — посмотрела на меня с презрением и вытерла свою божественную руку кружевным платком. Свет в глазах моих померк, а она ушла с Вадиком.
Я пошел за туалет, взял лом и пошел искать Вадика. Кто-то должен был умереть.
Лом оказался тяжелым. Я устало присел рядом с памятниками пионерам-героям.
Так горько стало мне, что я сначала добил ломом безносого гипсового мальчика, а потом переломал ноги пионерке, похожей на Леонову; я крушил своего идола, бил, пока не показалась арматура.
За этот поступок меня исключили из лагеря; хотели пришить политику и вандализм, но бабушка намекнула начальнику с протезом, что в месткоме узнают о его темных играх с детьми, и он заткнулся.
Вот такая история.
Миша сидел задумавшись.
— Я в тот год болел, — произнес он, — а ты подсуетился и девушку у меня увел… Ты всегда был ловким малым.
В зал вошла группа музыкантов с лос-анджелесского рейса, впереди шел седой курчавый Вадик, его узнали оба.
