Ложка - Эрикур Дани (мир книг TXT, FB2) 📗

В конце концов все произошло как в кино, разве что на пляже было слишком холодно и мы не стали раздеваться.

Останавливаюсь возле бакалейной лавки в Отёне — бывшей галло-римской столице, побратиме британского Стивениджа. Так сказано на щите при въезде в город. Ничего, что напомнило бы о Риме, я тут не замечаю, зато серые многоэтажки и впрямь будят воспоминания об Англии. Купив почтовую открытку, марку и чипсы, паркую машину около водохранилища с бетонными стенами. Во вкусе французских чипсов не ощущается ничего, кроме соли. По глади водохранилища снуют парусные лодки с мальчишками на борту. Ловлю себя на мысли, что не хотела бы очутиться на их месте.

Наколесившись по улицам и нарушив десяток правил дорожного движения, снова оказываюсь на въезде в город. «Видимо, правостороннее вождение плохо сказывается на моей ориентации в пространстве», — говорю себе, когда на очередном повороте передо мной неожиданно возникают два огромных террикона.

Я потрясена. Такое чувство, будто на полной скорости проехала по ухабам. А ведь мне удавалось игнорировать свой террикон целых три дня. Ну, по крайней мере, считать, что я его игнорирую. Да, время от времени он меня угнетает, и все же, анатомически говоря, мы с терриконом сосуществуем, я с ним свыклась. Привычка смягчает воздействие. Думаю, похожие ощущения испытывает человек, проведший несколько дней без пищи, — он просто перестает чувствовать голод.

Два отёнских террикона вздымаются к небу. Их склоны высотой сто с лишним метров покрыты пятнами зеленой растительности. Выхожу из «вольво» и приближаюсь к информационному щиту, изрядно траченному временем.

Было бы здорово, если бы однажды мой собственный террикон отдал себя в распоряжение флоры и фауны. Пусть бы он привлекал лягушек, орхидеи и бабочек.

А пока этого не случилось, террикон разбухает и дрожит в резонансе с двумя кратерами, которые открываются моему взору. Мне вдруг хочется стукнуться грудью о платан, чтобы это прекратилось. Игнорировать. Уклоняться от столкновения. Уж это я умею.

Снова нахожу дорогу на юг, снова еду мимо серых зданий, водохранилища и лодок, наконец выскабливая себя из этого города.

Вид на бесконечно простирающиеся поля люцерны дарует мне облегчение.

Famous last words [17]

Последние слова моего отца были адресованы маме. Родители лежали в постели. Папа читал книгу, мама — газету. На его прикроватной тумбочке стояла чашка чая, на ее — чашка травяного отвара.

Какими были последние папины слова, адресованные мне, я не помню. Моими могли бы стать: «Доброй ночи, папа». И зачем только я так взъелась на него из-за необходимости освободить комнату для очередных Д. П.? В отличие от слов, последний свой жест в присутствии отца мне сложно забыть: я громко хлопнула кухонной дверью и, обиженная, удалилась к себе.

Папа жаловался, что у него мерзнут ноги. «Я неуклонно приближаюсь к возрасту, когда приходится спать в носках», — сказал он маме, а она рассмеялась и провела пальцами ноги по его голени. Когда мама рассказывает об этом, у нее краснеют глаза и ее печаль омрачает каждый коридор и закоулок гостиницы. Даже цветы и листья в саду никнут к земле, а рододендроны бледнеют, демонстрируя пример растительной pallor mortis.

Холодность папиных ног настолько удивила маму, что она решила принести ему грелку. Когда мама поделилась идеей с отцом, тот ничего не ответил. Почему не ответил? На этот счет у меня есть три версии:

1. Он ненавидел пустые реплики из разряда: «Давай, это как раз то, что мне сейчас нужно».

2. Его рот был занят чаем.

3. Он был слишком напуган, чтобы говорить.

Наши грелки лежат в ящике кухонного буфета. Летом ими редко пользуются, но зимой каждый постоялец укладывается спать в постель, где их уже ждет горяченная грелка. На то, чтобы вскипятить воду для одной грелки, уходит минуты три. Затем воду нужно осторожно перелить в грелку через горлышко, аккуратно завинтить колпачок (кстати, они вечно теряются), выключить в кухне свет, запереть дверь и подняться по лестнице. Соответственно, мама отлучилась из спальни минут на шесть-семь. Когда она вернулась, папа уже был мертв.

«Я неуклонно приближаюсь к возрасту, когда приходится спать в носках». Мой отец, который предпочитал промолчать, чем сказать что-то плохое, не подозревал, что эта фраза станет последней в его жизни.

Нужно следить за тем, что говоришь. Смерть может настигнуть тебя в любой миг, и тот, кто продолжит жить, навсегда запомнит твои прощальные слова.

Блуждаю взглядом по дорожному атласу, но, поскольку я так и не разобралась, где нахожусь, толку от него никакого нет.

Примерно через тридцать миль пути замечаю на орешине объявление, написанное от руки: «БЛОШИНЫЙ РЫНОК!» Стрелка предлагает повернуть на развилке вправо. На следующей развилке вижу новое объявление: «БЛОШИНЫЙ РЫНОК В УШО-НЕ!» Дорога поднимается в гору, по обеим сторонам зеленеют поля и высятся холмы. Похоже на север моей страны. Я на разные лады повторяю вслух название населенного пункта: У-шон, Уш-шо-он, Ушо-н-н… Увлеченно играю в «Животное — Растение — Минерал», придумывая, что же за зверь такой этот Ушон.

На холме несколько каменных домов, часовня и желтый почтовый ящик. Стрелки указывают путь к барахолке и автостоянке. Паркую «вольво» возле «Ситроена 2 CV». Перед выходом из машины составляю список фраз, которые уместно произнести перед самой смертью.

Снаружи пахнет жареной едой и медом.

Фразы, которые уместно произнести перед самой смертью

— НУ, МНЕ ПОРА.

— КАКОЕ МИЛОЕ МЕСТЕЧКО!

— ЖИТЬ — ВОТ ЧТО СЛОЖНЕЕ ВСЕГО.

— МОЕ СЕРДЦЕ ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ, МОИ АТОМЫ ОСТАЮТСЯ.

— ЖИВЫМ ВАМ МЕНЯ НЕ ВЗЯТЬ,УБЛЮДКИ! (НАПРИМЕР, НА ВОЙНЕ.)

— Я ВИЖУ ЯРКИЙ СВЕТ…

- Я НЕУКЛОННО ПРИБЛИЖАЮСЬ К ВОЗРАСТУ, КОГДА ПРИХОДИТСЯ СПАТЬ В НОСКАX

— АЛЛО!

— Я ВСЕ ЗНАЮ.

— Я НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ.

— Я ВАС ПРОЩАЮ.

— ПРИНЕСИТЕ МНЕ ШАМПАНСКОГО (ИЛИ ЧАЯ, ПИВА, ГОРЯЧЕГО ШОКОЛАДА…).

— ЛИБО ВЫ СНИМЕТЕ ЭТОТ ГОБЕЛЕН, ЛИБО Я УМРУ. (КАЖЕТСЯ, ТАКИМИ БЫЛИ ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА ОСКАРА УАЙЛЬДА.)

— Я НАРИСУЮ ТВОЙ ПОРТРЕТ, ПОТОМУ что ты БЫЛА АНГЕЛОМ (УИЛЬЯМ БЛЕЙК).

— ЭТО БЫЛО ИДЕАЛЬНО.

— ЭТО БЫЛО СТРАННО.

— Я В ПОРЯДКЕ, А ТЫ?

— ВСЕГДА МЕЧТАЛ ИСЧЕЗНУТЬ НОЧЬЮ.

— Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ.

По мнению осла, мед не имеет вкуса

Блошиный рынок раскинулся в саду ресторана «У Стефана» — оттуда-то и чадит жареным. Робея перед толпой незнакомых людей, первым делом я заглядываю на соседнюю лужайку, где мирно щиплют траву ослики. Они не обращают на меня внимания. Прохожу в сад, прислоняюсь спиной к балюстраде и озираюсь по сторонам. Торговля идет в неторопливом послеполуденном ритме, все важные сделки уже состоялись утром. Однако я не теряю надежды встретить специалиста по ложкам.

Отступаю от балюстрады, достаю ложку и вслед за зеваками иду от прилавка к прилавку, за которыми журчит французская речь. Старинные инструменты, приданое для новорожденного, варенье, орехи, сабо, открытки, кофейные чашки, лампы, журналы, корзины и зеркала в ротанговых рамах, книги, колбасы, свинцовые и пластмассовые солдатики… Старые вещи вдруг кажутся мне уродливыми и бестолковыми. Зачем копить всякую рухлядь? Чтобы после твоей смерти кто-нибудь за бесценок распродавал ее на барахолке? Убираю ложку в сумку и уныло вдыхаю едкий запах, подавленная тщетностью жизни.