Я назвал его галстуком - Флашар Милена Митико (онлайн книги бесплатно полные TXT, FB2) 📗
Красные нити.
Запыхавшись, я остановился.
Дерево было увешано красными нитями. На каждой ветке нашего дерева дружбы висело по пять нитей, по одной за каждый прошедший год. Я ахнул. Как она залезла так высоко? Как добралась до густой кроны? Наши имена на коре вместе со стволом подросли, вытянулись вверх, к солнцу. Как она могла знать, что я приду сюда? Наконец я увидел и понял ее. И все же не полностью. Создатель такого произведения искусства захочет до самого конца сохранить тайну. Мяуканье храмовой кошки. Неужели она еще жива? Я взял ее на руки и дал когтям вонзиться мне в кожу. Теплая кровь. Я все еще существую. «Милая Юкико, — написал я на сгибе руки, — я хотел сказать тебе, что ты мне нравишься».
72
В нашем поселке образовалась брешь. Дом ее родителей вскоре очистили. Из окна своей комнаты я наблюдал, как люди в масках, прикрывающих нос и рот, выносят всяческий мусор и хлам. Сломанные велосипеды. Мятые кастрюли. Тележку, полную журналов и рекламных буклетов. Радиоприемники. Покрывала. Матрасы, изъеденные мышами. Три коробки с абажурами, гвоздями и винтиками. Выяснилось, что Миядзима давно уже жили за счет соседского мусора.
«Какой позор, — поразилась мама. Она стояла у меня за спиной. — Чего они только не насобирали! Гляди, наш будильник, вон там!»
Она сказала «наш будильник». Как будто он все еще был нашим. Как будто он наш навсегда. Она произнесла это вскользь. Мысли ее витали где-то далеко. Я понял, что не стоит напоминать маме, что она еще год назад выбросила его, потому что он ей сильно докучал. «Пусть будит кого-нибудь другого!» — с этими словами она выбросила его в мусорное ведро.
Последняя тележка с пластиком. Я вышел на улицу. Пустые консервные банки. Батарейки. Треснувшее зеркало, которое уродливо искажало мое отражение. Я заглянул в один из мешков, выставленных перед входом, и достал оттуда янтарный камень с заточенным в нем насекомым — инклюз. Я сунул его в карман брюк и пальцами ощупывал его поверхность. Он был гладким и прохладным, как камешек-антистресс. Один из грузчиков простонал из-под маски: «Хватит на сегодня».
73
Дом снесли. Дескать, он в таком состоянии, что сохранять его не стоит. По пути в школу я видел, как улицу перекрыли со всех сторон, а по пути домой я видел, как экскаватор разрушил последнюю стену. Земля дрожала у меня под ногами. Спустя несколько дней там, где я раньше стоял и звонил в дверь, была ровная площадка, а еще спустя время там построили новый дом. В него въехала семья с ребенком. Достойные люди, говорили про них, ну, может, чересчур богатые. Как это выглядело? Наш старенький «ниссан» рядом с их новой моделью. О Мия-дзима больше не вспоминали. После всего, насколько люди знали, а знали не много, просто не хотели слишком много знать, они переехали в нижний район, по уши в долгах, и никто бы не удивился, увидев их в одном из парков в С. под синим брезентом. Да, злые языки с большим удовольствием сказали бы, что видели их. С приятным ужасом произнесли бы: «Они опустились на самое дно». И собеседники, желая насладиться этим ужасом, хотя бы его частичкой, поддакнули бы: «Еще бы. Не сейчас, так скоро они окажутся на самом дне».
Только когда Фудзита из соседнего квартала дали сплетникам свежую пищу в виде игромании и разлада в семье, те перестали судачить о Миядзима.
— А что было дальше?
А дальше ничего. То есть все шло своим чередом, и я с этим смирился. Мне исполнилось семнадцать. Затем восемнадцать. Давление нарастало. Я бы выдержал его. Стиснув зубы, напоминая себе, что это и есть взросление — принимать жизнь такой, как она есть, оставлять горе в прошлом, даже если ты не оправился от него. Забывать. Даже такое. Снова и снова забывать. Я бы справился, если бы не Кумамото. У него же были глаза Юкико. Тот же взгляд: «Я рассеиваюсь».
— Это…
Я закончил фразу за него:
— …Тоже решение.
— Нет. — Он помотал головой. — По крайней мере, не то, какое ты принимаешь, когда у тебя есть выбор. Теперь я это понимаю. Мы все в этом кафе, — он обвел пальцем вокруг, — мы все несвободны. Просто это не снимает с нас ответственности. Несмотря на отсутствие свободы, мы постоянно принимаем решения, за последствия которых должны отвечать. И с каждым принятым решением становимся еще менее свободными.
Эта непростая мысль дала нам силы выбраться из кресел и выйти на улицу. Дождь стих, оставив после себя лишь легкую морось.
— Завтра увидимся? — спросил я.
— Разумеется.
74
В городе не видно звезд. Его яркая аура освещает небо, а не наоборот, и вместо созвездия Лиры самое большее, что можно увидеть, — самолет, в опасной близости планирующий над домами.
Зачем я ему рассказал?
Теперь я образ, скрывающий за собой еще один. Образ девушки, прильнувшей ухом к стволу сосны. Я попросил монаха не снимать красные нити. Он согласился, даже не зная моей истории.
— Поистине странно, — вот все, что он сказал на мою просьбу.
Иногда я приходил и садился под дерево. Но со временем нити потеряли цвет и все, кроме двух, упали с веток.
— Поистине странно, — повторил монах все тем же спокойным тоном, а когда упали две последние, произнес: — Жизнь.
Кривая сосна стояла на месте. Ту ночь я провел под ее кроной, задрав воротник. С иголок падали капли, но мне они не мешали. Скорее меня утешало, что я пересидел темные часы вот так, с окоченевшими пальцами. Родители, должно быть, заждались меня, звука моих шагов, они, должно быть, волновались, потеряли меня, возможно даже взяли телефон и набрали 110 [7], но вдруг почувствовали стыд и положили трубку обратно. В конце концов, разве можно заявить о пропаже привидения? Как объяснить, что нужно искать человека, которого нет? Как описать, что хватился его, хотя он исчез уже очень давно? И все же к утру я всем сердцем желал, чтобы меня искали и нашли. Схватили за плечи, дали пощечину и в слезах воскликнули: «Как могло случиться, что мы так ошибались!» А потом бы заключили меня в объятия и сказали: «Давай начнем все сначала».
75
Судя по углу падения солнечных лучей, было около восьми часов утра. Облака за ночь сместились на запад. Только сейчас я заметил, что забыл свой зонтик в кафе. Доказательство вчерашнего дня. Если бы я не оставил его там, я бы усомнился, что все это было наяву. Атак я знал: сухость во рту возникла от долгих разговоров, волосы пахли дымом оттого, что он много курил. Все взаимосвязано. Как и мы с ним. Я встал, отряхнул штанины от сырой земли и подумал: «А что, если бы он сегодня прыгнул под поезд? Он несомненно утащил бы меня за собой на гудящие рельсы, на смерть». Я двинулся в путь, полоски его галстука пестрили у меня перед глазами.
— Доброе утро, — опередил он мое приветствие. — Плохо спалось?
Я последовал за ним. Мы шагали в ногу. Он останавливался время от времени. Что-то искал. Нашел. Зажал губами сигарету, продолжил идти уже медленнее. Снова остановился. Двинулся дальше. Да так неторопливо, что мы уже не шли, а, как два фланера, праздно, не спеша прогуливались среди суетливых людей. В стекле витрины я увидел наши отражения, выпавшие из ритма окружающей жизни.
— Дождь всегда предшествует самым ясным дням, — сказал он мне через плечо.
Вот и парк. Мы сели на нашу скамейку.
— Как же хорошо снова быть здесь. — Он вытянул ноги.
76
— Как ты думаешь, есть ли жизнь после смерти? — спросил он ни с того ни с сего. — Я про Юкико. Ночью, уже лежа в кровати, я задумался: а вдруг она переродилась? Ну, скажем, в Мексике. Ей теперь два или три года. Она уже говорит. На испанском. Быстро учится. Ей только слово скажи, она тут же его повторяет. У нее два брата. Хорхе и Фернандо. Они играют все вместе. Старшие следят за тем, чтобы сестра не проглотила детальки конструктора. Они — тоже перерожденные души. Как бы это сказать, я подумал о том, что Юкико могла бы сейчас, со всеми накопленными знаниями, в домике где-нибудь в Пуэбле, в комнате, в теле под именем Изабелла, собирая конструктор, — могла бы на миг вспомнить, что однажды уже была здесь. Что ей знакомо солнце, лучи которого падают на ее ручки сквозь жалюзи. Знаком оклик матери. Чувство дежавю. Я заснул с этой мыслью. Что мы переродились здесь, чтобы что-то вспомнить. Завораживает, не правда ли? Мысль, что ты мог бы ее встретить. Когда-нибудь. В Мексике. Или где угодно. В один случайный миг ее рукав коснется твоего, и было бы жаль этот миг упустить. Невосполнимая потеря. Вдобавок такое могло бы случиться и с нами. Как бы это сказать. Сегодня на платформе, в окружении толпы людей я спросил себя, заметил ли бы я пропажу одного из них? А еще: заметил бы он мою пропажу? Не затем ли мы все здесь, чтобы касаться друг друга? Когда поезд наконец подъехал и я увидел мелькающее в его окнах и в дремлющих за ними людях свое отражение, у меня не осталось вопросов. Скорее это было озарение: все мы друг с другом связаны.
