Мастерская дьявола - Топол Яхим (книги серии онлайн .TXT) 📗

Он обещал мне там работу. Единственное, что мне для нее понадобится, это база данных «Комениума», то есть наши контакты со щедрым миром денег, хранящиеся и в моей голове, и — прежде всего — на флешке, в этой малюсенькой технической вещице, в «Паучке».

Подробности я узнаю на месте.

Алекс сел на траву, а Марушка осталась стоять, мы смотрели друг на друга, и Алекс объяснил мне, что «Комениум» обречен.

Алекс говорил об обвинениях в растрате, уклонении от налогов, шантаже, воспрепятствовании действиям должностных лиц, неуважении к судебным органам, присвоении и порче общественного имущества, нарушении правил человеческого общежития, а сверх того ссылался на параграф о развращении малолетних и на множество других параграфов, что кружили над спокойной гладью нашей терезинской жизни, как жадные бакланы над заболоченной лужей, кишащей мелкими рыбешками.

И потом он прибавил, что, по его сведениям, решение уже принято и сюда приедут бульдозеры.

Откуда ты знаешь?

Алекс махнул рукой в сторону городских валов, где в ложбине, в песчаной яме, заслоненной от лучей солнца кустами, валялись работники Мастерской радости, выпивая и покуривая, — для них работа кончилась, и они вернулись к своим прежним привычкам.

Когда?

Завтра.

Алекс улыбнулся и опять кивнул в сторону ватаги бездомных.

Я закрыл глаза и поверил.

Дегенераты постоянно шастали между нашим разрушенным городом и признаваемой властями территорией Музея, у них всюду были глаза и уши, и, если гроза висела в воздухе и вот-вот должна была грянуть, они наверняка об этом пронюхали.

Когда я открыл глаза, то увидел красивое лицо Марушки, она перехватила мой взгляд, а потом смежила веки. Я, сколько мог, наслаждался их нежным трепетом, а затем кивнул.

Алекс дал мне ключ от ячейки в камере хранения аэропорта, рассказал, что в ней, и сообщил, где и когда мне ждать связного, который переправит меня на его с Марушкой родину.

Я ответил, что лучшей связной была бы сама Марушка…

Мы посмотрели друг на друга. Не знаю, что он об этом подумал.

Мне не важно, что вы потерпели неудачу, сказал Алекс. План у вас был что надо. Не вышло, потому что вы не заручились поддержкой официальных инстанций. У нас все иначе. Вот увидишь.

Лучше бы он уже ушел!

Я решил, что перед отъездом встречусь с Лебо. И, может быть, еще с Сарой. Хоть я и сказал Алексу «да», но все равно… как к этому отнесется Лебо? Я должен его спросить.

Когда они оба ушли, я ухватил Бойка и прошел пару десятков метров по траве в сторону дегенератов.

Они валялись на земле, а когда я подошел к ним вплотную, застыли. Все вместе они выглядели как комок из дырявых одеял, рук и ног в лохмотьях, глаз, волос и бород в парах алкоголя. Что дальше?

Кто-то из них хихикнул.

— Вот ты и в дерьме, начальник, нет? — просипел из ямы чей-то голос. — Расхаживал тут как основной, а сейчас — все, амба, так ведь? Что делать-то будешь, а?

Значит, Алекс не ошибся, подумал я, все решено, это конец «Комениума». И я стегнул по спине Бойка, который терся о мою ногу: двигай за мной! Но он не тронулся с места. И, к моему удивлению, из клубка ко мне протянулась чья-то рука с бутылкой.

— Ну, чего пялишься, давай, согрейся, сучара! — пробурчал кто-то. Я взял бутылку, присел на краю их логова, болтая ногами. Боек жует траву, поглядывая на меня. Да это же красное, то, что я привозил с Сарой, она выбирала его когда-то давно, ага, стибрили, стало быть, имущество «Комениума». Ну да теперь уж все равно.

Стоп, я же хотел найти Лебо, хотел поднять на ноги «Комениум»! Но мало-помалу я сполз в ложбину, это как-то само получилось, я просто съехал на ягодицах вниз. От земли веяло холодом, но нас защищал слой газет, тряпья, лоскутов одеял. Мы дышали друг на друга.

Потом кто-то выдернул пробку из бутыли с денатуратом. Больше мы ни слова друг другу не сказали.

А утром приехали бульдозеры.

6.

В тот день на рассвете желтые и оранжевые машины пробились через развалины у Манежных ворот, бульдозеры в тусклом свете раннего утра уничтожили сарай для коз… машины крушили стены и дома, экскаваторы и вой сирены согнали с двухъярусных нар наших студентов и студенток, огромные ковши вломились в кухню и своротили плиту для нашей гетто-пиццы… кто-то, выбираясь наружу, лягнул меня по голове, это помогло мне слегка очухаться, и тут же в мой мозг, угнетенный похмельем, вгрызлась сирена, мы услышали и вертолеты… Где же Лебо, яростно выкарабкивался я из нашей ложбины, замаскированной редким кустарником; потом я пробежал немного и залег, отсюда хорошо просматривается здание «Комениума», рядом со мной лежит старый Енда Кус, наверное, это он протянул мне вчера бутылку… нет смысла прорываться дальше, мы видим, что вся главная площадь забита коммандос в черной униформе, там, где экскаваторы и бульдозеры вгрызаются в стены домов, сразу как из-под земли появляются в своих оранжевых жилетах бригады по разбору развалин, тут же стоят санитарные машины… студенты в трусах и майках, девушки — все в одном клубке, окруженные полицейскими, нуда, их ведут к машинам… то один, то другой пытается вырваться, отбежать в сторону, но операция продумана, хватают всех! Даже Большую Лею! Она отмахивается огромным циркулем, бьет со всей высоты своего роста, но на нее набрасывают сеть, та опутывает ее, и вот уже Лея на земле… я ищу взглядом могучую фигуру Лебо, уж он бы дрался — ни кирпича им, ни нар, вот его слова… может, он проскользнул в проход между домами, скрытый предрассветной мглой, или, наоборот, получил по башке дубинкой, ведь против лома нет приема… да, скорее всего, его первым запихнули в машину, он, конечно, защищал своих… На мгновение над черными спинами коммандос мелькнула светлая коса: Сара? Большинство садится в скорые по своей воле, спасибо еще, что в скорые… автозаков я вроде нигде не замечаю… полиция окружила здание «Комениума», вот ведут женщину… и тут меня разбирает смех, Кус тоже фыркает… тетя Фридрихова в ночной рубашке кажется великаншей! Она вполне грациозно движется посреди полицейских и даже поднимает над головой руки, вроде как сдается… Хе-хе, тихонько смеется Кус, сквозь стебельки травы мы смотрим на представление под названием «Последний день Комениума»… просто умора, столько полицейских и медиков ради пары наших теток… потом на спину Фридриховой накидывают одеяло… других бабулек что-то не видно, наверное, они уже сидят в скорых… но где же Лебо, таращу я глаза, так что они начинают болеть… и белорусов наших нет — впрочем, это меня не удивляет.

Центральную площадь еще раз облетает вертолет, а потом исчезает в небе, операция закончена… Забитые людьми скорые и сопровождающие их полицейские машины понемногу разъезжаются, с площади и улиц доносится гомон тех, кто разбирает завалы, они идут по следам бульдозеров с крючьями и палками, и тогда я решаюсь — и, пригнувшись, бегу вниз по склону, что после вчерашней пьянки мне удается только благодаря всеобщей сумятице. Да, вниз по склону козьей тропой — и вот я на площади… Я пробираюсь среди рухнувших балок и обломков стен, стараясь не столкнуться с парнями в оранжевых жилетах, чьи фонарики светят в полумраке, несколько полицейских тоже все еще здесь… я подкрадываюсь ближе и ближе, двери «Комениума» распахнуты, вот отсюда их выводили, наших студентов… Лебо, ты там? Эй, Лебо, кричу я уже во весь голос, протискиваясь в коридор… Повсюду грохочут машины, ковши бульдозеров крушат кирпичи и балки, груды камней и черепицы, вот это да, настоящий похоронный марш, потрясающе, говорю я себе, прощальный военный салют городу… сюда эти парни с крюками и легавые еще не добрались, я проскальзываю в коридор «Комениума», спотыкаюсь о чью-то кроссовку, свитер — вещи, свалившиеся с тех, кого выволакивали отсюда, комната еще полнится дыханием спящих, везде разбросаны одеяла, и вот я уже в компьютерном уголке за нарами, я знаю, что надо делать, и я это делаю.

Я должен стереть все свои отпечатки с компьютера, с клавиатуры, по которой я лупил все эти дни и ночи, я не хочу больше в тюрьму, я больше не выдержу, всюду валяются блокноты, диски и всякое разное барахло, со всего этого я не смогу стереть свои отпечатки, просто не успею — что ж, ладно, значит… я достаю из-под стола бутылку спиртового растворителя и выбегаю в коридор, где-то тут тетушки держали кое-что для уборки, я хватаю все эти химические средства и бутылку технического спирта… только одну вещь я забираю со стола и сую в карман, это кусок бумаги, обрывок блестящего конверта, который я здесь оставил, на нем американский адрес пана Мары… Правда, я никогда не играл в эту игру и вряд ли стану, думаю я… и, сорвав ногтями пробку с бутылки, обливаю все подряд, щелк — и пламя взмывает вверх, какой же я идиот, у меня на руках горят волосинки, кисти мигом опаляет, от боли у меня аж желудок сжимается… пластмасса тоже плавится, огонь ползет по нарам, просто не верится, древесина закручивается спиралью, и… бах! Это взорвалась бутыль, раскаленные мелкие осколки летят во все стороны, а когда я опять открываю глаза, языки пламени уже вгрызаются в деревянные койки, дерево трещит, я натыкаюсь на стол, вслепую двигаюсь по комнате, поскальзываюсь на одеяле, вокруг полно дыма, чье-то хныканье или стон пугает меня, из-под одеяла высовывается рука, залитое слезами лицо, очки… «Уходи!» — хочу крикнуть я, но тоже только скулю; я гоню Рольфа перед собой, он ползет на четвереньках, через него не переступить… мою спину обдает жаром, я даю Рольфу пинка, он поднимается, скачет на одной ноге, я выталкиваю его в коридор, тут сплошной дым, мы начинаем задыхаться, Рольф рвется обратно, хватается за дверь, жестикулирует, я не слышу его, не понимаю… «Есть там кто?» — спрашиваю я, захлебываясь кашлем, мы уже почти на улице… его глаза полны ужаса, у меня по лицу тоже текут слезы, всё в дыму — поздно, если кто-то и остался внутри, уже поздно, мы оба это знаем, я выпихиваю его наружу и сам выпрыгиваю следом, его мотает из стороны в сторону, идиот, он же бежит в одних трусах прямо к ним в руки, еще минута — и они его схватят, наверняка схватят…