Скиппи умирает - Мюррей Пол (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
— Но потом началась война, и сын Лоджа Раймонд был убит в сражении. И Лодж немедленно увлекся как раз теми самыми идеями, которые еще недавно собирался разоблачать. Он утверждал, будто общался с покойным сыном; он даже написал целую книгу, часть которой была якобы надиктована ему умершим юношей. Если верить этой книге — которая, кстати, имела бешеный успех, читатели расхватывали ее, — то загробный, потусторонний мир — сын Лоджа называл ее “Страной лета” — находится всего в волоске от мира, знакомого тебе и мне. Только он существует в другом измерении, поэтому мы его не видим.
— Но он видел его?
— Да нет. У Лоджа была служанка-медиум. И все общение происходило через нее. Но Лодж, опираясь на собственные работы в области физики и на описания иного мира, полученные от Раймонда, поверил в то, что вот-вот убедительно докажет, что есть жизнь после смерти. Ключом к доказательству было четвертое измерение — то самое дополнительное измерение, существующее рядом с нашим миром, но отделенное от него невидимой заслонкой. Лодж верил, что открытые им новые электромагнитные волны способны проходить через эту заслонку.
— Как? — Рупрехт сверлит его глазами, будто рысь, если, конечно, можно сравнить с рысью этого четырнадцатилетнего увальня, страдающего хроническим ожирением.
— Дело в том, что в те времена считали, что пространство пронизано невидимой материей, которую называли эфиром. Ученые не понимали, каким образом эти недавно открытые ими волны — световые волны, радиоволны и так далее — могут двигаться в вакууме. Ведь должно же быть что-то, что их переносит с места на место! И они придумали эфир. Эфир — это и есть то, что позволяет свету перемещаться от Солнца к Земле. Эфир связывает все со всем. А спиритисты уверяли, что одной материей дело не ограничивается. Иными словами, эфир привязывает наши души к нашим телам, и он же соединяет мир живых с миром мертвых.
— Эфир. — Рупрехт кивает своим мыслям.
— Верно. Лодж думал, что, поскольку электромагнитные волны способны проходить по эфиру, общение с мертвыми не просто научно доказуемо, но даже вполне доступно при помощи современных средств техники. Судя по тому, что рассказывал Раймонд о Стране Лета, погибшие солдаты могли слышать тончайшие звуки, исходившие из мира живых, — особенно музыку, некоторые образцы музыки способны были проходить через завесу. И вот Лодж в своей книге попытался описать основные принципы того, как можно наладить такое сообщение между мирами.
— И что было дальше?
Рупрехт нависает над столом, и кажется, будто он парит над своим стулом; Говард, которому от этого становится как-то неуютно, делает попытку отодвинуть свой стул чуть-чуть назад, но обнаруживает, что ножки намертво приварены к полу.
— Да ничего, — отвечает он.
— Как это — ничего? — недоумевает Рупрехт.
— Ну, все провалилось. Точнее, я хочу сказать, он ошибался — с самого начала ошибался. Потому что никакого эфира не существовало. Не существовало никакой таинственной субстанции, которая соединяла бы все со всем остальным. Лодж сделался посмешищем, а его репутация оказалась погублена.
— Но… — Рупрехт недоверчиво смотрит в стол, совсем как инвестор, которому сообщили, что весь портфель его ценных бумаг упал в цене. — Но почему же ничего не вышло?
Говард не совсем понимает, в чем дело, почему Рупрехт принимает все это так близко к сердцу.
— Думаю, здесь важно помнить, в какой среде работал Лодж, — осторожно говорит он. — Да, он был выдающимся ученым. Но еще он был отцом, недавно потерявшим сына. Другие защитники спиритизма находились в сходном положении: например, сэр Артур Конан Дойль, у которого война тоже отняла сына. Люди, которые покупали книгу Лоджа, те, кто сам проводил спиритические сеансы, солдаты в окопах, которым являлись призраки убитых товарищей, — все они пребывали в состоянии скорби. Это был мир, буквально лишившийся разума от горя. В то же время это была эпоха, когда наука и техника обещали дать ответы на любые вопросы. Вдруг появилась возможность разговаривать с человеком, находящимся на другом конце света, — так отчего тогда нельзя разговаривать с умершими?
Рупрехт, затаив дыхание, остекленевшим взглядом смотрит ему в рот.
— Но в том-то и дело, что это невозможно, — говорит Говард, и повторяет: — Невозможно, — как бы обороняя свои позиции от враждебности, с какой встречается эта информация, — от взгляда, в котором читается и уныние, и непокорство.
— Но он ведь утверждал, что в ходе экспериментов разговаривал с умершими, — говорит мальчик.
— Да, но это следует понимать как проявление…
— Но ведь если ему никто не верил, это еще не значит, что он говорил неправду.
— Понимаешь… — Говард даже не знает, что на это ответить.
— Да ведь есть куча вещей, которым люди не верят, хотя это правда. — Голос Рупрехта, хотя он и не повышает его, почему-то начинает звучать более интенсивно, привлекает к себе внимание, и иностранная пара поднимает глаза от карты. — А куча всякой ерунды, в которую верят, от этого не становится правдой!
— Пожалуй, это так, но это еще не значит…
— Откуда вы знаете, что он ошибался? Откуда вы знаете, что солдатам и остальным людям просто померещилось то, что они видели? Откуда вы знаете?
Он произносит все это с таким яростным напором, что его рыхлое лицо, порозовев, напоминает злобную медузу, и Говард предпочитает не противоречить ему; он просто кивает, глядя на полурастаявшие кубики льда на дне своего пластикового стакана. Туристы встают и выходят из кафе.
— Давай я расскажу тебе о другом знаменитом человеке той эпохи, — наконец говорит Говард. — Это Редьярд Киплинг, писатель. Среди прочего, он написал “Книгу джунглей” — ты наверняка видел фильм — помнишь Балу? Трам-пам-пам, я хочу быть как ты…
Рупрехт смотрит на него в недоумении.
— Ну, не важно. Когда началась война, единственный сын Киплинга, Джон, захотел записаться в добровольцы. Но, поскольку ему было всего шестнадцать, Киплингу пришлось пойти на всякие ухищрения, чтобы его взяли на службу. Один его друг был командующим Ирландского гвардейского полка, и его трудами Киплинг устроил сына на фронт. Джон отправился проходить военную науку, а через год его отправили на Западный фронт. Через сорок минут после начала первого сражения он бесследно пропал, и никто его больше не видел.
— Киплинг был сломлен горем. Он погрузился в отчаяние. Он так убивался, что, хотя раньше он всегда бранил спиритические сеансы, называя их шарлатанством, теперь был уже готов даже на это средство — лишь бы войти в контакт с сыном. Но потом к нему обратился полковник из Ирландского гвардейского полка. В каждом полку создавались записи о его участии в войне, и полковник предложил Киплингу написать для их полка такую книгу.
— Киплинг был британцем до мозга костей. И считал, что ирландцы-католики ничем не лучше зверей. Но, так как это был полк, где служил его сын, Киплинг, самый знаменитый в мире писатель того времени, согласился написать историю Ирландского полка. И не просто историю: он решил писать о простых людях — не об офицерах, не о великих сражениях — и не затрагивать общих военных тем. Он пользовался полковыми дневниковыми записями и личными записками ирландских солдат. Изучая эти материалы, он поражался отваге солдат, их верности и порядочности.
Он писал эту книгу пять с половиной лет. Эта работа оказалась очень трудной. Но потом он говорил, что это его самое важное произведение. Он воспользовался возможностью увековечить смелость этих людей, сохранил для будущих поколений память о сыне. Поэт Бродский однажды сказал: “Потому что если любовь и можно чем-то заменить, то только памятью”. Киплинг не мог вернуть Джона. Но он мог вспоминать его. И таким образом его сын продолжал жить.
Эта притча, похоже, не производит нужного действия; на самом деле Говард даже не уверен, что Рупрехт, продолжающий что-то рисовать соломинкой по лужице спрайта на столешнице, вообще слушал его. Юноша за стойкой смотрит на часы и принимается разбирать кофейный аппарат. Жужжит электрический вентилятор — это будто звук самого времени, что неумолимо ускользает куда-то у них из-под ног. А потом, не поднимая глаз, Рупрехт бормочет:
