Дэниел Мартин - Фаулз Джон Роберт (читаем книги txt) 📗
– Слушай, ты вовсе не будешь мне помехой. Хотя бы этому ты можешь поверить?
Джейн низко опустила голову, и все молчала, явно смущенная его настойчивостью. Он и сам помолчал какое-то время, потом заговорил снова:
– Что скажут люди, да?
– Не представляю себе, чтобы Нэлл сочла это проявлением хорошего вкуса.
– Поскольку ее последние инструкции мне были в том духе, что я должен вернуть тебя в лоно буржуазии, я в этом сильно сомневаюсь.
Она быстро взглянула на него, но он упорно вглядывался в дорогу.
– И с каких это пор ты или я принимаем всерьез ее жизненное кредо?
– А что она на самом деле сказала?
– Если отбросить саркастические выпады – что она тебя любит. И искренне беспокоится о тебе. – Помолчав, он продолжал: – Не думаю, что она не хочет видеть тебя такой, как ты есть. Она не хочет видеть тебя несчастной. – И добавил: – А мне будет только приятно позвонить ей, когда мы доберемся до дома, и изложить эту идею.
– Ой, вот уж не стоит.
– Отчего же нет?
– Потому что не в Нэлл дело.
Некоторое время он вел машину, не произнося ни слова.
– Это из-за того, о чем Энтони мне сказал? Думаешь, я просто из приличия выполняю завет?
– Ну, я думаю… Отчасти – да.
– Значит, человек не может сделать то, что считает вполне нормальным и разумным, только потому, что это советовал Энтони?
– Просто я уверена, что он вовсе не хотел, чтобы ты вот так лез из кожи вон, чтобы мне помочь.
Дэн опять замолчал, на этот раз – надолго, обдумывая новую линию атаки.
– Мне кажется, что его самоубийство было, хотя бы в какой-то мере, попыткой сделать невозможным то твое отношение ко мне, которое было так заметно до того, как мы услышали о его смерти. Я не имею в виду твое отношение ко мне лично. А то, что За ним крылось твое отношение ко всему остальному. Я начинаю Думать, что реальный значительный шаг, который тебе предстоит совершить, это – снизойти до того, чтобы признать за некоторыми вещами право быть такими, каковы они есть.
– Не за некоторыми вещами. За собой.
– Это вовсе не означает, что Энтони не разобрался в проблеме. В тот вечер он говорил мне о тебе практически то же самое, что потом и ты, – буквально слово в слово.
– Он так и не понял, что я не могу себя простить.
– Не согласен. Я думаю, это он понимал. Но даже если и нет – ты не соглашаешься теперь поехать из-за того, что не можешь себя простить? Это же мазохизм! Самобичевание.
– Зато все остальные так страстно жаждут меня простить! Лишь бы я казалась довольной и счастливой.
Дэн бросил на нее сердитый взгляд:
– Не можешь же ты думать, что испытывать беспокойство о тебе – это что-то вроде дьявольского искушения? Абсурд какой-то.
– Дэн, я же не знаю. – Она быстро поправилась: – Я понимаю, ты ко мне очень добр… – Последовал короткий, осторожный вздох. Дух загнан в угол. Но не сломлен.
– Это что, опять твое старое – «подумалось, что так будет правильно»?
Она медлила с ответом и ответила не совсем прямо:
– Когда я проснулась сегодня утром, мне было совершенно ясно, что я никоим образом не могу поехать.
Дэн еще раньше заметил, что, когда Джейн загоняют в угол, она бессознательно (в противоположность сознательной насмешливости) укрывается за типичными клише среднего класса, что в обычных условиях ей совершенно несвойственно; возникают типичные усилители значения, это «никоим образом»; и, разумеется, типично английское стремление укрыться, избежать той откровенности, которая у любого другого народа принята в обыденных разговорах между близко знакомыми людьми. Но, подумал он, может, это – просто как дождь, который хлещет в ветровое стекло; и неожиданно для себя самого вдруг вспомнил четверостишие начала шестнадцатого века, которое так полюбилось Генриху VIII:
Ни в первом, ни в третьем лице, каким он теперь тоже был, Дэн вовсе не мечтал снова обнять Джейн, во всяком случае, в том смысле, в каком старый сладострастник Генрих VIII мог это себе вообразить; но так же, как определенная погода всегда заставляла его уходить в воображаемое, этот психологический кокон из туч и дождя, эти условности, традиционность речи, реакций и восприятий, отвергая живущую внутри тебя панораму, заставляли эту панораму вообразить, приглашали ее исследовать; даже в самом простом обмене самыми простыми репликами возникало некое неизвестное число, загадка, тайна. И как ребенком он смутно понимал, что кокон такой вот зимней погоды был неизбежен и необходим, так и сейчас, подумал он, была неизбежна и необходима эта непрозрачность теперешнего поведения; оно тоже все время требовало от своих жертв веры в присущую ему плодородность, требовало делать ставку на то, что из кокона вылупится красавица бабочка, что ясная погода ждет впереди.
А в реальном настоящем он протянул руку и коснулся рукава ее пальто.
– Я ведь только предлагаю сделать совсем маленький шаг – выйти на солнце. Для разнообразия.
Джейн улыбнулась, но лицо ее было печальным.
– Ну, скажу я тебе, в такую погоду…
– Обещай мне хотя бы обсудить это сегодня с Роз, ладно? Если она побелеет от ужаса, я признаю свое поражение.
Губы ее еще хранили улыбку; она помолчала, колеблясь, потом кивнула, на время сдавая позиции:
– Хорошо. Обещаю.
Дэн понял: больше всего на свете ей хотелось бы запереть свой отказ в сейф, чтобы навсегда закрыть к нему доступ; но она снова оказалась в плену условностей, требовавших оставить хоть малую возможность выбора.
Они въехали в деревню с противоположной Торнкуму стороны, и Дэн спросил (дождь к этому времени несколько умерил силу), не хочет ли Джейн заглянуть в церковь. Ему подумалось, это может напомнить ей, что и другие в детстве вынуждены были пройти через свое чистилище. Но для нее это вовсе не оказалось очевидным: она восхищалась церковью, ее открытостью, ее колоннами из крупнозернистого песчаника, пышной резьбой и Цветными медальонами крестной перегородки. Потом они, под моросящим дождем, прошли несколько шагов по дорожке к двум могилам; а еще Дэн показал ей, остановившись у ворот, ведущих с кладбища к пасторскому дому, дом, в котором родился. Когда они повернули назад, Джейн на миг снова остановилась у могил – прочесть надпись на памятнике матери. Камень чуть покосился, наклонился вперед, и с одного угла на могилу падали капли – словно упрек Дэну за так и не пролитые (во всяком случае, на его памяти) слезы о матери.
– Почему ты молчал обо всем этом тогда, в Оксфорде, Дэн?
– Может, пытался сделать вид, что этого не было?
– Я помню только, что ты над всем этим посмеивался,
– Но я ведь написал ту пьесу.
– Ох, да, конечно. Я совсем забыла. – Она чуть улыбнулась ему и снова опустила глаза на могилу. – Завидую тебе. Когда вспоминаю наши вечные скитания из одного посольства в другое.
– Все началось, когда я увидел, что на самом деле за этим кроется. Приходилось так много всего скрывать. – Они повернули назад и направились к машине. – Я был много хуже, чем твой Пол. Он по крайней мере может не скрывать того, что чувствует. А мне даже этого делать не дозволялось.
– Что же заставило тебя вернуться сюда?
Накануне, за ужином, они немного поговорили об этом, но Джейн, видимо, чувствовала, что Дэн был не так уж откровенен с ней. Он пристально смотрел на дорожку, потом бросил на Джейн взгляд, в котором прятались озорные смешинки.
– Деревенская толстушка с божественно синими глазами.
И вдруг Джейн широко улыбнулась и всплеснула руками в перчатках, на миг став самой собой – прежней.
– О, Дэн, как трогательно!
– В этом больше правды, чем тебе кажется, – пробормотал он.
Пока они ехали по тому же проселку, что он когда-то каждое утро проезжал на велосипеде, он рассказывал ей про Ридов и про свой трагикомический роман с Нэнси.
