Разговор в «Соборе» - Льоса Марио Варгас (читать книги полностью .TXT) 📗
— Значит, что жена твоя узнает, тебе наплевать, — глядя ему в глаза, сказала Кета. — Тебя волнует только Златоцвет, только он, педераст, тебя беспокоит. Ты еще хуже, чем он. А ну убирайся отсюда!
— Она послала письмо его жене, — хрипел Амбросио, и Кета видела, как он понурился от стыда. — Его жене. Муж твой — то-то и то-то, муж твой со своим шофером, спроси-ка его, что он чувствует, когда негр — и так две страницы в таком вот духе. Его жене. Ну, скажите мне, зачем она это сделала?
— Я же тебе говорю: она не в своем уме, — сказала Кета. — Зачем, зачем? Затем, что хочет в Мексику и на все готова, чтобы…
— Она звонила к нему домой! — Амбросио вскинул голову, и Кета увидела, что глаза его подернуты пеленой безумия, немого, не находящего себе выхода ужаса. — Такое же письмо получат твои родные, друзья, твои дети. Я им напишу то же, что жене написала. И твоим служащим. И это — единственному человеку, который ей помогал неизвестно почему, который ей добро делал.
— Она отчаялась, — сказала Кета громче. — Ей нужен был билет, ну и вот. Вынь да положь.
— Вчера он ей его привез, — хрипел Амбросио. — Я тебя погублю, я тебя утоплю, посмешищем сделаю. А он ей сам, лично, привез билет. Но ей мало. Она и вправду рехнулась, требует еще сто тысяч. А? Ну, скажите же вы ей. Скажите, чтоб перестала его мучить. Скажите, что это в последний раз.
— Ничего я ей больше не стану говорить, — пробормотала Кета. — Меня это не касается, я знать ничего не знаю. Пусть они с Златоцветом хоть глотку друг другу перегрызут, их дело. Я лезть не собираюсь. А ты-то что суетишься? Может, Златоцвет тебе расчет дал? Может, ты потому грозишь, что надеешься: этот педераст простит тебе Амалию?
— Не надо придуриваться, — сказал Амбросио. — Не делайте вид, что не понимаете. Я не ругаться с вами пришел, а поговорить. Расчета он мне не давал и сюда не посылал.
— Ты давно должен был сказать мне правду, — сказал дон Фермин. — Сказать, что у тебя есть женщина, что она ждет ребенка, что хочешь жениться. Вот как ты должен был поступить, Амбросио.
— Тем лучше для тебя, — сказала Кета. — Ведь ты столько времени виделся с ней потихоньку, потому что боялся Златоцвета. Выходит, зря боялся. Он узнал и не уволил тебя. Говорю тебе, полоумная сделала это не со зла. Не лезь, они сами разберутся.
— Он не выгнал меня, не рассердился, не ругал меня, — хрипел Амбросио. — Он пожалел, он простил меня. Как вы не понимаете: такого человека нельзя мучить. Неужели не понимаете?
— Да, Амбросио, неважные времена ты пережил и, должно быть, сильно меня ненавидел, — сказал дон Фермин. — Приходилось скрывать это от жены — и столько лет. Сколько, Амбросио?
— Я себя чувствовал полным дерьмом, передать даже не могу, — застонал Амбросио, с силой ударив кулаком по спинке кровати. Кета вскочила.
— Ты, бедолага, думал, я рассержусь на тебя? — сказал дон Фермин. — Нет, Амбросио. Забери отсюда Амалию, заводи семью, детей. Можешь работать у меня, сколько сам захочешь. А про Анкон и про все прочее забудь.
— Он умеет тобой управлять, — пробормотала Кета, шагнув к двери. — Он знает, кто ты есть. Я ничего не стану говорить Ортенсии. Сам скажи. А если еще раз попадешься мне на глаза здесь или у меня дома — берегись.
— Ладно, ладно, я ухожу, больше не вернусь, не беспокойтесь, — вставая, сказал Амбросио; Кета распахнула дверь, и снизу, из бара, в комнату ворвался разноголосый говор и музыка. — Но последний раз прошу, поговорите с ней, посоветуйте ей, усовестите. Пусть оставит его в покое.
Автобус он водил только три недели — дольше сам автобус не протянул. Однажды утром на самом выезде из Яринакочи он задымил и сдох, ненадолго зайдясь в предсмертной лязгающей икоте. Подняли капот, полезли в мотор. Отъездил, бедняга, сказал дон Каликсто, хозяин. Как только понадобится шофер, дам тебе знать, Амбросио. А два дня спустя появился в домике его владелец, дон Аландро Песо, и заговорил тихо, мирно: все знаю, все понимаю, работу потерял, жену схоронил, несчастья так и валятся. Он очень сочувствует, но благотворительностью заниматься не может, так что, Амбросио, освобождай помещение. В уплату просроченной аренды дон Аландро согласился взять стол, кровать, колыбель, примус, а остальное имущество Амбросио сложил в коробки и снес пока к донье Лупе. Увидевши, в каком он расстройстве, она сварила ему кофе, сказала: ну, хоть за девочку ты не переживай, она ее не бросит, будет с нею сколько понадобится. Амбросио поплелся к Панталеону, а тот еще из Тинго-Марии не приехал. Появился он только к вечеру, увидел, что у дверей его сидит Амбросио, ноги по щиколотку ушли в раскисшую землю. Попытался было приободрить его: ну, ясное дело, живи, пока работы не найдешь. А найду ли, Панталеон? Да, действительно, с работой у нас плохо, отчего бы Амбросио не попытать счастья в других краях? В Тинго, скажем, или в Гуануко. Но Амбросио ему ответил, что слишком недавно померла Амалия, и ребенок погиб, и потом, как ему скитаться по белу свету с девчонкой? Однако он все же попытался зацепиться там, в Пукальпе. То разгружал баржи, то сметал паутину и морил крыс в магазинах компании Вонг и даже мыл каким-то обеззараживающим раствором полы в морге, но всего этого и на табак не хватало. Если б не Панталеон да не донья Лупе, он бы с голоду помер. И пришлось ему в один прекрасный день предстать скрепя сердце перед доном Иларио: нет, ниньо, не права качать, а просить. Все, дон, крышка мне, помогите чем можете.
— У меня все водители укомплектованы, — сказал ему с печальной улыбкой дон Иларио. — Не могу же я кого-то рассчитать, а тебя взять.
— Увольте дурачка из «Безгрешной души», — попросил его тогда Амбросио. — Наймите в сторожа меня.
— Я ж ему не плачу, позволяю только там дрыхнуть целый день, — объяснил ему дон Иларио. — За кого ты меня принимаешь: я тебя найму, потом ты найдешь работу, а где мне будет найти такого, чтоб согласился не получать ни гроша?
— Вот так-то, ниньо, — говорит Амбросио. — А те расписки на сотню солей в месяц, что он мне показывал? Куда ж эти деньги уплывали?
Но ему он ничего не сказал: выслушал, кивнул, пробормотал «очень жалко». Дон Иларио его ободряюще похлопывал, а на прощанье дал пятерку — выпей, мол, Амбросио. Он пообедал в харчевенке на улице Комерсио, купил Амалите-Ортенсии леденец. А у доньи Лупе поджидала его новая беда: опять, Амбросио, приходили из больницы. Если не пойдет хоть объясняться, если уж не платить, то заявят в полицию. Он пошел. И сеньора из администрации стала его ругать за то, что уклоняется от уплаты и скрывается. Вытащила счета, стала ему показывать.
— Чистый цирк, ей-богу, — говорит Амбросио. — Около двух тысяч. Можете себе такое представить, ниньо? Две тысячи за то, что они ее уморили?
Но и ей он ничего не сказал: тоже слушал с серьезным видом, кивал. Ну так как? — растопырила руки сеньора из администрации, а он тогда начал ей рассказывать, в какой нужде оказался, и еще приврал немного, чтоб жалостней было. Сеньора его спросила: полис-то социального страхования у тебя есть? Амбросио знать не знал никакого полиса. Где ты раньше работал? Последнее время автобус водил, а до этого — в «Транспортес Моралес».
— Значит, есть, — сказала ему сеньора. — Спроси у дона Иларио номер полиса. Потом пойдешь в отделение министерства, там тебе выдадут твою книжку, а с книжкой опять придешь сюда. Тогда придется платить не всю сумму.
Он уже заранее знал, что дальше будет, но все же отправился к дону Иларио, чтоб лишний раз убедиться, до чего же тот сметлив. Дон Иларио закудахтал и посмотрел так, словно говорил: а ты еще глупей, чем кажешься.
— Какое еще страхование? — сказал дон Иларио. — Это ж только для постоянных.
— А разве ж я был не постоянный? — спросил Амбросио. — Когда шофером работал у вас?
— Как же ты мог быть постоянным, когда у тебя прав нет? — сказал ему дон Иларио.
— Как же нет? — сказал Амбросио. — А это что?
— Ну, так ты же мне не сказал, так что я тут ни при чем, — отвечал ему дон Иларио. — И потом, я тебя, для твоей же пользы, не регистрировал. Ты же от налогов освобождался, потому что получал почасовую.
