Бубновый валет - Орлов Владимир Викторович (книга жизни txt) 📗
В первый свой приезд в Тобольск я как следует и не рассмотрел Гостиный двор. Потом было время почитать о нем. Положение Тобольска притягивало к нему купцов из государств дальних и странных. Караваны с товарами приходили сюда из Китая, Индии, Персии, бухарцы же обустроили в городе торговую слободу. А потому и возник здесь меновый или Гостиный двор, второй (местное непоколебимое убеждение) по размаху и коммерческой энергии после Гостиного двора московского. В мучимом пожарами Тобольске при замене деревянных строений на каменные одним из первых по чертежу Ремезова и встал в Кремле наш Гостиный двор. Нынче он был не только искажен, но и изуродован переделками. Однако своеобычность его угадывалась. Строили его как русскую крепость – башни, почти боевые, с шатровыми кровлями и машикулями. И как восточный караван-сарай – торг во внутреннем дворе, аркады галерей (внизу – лавки и кладовые, над ними – купеческие номера, попросту – кельи). Европа и Азия. Опека двуглавой птицы, взирающей на запад и на восток… Увы, шатры башен были утрачены, арки двух ярусов заложены, в номерах и палатках пробиты прямые анфилад: устраивали присутственные места, а потом и архивные службы.
Все эти мизерно существенные для многих подробности я привожу здесь исключительно по причине приязненной слабости к тобольскому Гостиному двору. Отчего она возникла, прояснится позже.
А в тот день, когда я прочитал пожелание “счастливого старта”, я вышел на поле в команде сэмпээшников против мостовщиков. В старом фильме на манер “Вратаря” “Рельсы” бились бы с “Мостами”. Макушкой трудов строительно-монтажного поезда считалась укладка рельсов, мостовщики же, понятно, седлали Иртыш, Обь, а уж потом какие-нибудь Уренгой и Надымы.
Болельщиков на трибунах и у кромок поля собрались сотни, я давно не играл при столь оживленном внимании публики. С первых же минут раздались возгласы: “Дуля! Дуля!”, призывающие, по моим понятиям, сейчас же всадить “дулю”, то есть гол. Потом сообразил, что призывы эти звучат лишь при атаках “Мостов”, а от нас “дули” никто не требует и, возможно, не ожидает. Это меня раззадорило. В перерыве мне разъяснили, что обид на зрителей держать не надо, они справедливы, а возгласы их обязаны взбодрить всетюменского любимца, центрфорварда “Мостов”, имеющего фамилию именно Дуля. Я уже имел возможность понять, что это за “девятка” играет против нас. И в командах мастеров таких таранных центровых, да еще и с умным ударом, видеть приходилось редко. Но не трудно было сообразить, в чем слабости Дули по имени Федор. Я принялся давать советы ребятам, опекавшим его, мол, играйте на опережение, не давайте мячу долетать до “девятки”, он засохнет, сам же мяч добывать не станет. Но кто я был таков, чтобы лезть с советами к ветеранам сборной “Рельсов”? Выскочка по чьей-то прихоти, да еще и с сомнительной легендой какой-то турпасской провинции. Но к прощальному свистку на меня уже не косились. Я волок игру и забил два мяча, один, правда, добил с пяти метров, второй же влепил из-за штрафной площади под планку. А любимец сибирских народов Дуля всадил нам три гола. При ничейном раскладе, три на три, мы тогда и разошлись.
Позже мы играли в связке с Федей Дулей в сборной трассы. И много забивали. Дуля статью и осанкой напоминал мне Анатолия Бышовца (правда, был повыше его), а ноги имел чугунные, словно от баварца Герда Мюллера. Мои удары выходили неплохими, но в сравнение с Дулиными не шли (бить Дуля умел самыми разными способами, но особенно любил – в прыжке-полете через себя, тут уж срывал аплодисменты). Я мог смести двух защитников, коли они мешали моему ходу. Дуля же, если при нем был мяч, укладывал на траву и четверых. Но его следовало обеспечивать мячом, что и приходилось делать мне. Однако на футбольном поле моя натура не могла находиться в послушании или услужении кому-либо, и Дуля это понял. Отплатить же мне своими услугами он не был способен, не дано, единственно уводил за собой защитников. А я, создав ему момент, забивал и сам, но уже лишь собственными стараниями. Но и при всех слабостях своих Дуля, по моему убеждению, не ослабевшему и теперь, мог играть в лучших командах страны. Пожалуй, и в сборной. Мощью своей, прямым танковым ходом к воротам он вызывал у меня мысли об Александре Пономареве (я, правда, видел поздние игры форварда-легенды). А в раздевалке Дуля представлялся мне добродушным и ленивым хохлом, печально жующим травинки, чрезвычайно скрытным (видно, из-за каких-то житейских обстоятельств) и, скорее всего, жадным. На мое удивление, от чего он при своих способностях не желает быть в большом футболе, а ишачит сварщиком, Дуля вяло махнул рукой: “А на кой ляд мне эти тренеры и мастера!” Лишь когда Дуля ощутил, что от меня не следует ожидать подвохов, он рассказал мне о “перекосяках” жизни. Нередко приезжали в Тюмень и Сургут знаменитости, ветераны московских клубов (“за нефтяными рублями”), играли с нами, о Дуле отзывались восторженно. (Меня тоже, похвастаюсь, похваливали, но из вежливости – забивал им, вовсе не так, как Дулю.) Купцы-селекционеры из команд второго дивизиона – Тюмени, Кемерова, Новосибирска, Омска, Красноярска – зазывали ребят поспособнее к себе в составы. А Дулю – улещивали обещанием златых гор, автомобилей и квартир. И вроде бы он не выдержал. Печальное известие пролетело по трассе: Федя Дуля, мол, уехал в красноярский “Локомотив”, клуб по тем временам с репутацией. Но потом выяснилось, что Дуля пропал. Пропал и исчез. Искали его красноярцы, искала милиция. Потом ребята из мостопоезда признались. Им Дуля объявил, что уезжает туда, где его не достанут. И разошелся секрет Дули, мне им открытый.
В свои двадцать девять лет (мужик по сравнению со мной, мужиком он и выглядел) Федор Платонович Дуля трижды побывал главой семейства. И все невкусно. И дети ему противны, а матери их – тем более. За мастеров Дуля, естественно, уже играл, сначала у себя в Донецке, потом, мобилизованный, за один из СКА. И повсюду его достигали алиментные гарпуны. А на кой ляд ему платить деньги отпавшим от него малолеткам и их стервозно-ненасытным маманям – одной официантке и двум торговкам. Здесь все шло хорошо, сварщиком он, понятно, лишь числился, а проводил жизнь почти профессионального (то есть именно наемного) бомбардира. Но всему хорошему приходит капут. Его все соблазняют. Даже Чита. И ведь соблазнят, и тогда его фамилия опять появится в сезонных календарях, охотники тут же выскочат из-за кустов с ружьями, и еще небось у нескольких наглых баб отыщутся поводы (с его, Дулиными, письмами), и те примкнут к облаве, футболка его спереди и сзади уж точно будет обклеена алиментными заявками. Нет, пожил и погулял здесь всласть, и надо теперь переставлять ноги туда, где не достанут, (где не достанут? Если только на полярных станциях, там мячей не держат. Впрочем, будто бы играют и на льдинах…) Итак, Федор Дуля подписал контракт (то есть бумажку по принятой форме) с красноярским “Локомотивом” (из него позже вышли Романцев и Тарханов), убедился в том, что настоящие мужики его уважают, возможно, скажем, на день, ощутил сладость большой футбольной жизни. Мог бы… И пустился в бега. Более о Федоре Дуле я ничего не слышал. Отсветы Фединой истории косвенным и странным образом упали на меня. Для тех, кому моя личность оставалась загадочной, в причинах Дулиного бегства открылась как бы подсказка. А не алиментщик ли и этот гусь? Не брошенные ли им младенцы с мокрыми подглазьями и носами с надеждой поглядывают из Останкина, Чертанова и Зюзина на восток? Вроде бы и его зазывали в команды мастеров, а ему надежнее хорониться в турпасском углу. Слухи об этих мнениях вызывали у меня усмешку, но я их не развеивал, полагая, что кому-то они приносят облегчение, заменяя загадку простейшими слабостями морочившего им головы человека.
