Курение мака - Джойс Грэм (чтение книг TXT) 📗
Но я не собирался становиться между Миком и его желудком. В самолете он ясно дал понять, что, если его лишат тайских оргий, он возьмет свое натуральным продуктом. По его требованию стюардессы только и делали, что подносили ему еду. Когда одна из этих сногсшибательно красивых стюардесс поздравила нас с прибытием на борт и церемонно поклонилась, Мик дотронулся до ее локтя и сказал:
– Не надо, куколка, не молись на меня, просто принеси джина.
Беда Мика заключалась в том, что улыбку любой из этих женщин он принимал за знак особого расположения и всерьез считал, что произвел фурор. Он не понимал, что умение услужливо улыбаться было неотъемлемой частью их восточной культуры. Он слишком привык к своенравному характеру наших женщин.
– На меня здесь молятся, – шепнул он мне, когда мы заняли места в самолете. – Эти девушки думают, что я бог.
– Это традиционный поклон, – пояснил я.
– Какой?
– Традиционный. Когда они складывают руки вот так.
– Как?
– Не прикидывайся.
Я должен был догадаться, что так будет не только в полете, но и в течение всего времени, пока мы будем в Таиланде. Он подзывал стюардессу, складывал руки у себя под носом, кланялся и обращался к ней доверительным шепотом:
– Видите вот этот маленький, скромненький обедик, который вы мне только что принесли? Не могли бы вы принести еще один? – И каждый раз это срабатывало.
Другая шутка, которая вызывала у него искренний восторг: поймать мой взгляд, поклониться и… пернуть. Ну а потом он напился.
Тем временем в баре гигантский веер нагнетал душный теплый воздух.
– Я сейчас подохну с голода, – проревел Мик. – Пошли поедим.
Мы стали расплачиваться. По крайней мере, мы с Миком. Я не замечал, чтобы Фил осквернял руки деньгами, с тех пор как мы сошли с самолета. Я не мог сообразить, в какой валюте указана сумма, и случайно дал бармену банкноту астрономического достоинства. Мик выхватил ее и сам заплатил по счету.
– Дай-ка мне свои деньги, – прорычал он.
– Зачем?
– Потому что у тебя ветер в голове.
Это была его любимая фраза. Он постоянно говорил мне, что у меня «ветер в голове».
– Посмотри на себя: чуть не дал парню десять фунтов на чай. Неудивительно, что он так расплылся. Ты не можешь нормально соображать. Думаешь о другом. Давай мне кошелек.
– Не говори глупостей.
– Давай-давай! Буду вашим банкиром. И ты, Фил, давай.
Не знаю почему, но я чувствовал себя довольно странно. Перелет и непривычные экзотические запахи расстроили мой желудок. Сказывалась усталость, и у меня почти двоилось в глазах. Кроме того, мне никак не удавалось отвлечься от мыслей о завтрашней встрече с Чарли. Я боялся, что не сдержу слез, как только увижу ее. Я был на грани срыва, и у меня щипало в глазах. Внезапно мой дом в Англии показался мне отчаянно далеким.
Я отдал Мику портмоне, наличные, кредитки – одним словом, все.
– Фил? – потребовал он.
Пальцы Фила потянулись к карману. Затем он передумал:
– Полагаю, в этом нет необходимости.
– Ладно, – сказал Мик, засовывая деньги в поясную сумку на своей внушительной талии. – Ты платишь за себя, я за нас.
Фил, похоже, его достал.
– А теперь пойдем куда-нибудь и съедим жирного поросенка. За мной, ребята, и не отставайте. Уж я о вас позабочусь.
11
На следующий день я проснулся рано – сказывались последствия перелета. Фил спал в своем номере, а в нашем с Миком резко воняло овощами. Меня подташнивало, не знаю с чего: то ли из-за предчувствия скорой встречи с Чарли, то ли из-за вчерашнего ужина, а может, от вида задницы моего напарника. Мик во сне то и дело выставлял свой зад из-под простыни. Этому парню часовые пояса были нипочем. Принимая душ, я особо не церемонился, но Мик продолжал храпеть и чмокать во сне, так что я быстро оделся и оставил его в номере одного.
Было пять тридцать утра, и никого из персонала отеля не было видно. Я вышел в сад покурить. Мои ожидания утренней прохлады оказались тщетными: в саду уже начинался зной и температура неумолимо ползла вверх на градус в минуту. Туманную дымку золотил рассеянный солнечный свет. Река Мэй Нам Пинг несла свои мутно-зеленые воды сразу за оградой сада. До встречи с Чарли было еще шесть часов, и при мысли об этом у меня задрожала зажатая между пальцами сигарета.
В саду среди фонтанчиков вилась мощенная камнем дорожка, и все это выглядело очень красиво. На возвышении виднелся белый, как взбитые сливки, «домик для духов» – аккуратно убранный цветами, окруженный статуэтками и приношениями. Внутри домика мерцал огонек. В конце сада возвышалась пышная, обращенная к реке пагода с огромным улыбающимся Буддой. У ног Будды теснились прогоревшие палочки с благовониями. Скамьи в пагоде были вырезаны из тиса, обиты кожей, и объявление перед входом предупреждало о необходимости снять обувь. Что я и сделал, а также на всякий случай выбросил сигарету, но потом, увидев на низком столике пепельницу, вновь закурил, сел и стал смотреть, как течет река.
Я думал о Чарли и все старался понять, что же между нами разладилось. Я использовал обычные психологические подходы: ну, там, не упирается ли все в мой неосознанный протест против ее взросления или в «отцовскую ревность». Я мысленно прокрутил все эти доводы, и, хотя понимал, что ничего нельзя сбрасывать со счетов, ни один из них не попадал «в точку».
В детстве она постоянно обнимала меня. Она бежала к дверям, когда я приходил с работы, и прыгала ко мне на руки. Она прижималась ко мне, когда была нездорова, утомлена, обижена. Она обнимала меня, когда радовалась. Иногда это случалось по нескольку раз в день. Безотчетные, искренние порывы сердечной привязанности – величайшая радость в этой быстротечной жизни.
Потом Чарли стукнуло одиннадцать и всякие объятия прекратились. Забавно, но Фил рос более ласковым ребенком, и это удивляло меня: ведь мальчикам такое поведение не свойственно. Я думал, что он начнет взрослеть раньше. Но в свое время он тоже почувствовал необходимость уйти от откровенных выражений дружеских чувств к отцу. Не было никакого особого случая, который мог бы послужить толчком к отдалению. Просто они росли, становились независимыми, стремились вырваться из-под опеки старших. Естественно, это причиняло мне боль. Только это в порядке вещей, и с этим приходится мириться, даже если хочешь, чтобы было как-то иначе.
Внезапно у входа в пагоду появилась человеческая фигура. Я чуть не подскочил. Это была уборщица с метелкой в руке. Тайские женщины двигаются бесшумно, как солнечные зайчики, будто они бесплотны. Она улыбнулась и приветствовала меня глубоким поклоном, прежде чем оставить одного. Думаю, она заметила, что у меня влажные глаза.
Странно, но я больше никогда не видел эту женщину.
Потом появился Мик. Пробудившийся аппетит поднял его с постели. Глаза у него были красные, а нечесаные волосы торчали дыбом, как гребешок у заправского петуха. Безобразные армейские шорты спускались до середины мясистых икр, к тому же он решил осчастливить персонал отеля видом своей розовой ворсистой груди.
– Кофе, – прокаркал он.
– Надень рубашку. Он оглянулся:
– Зачем?
– Просто надень рубашку. Для приличия.
Он покачал головой так, будто я попросил его одеть туземный саронг, но ретировался в номер и через некоторое время вернулся в пестрой гавайской рубахе. Мы заказали «английский завтрак» – яичницу с ветчиной – и поели в саду. Полоски бекона были зажарены до хрустящих угольков. Мик заворчал, поднялся и тяжелой походкой двинулся на кухню. Не знаю, что он сказал, но вскоре нам принесли еще две порции, на этот раз поджаренные в меру. Мик расправился с яичницей и начал разглядывать поднос с фруктами.
Я попробовал кусочек незнакомого плода оранжевого цвета, но он мне не понравился. Мик заметил это и фыркнул.
– В чем дело? – спросил я.
– Ты невежа, – ответил он, подобрав булочкой остатки желтка на тарелке. – Это папайя. Попробовал как-то продавать ее у себя, но никто не позарился. – Он поднес кусочек прямо к моему носу. – Ты только понюхай. Так только женские трусики пахнут!
