Двадцать первый: Книга фантазмов - Османли Томислав (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
— А мне, Стефан, — с трудом промолвил Кавай, — мне ты бы показал переход?
Пипан снял очки и посмотрел на него своими умными и хитрыми глазками.
— Ты — не как они, — усталое, испещренное морщинами лицо Пипана вновь оживилось. — Когда ты хочешь, чтобы мы поехали?
— Немедленно! — ответил Кавай. Напряжение наконец-то оставило его, и он радостно улыбнулся.
— Немедленно? Так скоро я не могу. Я должен сдать один материал для факультетского проекта. Давай поедем в следующий выходной, — допил кофе и, казалось, закончил на этом разговор Стефан Пипан.
— Нам долго придется искать? — не сдавался Климент.
— Нам нужно будет взять ключ и войти в один из домов около церквушки Святого Климента.
— Это значит, что…
— Не сейчас. О деталях я расскажу тебе по дороге, — сказал Пипан и наклонился, чтобы взять купленное на рынке. Весело добавил: — За кофе платишь ты.
— И за бензин, и за ночевку, и за… — продолжил Климент Кавай, охваченный энтузиазмом, всеми фибрами своей души чувствуя, что находится на пороге великого открытия, веря, что Волчани — это ход, ведущий к чему-то важному не только для него, что это путь к спасению, чего он желал своему родному городу, своей стране, ее столице, которую он больше уважал, чем любил, но прежде всего — своему народу, своему языку, который он с таким рвением, самоотверженностью и тщанием изучал всю свою жизнь, в конце концов, всем хорошим людям, разным по национальности и вере, испокон века вместе жившим на этих просторах…
— Ну, ты и замахнулся… — сказал настроенный вполне реалистично Пипан, глядя на своего восторженного товарища. — Конечно, было бы хорошо, если бы мы могли рассчитывать на поддержку этого проекта со стороны государства. Но ни одна страна, во всяком случае, здесь, на Балканах, не даст на такое исследование ни гроша.
— Это сегодня, — заметил Кавай. — Но так было и раньше в других местах. Кто финансировал Луи Пастера, когда тот искал лекарство против бешенства? Государство? А пользу от этого получило все человечество.
— Знаешь, Климент, что мне во всем этом нравится больше всего?
Кавай посмотрел на Пипана, ожидая ответа.
— …то, что все еще есть люди вроде тебя. Такие, которые ищут путь и для других, не только для себя. В моих глазах ты — редкий человек, с самого рождения приверженный высоким идеалам.
26
Роуз смотрела на дно чашки, из которой она пила чай, и снова думала о том, как с уходом Джошуа ее жизнь перевернулась с ног на голову. Джошуа умер совершенно внезапно, всего за два дня до Рош Ха-Шана, еврейского Нового года: на работе у него пошла носом кровь, он потерял сознание, упал, а когда его везли в неврологическое отделение больницы, у него полностью пропал пульс. Ей позвонили из больницы, в соответствии с инструкцией подготовили двумя вводными фразами, а потом сказали, что ее муж умер.
Роуз несколько дней не могла поверить, что его больше нет. Их дочери, Ребекке, было четыре года, и все эти дни она постоянно спрашивала: «Где папа?» Роуз придумала, что он уехал в долгое путешествие в далекое место, где должен работать, которое потом, по мере того, как малышка росла, постепенно превращалось бы в рай. У евреев понятия рая как такового не существует, но девочка знала про рай от детей в смешанном детском саду, и выдумка более-менее сработала.
Вечерами, уложив дочку спать, Роуз постоянно испытывала адские муки, навалившиеся на нее после смерти Джошуа, и чувствовала полную беспомощность, которую принесло ей бесконечно длящееся одиночество. Тяжелые вечера переходили в невыносимые ночи. «И что? — подумала она одной такой бессонной ночью, — теперь все время будет так?» Она чувствовала, что нечто страшное сжимает ей горло и стискивает грудь. Были ночи, когда она выбегала наружу, учащенно дыша, пыталась найти способ снять тяжесть, которая давила на нее дома.
Родители Джошуа, которые жили в Нью-Йорке, помогали ей материально, требуя от нее только одного — чтобы она посвятила себя ребенку, но Роуз не хватало этого. Ей нужно было заняться любым делом, которое дало бы хоть какой-то смысл ее жизни. Одна подруга познакомила ее с женщиной, утверждавшей, что она вступает в контакт с покойниками, но той так и не удалось наладить контакт с Джошем. «Я не чувствую его присутствия, — сказала ей женщина-медиум. — Было у вас какое-нибудь место, куда вы любили ездить?»
— Было, на Карибах. В свадебное путешествие мы поехали в Суринам, бывшую голландскую Гвиану, наверное, самую маленькую страну на континенте. Когда мы вернулись, Джош сказал мне, что его душа осталась там. Это возможно?
— Все возможно. У душ свои законы, для них не существует никаких ограничений, ни временных, ни пространственных, — сказала женщина-медиум, а потом спросила: — А твой муж верил в духовную связь или нет?
— Кто знает. Мы с Джошем говорили о тысяче вещей, но нам и в голову не приходило говорить о вызове духов. Мы были заняты жизнью и своими молодыми телами. Мы целовались, обнимались и занимались любовью до потери сознания.
А потом его не стало.
27
Кто знает, может, Гордан Коев на самом деле желал, чтобы так вышло, и поняв, что опаздывает на вокзал, влетел в дом, крича, как заяц из «Алисы в стране чудес», что поезд вот-вот отправится, схватил заранее собранный рюкзак, стоявший у двери, поцеловал маму и, пообещав, что позвонит, как только сможет, выбежал на улицу, поймал такси и отправился на вокзал, но, несмотря на всю эту спешку, приехал минут через пятнадцать после указанного в билете времени отправления поезда. Его грела надежда, что поезд, как обычно, прибудет с опозданием и с опозданием тронется, и что его «неверное счастье», ускользавшее от него, улыбнется ему в последний раз на этом месте. Ему не хотелось откладывать отъезд на завтра, так как ситуация в стране обострялась, военные действия становились все более интенсивными, в городе проходили акции протеста, люди выражали недовольство и требовали срочного принятия мер по нормализации обстановки, так что было совершенно неизвестно, что будет с железнодорожным сообщением, да и со всем остальным…
С такими мыслями обезумевший Гордан, как уже было сказано в самом начале, ранним июльским вечером, когда только начало смеркаться, вбежал в здание вокзала. В просторном зале ожидания он увидел одного небритого типа в видавшей виды некогда темно-синей фуражке, нахлобученной на затылок, с большой плетеной веревочной сумкой, лежавшей на сиденье рядом с ним.
Едва отдышавшись, Гордан окликнул человека:
— Извините, я не опоздал?
Человек в фуражке железнодорожника не обратил на парня никакого внимания и лишь повернулся к нему боком. Гордан обвел взглядом большой пустой зал. В противоположном углу сидела женщина с книгой в руках, в старенькой, но все еще хорошо сохранившейся соломенной шляпке. На ней было аккуратно выглаженное белое платье в яркий цветочек, сшитое по моде как минимум двадцатилетней давности. Женщина в летнем платье подняла голову, посмотрела на запыхавшегося молодого человека и снова устремила взгляд в книгу со старым неровным обрезом.
— Госпожа, я прошу прощения, а что — поезд…
Женщина спокойно подняла голову и, глядя сквозь очки, коротко ответила:
— Опаздывает.
— Опаздывает? Я спрашиваю о…
— Да все, парень, опаздывают! — вдруг с противоположной стороны отозвался мелкий тип в железнодорожной фуражке.
— Это невозможно… — произнес Гордан.
— Что ты из себя дурака строишь, — неожиданно, словно он только того и ждал, разразился тирадой мужичок: — Ты будто не знаешь, что здесь происходит! Все может быть — может, состав обстреляли, может, бомбу подложили… А может, просто опаздывает, как всегда.
— Меня, знаете, интересует поезд…
— А меня что, по-твоему, интересует? Ты что, думаешь я тут карету на вокзале жду, что ли? — сказал человечек, но потом, смягчившись, приоткрыл свою плетеную сумку, снял сверху тряпку, из-под которой показалось несколько бутылок, и, сменив тон, спросил: — Послушай, парень, не налить ли тебе немного ракийки? Отменная, для себя гнал.
