Муля, кого ты привез? (сборник) - Токарева Виктория Самойловна (читать книги полностью TXT) 📗
Идти вброд – значило промочить ноги. Можно, конечно, раздеться, как на берегу, но холодно и стыдно.
Чем более высокоразвита особь, тем скорее она приспосабливается к окружающей среде.
Медсестры приспособились.
Перед «озером» метров за десять они разгоняли каталку, бежали за ней вприпрыжку, а потом вскакивали на каталку и пересекали воду на скорости.
«Озеро» было глубокое, но не длинное – метров семь. По времени семь секунд. Можно вытерпеть. Неприятно, конечно, лежать на покойнике. Кощунственно как-то. Но какая ему разница? Даже, может быть, отрадно почувствовать живое тепло. Не так одиноко лежать на узкой каталке.
Светочка привыкла и спокойно пережидала семь секунд. Алеша лежал поперек каталки, чувствовал под своим животом твердое и холодное. Каким образом живое и теплое превращается в свою противоположность? Ему хотелось немедленно соскочить, хоть в воду, хоть в огонь – куда угодно, но прочь, наверх, в утреннюю серость, под купол неба. Соскочить и бежать, бежать… Но это невозможно, надо терпеть, и кажется, что ты сам катишься в морг и тебе навесят бирку на палец.
Вернувшись к себе на этаж, Алеша пошел в душ и стоял там час, подставив лицо под струи.
Вода – не просто вода, а жидкий минерал, таинственная субстанция, которая несет информацию. Хотелось омыться чем-то вечным, прозрачным и прекрасным.
Алеша вышел из душа. Вернулся на свое место. Спать не мог. Все время представлял себя на месте Афонина. А ведь когда-нибудь так и будет. А как еще? Алеша пошел на пост. Там стоял телефон (тогда не было мобильников). Стал трезвонить в мой дом и звонил до тех пор, пока не перебудил всех. Ему необходимо было услышать голос моей дочери, голос жизни и любви. Ему необходимо было за него ухватиться, заземлиться и остаться, и не умереть никогда.
Следующий усопший был старик. Его переправа оказалась менее мучительна, поскольку Алеша знал все этапы: погрузка, лифт, подземный переход, озеро.
Наверное, так же чувствует себя парашютист, который прыгает во второй раз. Страшно, конечно, но не так, как в первый раз, когда стоишь в открытом самолете, смотришь вниз, а под тобой – бездна, и видно, что земля – круглая, и даже видно, что она вращается. И может встретить тебя и раздавить.
К концу своего пребывания Алеша успел проводить в морг четырех усопших.
Это сейчас медицина сильно продвинулась в лечении рака, а тогда…
Четвертый покойник был дрессировщик в цирке. Алеша видел его в детстве. Дрессировщик выходил на арену в красно-золотом, густо напудренный. Но это было пятнадцать лет назад. А сейчас Алеша преспокойно лежал поперек дрессировщика, чуть ли не в обнимку, и совершенно не думал, кто там под ним, какая разница. Света делает свою работу, он ей помогает, как если бы помог поднести тяжелый чемодан.
А завтра он выписывается и начинается прежняя жизнь, где его ждут: счастье, здоровье, успехи в работе – все то, чего желают в телеграммах.
С новым годом!
Тридцать первое декабря. Полдень. Я зачем-то вышла из дома, может быть, в магазин. Медленно возвращалась обратно. Почему медленно? Хотелось прогуляться. Надоело бегать, торопиться и не успевать. Я шла себе и шла.
Падал крупный снег. Он падал медленно, парил в воздухе, и было непонятно – как он летит: сверху вниз или снизу вверх. Красиво. Сказка Венского леса.
Я шла по тротуару, как положено, а мимо меня по проезжей части неслись машины. Торопились.
В ту пору не было «мерседесов» и «лексусов» – западных красавцев. В основном – отечественные машины: «Волги», «победы», «москвичи» и «запорожцы». Сейчас они выглядят как бомжи, а тогда – ничего, вполне шикарно.
Все жили примерно одинаково, и это примиряло с жизнью.
Мимо меня протарахтел «запорожец». На его крыше был установлен багажник, а на багажнике – детская кроватка, прикрученная шнуром. Ничего интересного: едет «запорожец» с детской кроваткой. Ну и что? А вот что.
От кроватки с легким щелчком отделилось колесо, сделало в воздухе дугу и упало к моим ногам. Могло дать и по голове.
Я остановилась и тупо уставилась на маленькое колесико, лежащее на земле. Оно было новенькое, пластмассовое, голубое. Почему-то жалко стало выбросить, я положила его в карман шубы.
Вернулась домой, к домашним хлопотам, к подготовке новогоднего стола.
Что такое новогодний стол времен застоя? Обязательно холодец с хреном, салат оливье. Дешевая совковая еда. Но я и сейчас не знаю ничего вкуснее. Знаю, конечно. Сейчас популярны морепродукты, красная рыба и красная икра, но без холодца, без оливье – нет праздника.
Открылась дверь, вошел мой сосед Рома. Точнее сказать, дверь и не закрывалась. Мы жили в кооперативном доме на седьмом этаже. Именно на седьмом собрался молодняк, молодые семьи. Мы ходили друг к другу в гости и не в гости, а так, что-нибудь сказать, показать, спросить, перекусить. Одна большая коммуна. А на праздники все выходили на длинную просторную лестничную площадку и «зажигали» под музыку, которая рвалась из раскрытых дверей. Тогда не было слова «зажигали». Кажется, «отрывались». Но независимо от слова все были молодые, веселые, беспечные. Жизнь манила и звала. Седьмой этаж – седьмое небо.
Перед самым Новым годом появился Рома. Это был художник-график, сосед напротив, маленького роста, на голове четырнадцать волосинок, и все можно было пересчитать. В данную минуту все четырнадцать волосин встали дыбом. Рома был подавлен, уничтожен, глубоко несчастен.
Мы дружили. Я ценила его за острый ум – остроумие, но сейчас ему было не до шуток.
Я спросила:
– Что случилось?
– Приехала теща. Собирается Милку увозить, – поведал Рома.
Милка – жена, юная красавица. Рома срубил ее в моем доме. Однажды Милка зашла ко мне, а холостой Рома в этот момент заглянул. Они совпали. И вот вам результат: Милка – жена Ромы. У них родился ребенок невиданного очарования.
Милкина мама, теща Ромы, меня ненавидела. Она считала, что ее красавица-дочь стоила больше. Они продешевили. А виновата я, поскольку знакомство состоялось в моем доме.
Возможно, Милка стоила более красивого и молодого. Но где он, молодой и красивый? Нету. А Рома – вот он, умный, с квартирой, преданный, надежный.
– Что говорит? – спросила я, имея в виду тещу.
– Говорит, что я ни на что не способен.
– Но ведь ребенка сделал, – возразила я.
– Это может каждый… Говорит, мне ничего нельзя поручить. Что я как дырявый мешок.
– В каком смысле?
– Темный и бесполезный. И знаешь, я тоже так считаю. Я действительно ни на что не способен и никуда не гожусь. Пусть забирает Милку. Я порчу ей жизнь. А я ее люблю и хочу, чтобы она была счастлива.
– А что случилось? Что конкретно?
– Да понимаешь, я купил кроватку, привез, а она без колеса. Брак подсунули. Я подложил вместо колеса книгу, кроватка стоит ровно, но ее нельзя двигать. Смысл в том, чтобы укачивать. А как укачивать без колеса?
– Когда ты ее привез?
– Сегодня.
– Во сколько?
– Какая тебе разница: когда, во сколько… Главное, что в доме скандал. Милка обычно меня защищала, а сейчас встала на сторону матери. Представляешь, они уйдут и заберут ребенка. И что я без них? Зачем мне нужна эта жизнь, без Милки и без Ванечки? Я повешусь…
Роман сел на табуретку и провалился в глубокое отчаяние. Возможно, он уже вешался в своем воображении. Намыливал веревку и налаживал петлю.
– Подожди… – предупредила я.
Вышла в прихожую. Запустила руку в карман шубы, вытащила колесико – новенькое, голубенькое. Вернулась в кухню и протянула колесико Роме. Рома взял его в руки, долго смотрел, потом поднял на меня глаза и спросил:
– А как оно у тебя оказалось?
– Упало под ноги, – объяснила я.
– Откуда? С неба?
– Почему с неба? Отскочило от кроватки. Ты ее вез на «запорожце», а колесо отскочило.
