Заир - Коэльо Пауло (серия книг .txt) 📗
— Не могу, — произносит он. — У меня встреча, которую нельзя отменить или перенести. — И, повернувшись ко мне, добавляет немного испуганно:
— Я всего лишь должен был передать вам кое-что.
— А что именно? — спрашивает кто-то из книготорговцев.
— Наш автор никогда никого не приглашает! — говорит мой издатель. — Воспользуйтесь приглашением! Едем ужинать!
— Благодарю, но по четвергам я занят. У меня встреча.
— В котором часу?
— Через два часа.
— И где она должна состояться?
— В одном армянском ресторане.
Мой водитель — армянин по национальности — уточняет, в каком именно, и сообщает, что это всего лишь в пятнадцати минутах езды от нашего ресторана. Все стремятся сделать мне приятное, полагая, что, если я приглашаю кого-то, он должен быть польщен и растроган, а все прочие дела отложить.
— Как вас зовут? — спрашивает Мари.
— Михаил.
— Михаил, — говорит она, и я вижу, что она все поняла. — Поедемте с нами хотя бы на часок: ресторан, в который мы собираемся, совсем рядом. Потом шофер отвезет вас, куда захотите. А можно поступить иначе — отменим наш заказ и все вместе поужинаем в армянском ресторане: тогда вам не надо будет торопиться.
Я не свожу глаз с этого человека. Он не особенно красив, но и вовсе не безобразен. Не высок, но и не приземист. Одет во все черное, просто и элегантно — а под элегантностью я понимаю полное отсутствие «лейблов».
Мари подхватывает Михаила под руку и ведет к выходу. В магазине еще осталась целая пачка книг для тех, кто не смог прийти, но я обещаю подписать эти экземпляры завтра. Ноги у меня дрожат, сердце бухает в груди, а нужно делать вид, что все обстоит прекрасно, что я всем доволен, что с интересом выслушиваю те или иные замечания. Мы пересекаем Елисейские поля, за Триумфальной аркой садится солнце, и я, сам не умея объяснить почему, понимаю — это знак, причем добрый знак.
Почему же мне так нужно поговорить с ним? Мои спутники — сотрудники издательства — о чем-то спрашивают меня, я отвечаю машинально, никто не замечает, что я — далеко отсюда и в толк никак не возьму, почему я окажусь за одним столом с человеком, которого должен бы ненавидеть. Потому что хочу знать, где находится Эстер? Потому что хочу отомстить этому юноше — такому растерянному, такому неуверенному в себе и однако же сумевшему разлучить меня с любимой женщиной? Потому что хочу доказать себе самому, что я лучше, гораздо лучше, чем он? Потому что хочу очаровать его, подчинить своей воле, чтобы он убедил Эстер вернуться?
У меня нет ответа ни на один из этих вопросов, да и все это вообще не имеет ни малейшего значения. До сих пор я произнес единственную фразу: «...хочу, чтобы он поужинал с нами...» Сколько раз я воображал себе нашу встречу — представлял, как хватаю его за горло, бью кулаком, унижаю на глазах у Эстер: пусть видит, что я не только страдаю, но и сражаюсь за нее. Много чего я представлял себе — и мордобой, и притворное безразличие, — однако ни разу не пришли мне в голову слова: «...хочу, чтобы он поужинал с нами...»
Зачем спрашивать себя, что я намерен делать дальше, — все, что мне следует делать, это наблюдать за Мари, которая идет в нескольких шагах впереди под ручку с Михаилом, будто его возлюбленная. Она не дает ему уйти, но почему же она помогает мне — ведь знает, что встреча с этим юношей может открыть мне местонахождение Эстер?
Пришли. Михаил делает попытку сесть подальше от меня: должно быть, хочет избежать разговора под шумок общего застолья. Весело. Шампанское, водка и икра, я смотрю в меню и с ужасом вижу: только закуски обошлись владельцу книжного магазина почти в тысячу долларов. Идет общий разговор, Михаила спрашивают, как понравилась ему презентация. Очень понравилась. А книга? Книга тоже очень ему понравилась. Потом про него забывают, и внимание переключается на меня — спрашивают, доволен ли я организацией вечера, хорошо ли действовала охрана. Сердце у меня по-прежнему колотится, но я не показываю вида, благодарю за все, рассыпаюсь в похвалах и самому замыслу, и тому, как его осуществили.
Полчаса беседы, сопровождаемой большим количеством водки, и я замечаю — Михаил уже не так напряжен, как раньше. Он — не в центре внимания, ему ничего не надо говорить: можно посидеть еще немного и уйти. Знаю — он не солгал насчет армянского ресторана, и теперь у меня есть след. Значит, моя жена — по-прежнему в Париже! Я стараюсь быть с ним любезным, стараюсь завоевать его доверие, и вот — первоначальное напряжение исчезает.
Проходит еще час. Михаил смотрит на часы: собирается уходить. Мне надо что-то сделать, причем немедленно. Каждый раз, когда я взглядываю на него, он представляется мне все более и более ничтожным и незначительным, и я все меньше понимаю, как могла Эстер променять меня на человека, который кажется столь далеким от действительности (помнится, она что-то упоминала о его «магических дарованиях»). Мне трудно будет изображать непринужденность, разговаривая с тем, кого считаю своим врагом, но что-то надо сделать.
— Надо бы нам побольше узнать о нашем читателе, пока он еще здесь, — говорю я, и за столом немедля воцаряется тишина. — Скоро ему уходить, а он так ничего и не рассказал о своей жизни. Чем вы занимаетесь?
Михаилу, хоть он немало выпил, удается собраться.
— Устраиваю встречи в армянском ресторане.
— То есть?
— То есть рассказываю со сцены разные истории. А потом заставляю делать это тех, кто сидит в зале.
— В своих книгах я делаю то же самое.
— Знаю. Именно это и сблизило меня с...
Сейчас он еще скажет с кем!
— Вы родились здесь? — перебивает его Мари, не давая окончить фразу («...сблизило меня с вашей женой»).
— Нет. Я родился в степях Казахстана.
Казахстан! Кто осмелится спросить, где это?
— А где это — Казахстан? — осведомляется кто-то из присутствующих.
Блаженны не боящиеся показать свое незнание.
— Я ждал этого вопроса, — и в глазах Михаила мелькнуло подобие улыбки. — Через десять минут после того, как я назову свою родину, со мной заговаривают о Пакистане, об Афганистане... Моя страна находится в Центральной Азии. В ней всего 14 миллионов жителей, а площадь во много раз превосходит Францию с ее 60 миллионами.
— Иными словами, там никто не жалуется на скученность, — со смехом замечает мой издатель.
— В течение всего двадцатого столетия там вообще никто не имел права жаловаться ни на что. Во-первых, когда коммунисты отменили частную собственность, все поголовье скота оказалось брошено в степях, и 48,6% жителей погибли от голода. Представляете? В 1932-33 годах почти половина населения вымерла.
За столом повисает молчание. Но поскольку трагедии омрачают атмосферу нашего празднества, кто-то из присутствующих пробует заговорить о другом. Однако я требую, чтобы «читатель» продолжал рассказ о своей стране.
— На что похожа степь?
— Это огромные равнины, на которых почти ничего не растет. Разве вы не знаете?
Да знаю, конечно. Просто настал мой черед спросить что-либо для поддержания разговора.
— Я кое-что вспоминаю, — говорит мой издатель. — Не так давно мне прислали рукопись одного тамошнего писателя. Книга была посвящена ядерным испытаниям в степи.
— На земле нашей страны — кровь, и в душе ее — тоже. Она изменила то, что менять нельзя, и вот уже несколько поколений моего народа расплачиваются за это. Мы умудрились уничтожить целое море. Тут вмешивается Мари:
— Никто не может уничтожить море.
— Я живу на свете двадцать пять лет, и уже на моей памяти воды, существовавшие на протяжении тысячелетий, превратились в пыль. Наши коммунистические правители решили изменить течение рек Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи, чтобы они орошали хлопковые поля. Цели своей они не достигли, но было уже слишком поздно — море исчезло, а возделанная земля стала пустыней. Отсутствие воды привело к изменению климата. Мощнейшие пыльные бури ежегодно приносят по 150 тысяч тонн соли и песка. Пятьдесят миллионов человек в пяти странах пострадали от этого безответственного и необратимого решения советских бюрократов. Оставшаяся вода загрязнена и стала источником всякого рода болезней.
