Предпоследний день грусти - Сазанович Елена Ивановна (бесплатные полные книги txt) 📗
– Ты знаешь, Люсенька. Все не так. Я знаю, что не так, доченька. Но что теперь делать? И что уже изменить? И как теперь искупить вину перед тобой и Митей? Скажи, как? – мама плотно сжала пресохшие губы. И слегка застонала. – Ты знаешь… Мне всегда казалось, что твой отец – это моя ошибка. Пойми. Я не виновата. Мне просто так казалось. Ты знаешь, когда встречаешь человека… И уже с первого раза понимаешь, он для тебя или нет. Пара фраз. Мгновенный взгляд. Возможно, просто кивок головы. И ты чувствуешь, что это твое. Нет, ты уже наверняка это знаешь. Я всегда себя обманывала. И думала. Вообразила, что отец – это не то. И я искала. Мучалась. Тратила жизнь. Так глупо. Так бездарно тратила. Я истратила свою жизнь, свои любовь, настоящую любовь к твоему отцу на иллюзии. На миражи… Я придумала себе этот образ… Или он мне приснилася. Да, кажется, приснился… Я знала его лицо. Я видела его светлые волосы и черные-черные глаза. Эта замшевая куртка с бахрамой. Такая старамодная куртка. Этот хрипловатый голос. Он протягивает мне сочный, лиловый цветок клевера. Сладкий, как мед… Кругом гибнут города, люди. Рушится мир. И только мы вдвоем выживаем. На малюсеньком, ярко зеленом клочке земли… Да. Это он мне однажды приснилася. И я поверила в него. И даже не хотела думать, что это всего лишь сон. Просто сон, Люсенька. Нельзя верить в сны. Потому что ничто так не обманывает, как они. Я никогда так и не встретила этого парня. Даже похожего на него не встретила. И не могла повстречать. Потому что… Возможно он жил давным-давно. А, возможно, еще не родился. Нельзя тратить жизнь на сон. На иллюзии. Их можно только сочинять. Но тратить на их поиски жизнь. Это глупость. И я хочу тебе сказать. Ты выслушай меня. Не трать на него всю жизнь. Если его нет – значит его просто не существует. Значит – это просто ошибка фантазии. Или просто не судьба. Покорись судьбе. И тогда ты ни о чем не пожалеешь. Я же жалею обо всем…
Я слушала и слушала маму. И мне становилось страшнее и страшнее. Светлые волосы. Черные глаза. Замшевая старомодная куртка. Как у индейцев. Рука с протянутой веточкой клевера. Но при чему тут мама? Это мой сон. Это моя фантазия. Это мой образ. И я уже видела не маму. Я уже видела себя в конце жизни. Обессилевшую. Бледную. С дрожащими пересохшими губами. Жалеющую о бездарно потраченной жизни. Я зажмурила глаза. И задержала дыхание. Спокойно. Я должна успокоиться. Я же сильная. Я же мудрая. Я всегда знаю, что делать. Мама – беспомощный ребенок. По ошибке появившийся на свет. Который так и не успев повзрослеть, уже уходит из жизни. Так несправедливо уходит. Потому что всегда несправедливо – когда уходят дети…
– Мама, – я очень спокойно, очень ободряюще улыбнулась. – Ну, что ты. У тебя еще будет много-много дней. Ты еще тысячу раз будешь обижаться на жизнь. И улыбаться жизни. А потом будет вновь лето, весна, осень, зима и опять лето. И так – бесконечно. А еще мы обязательно вместе съедим на море. И море нас приласкает. А, хочешь. Просто поедем за город? А лучше всего остаться в городе. Там так шумно, беспокойно. Там столько жизни. И некогда думать о другом. Я же знаю. Ты любишь большие города. Ты так на них похожа. И ты снова будешь петь. У тебя столько поклонников. Они забрасают тебя цветами. В консерватории мне уже все надоели, бесконца спрашивая. Когда ты вновь появишься. Совсем скоро они тебя увидят… И услышат твои новые песни. Ты замечательно поешь!
Моя речь была запутанная. Сбивчивая. Мама смотрела в одну точку. И меня совсем не слушала. Я уже знала. Что сегодня с ней меняться местами бесполезно. Сегодня меняться ролями – поздно. Но я говорила. Говорила…
Я уже говорила для себя. И себя успокаивала. Я не знала. Что я еще могу сделать. Я говорила о жизни. Находясь плечом к плечу со смертью. И я ловила себя на мысли. На неприятной, навязчивой, чудовищной мысли. Назойливо стучащей в мою голову. Что хочу. Чтобы все это поскорее закончилось. И я поняла, что страшен не сам факт смерти. А страшно ее приближение. Страшен ее запах. И ее цвет. Когда самой смерти еще нет. А запах и цвет уже существуют. Поэтому я ждала факта cмерти. Потому что знала. Что после факта смерти сразу же наступит факт жизни. Я хотела жизнии. И поэтому ждала смерть.
Мама беспомощно смотрела на меня. Синими-синими глазами. Вобравшими всю синеву моря. Часто моргая длинными загнутыми ресницами. Надув пухлые чувственные губы. Она по-прежнему была красавицей. И от этого мне было еще больнее. Что она такой молодой уходит из жизни. И она не хотела уходить. Она цеплялась всеми силами за эту землю. И мне от ее бессилия. Страха. Становилось еще больнее.
Мама в последние минуты жизни не хотела подумать о близких. Я всегда знала, что главное – это не успокаивать умирающего. Главное – суметь успокоить живого. Чтобы дать силы жить дальше. Но мама с детским упрямством, детским эгоизмом хныкала. И в бессилии била кулаками о края постели. Она цеплялась за мои руки. Сморела на меня жалостным взглядом. И мое сердце разрывалось на части. Мама обрекала мою жизнь на вечные муки. На вечное сознание собственной вины. И я уже ничего не говорила. И уже никого не успокаивала. Я устала. И мои глаза стали слипаться от усталости. И я боролась с собой. И ловила последние мамины слова.
– Люсенька, – шептала она. – Все неправда. И переспелый виноград. И волны прохладного моря. И страстные объятия эпикурейцев. И легкое дыхание жизни. Я всегда мучалась, хоть и жила легко. И теперь умираю с нечистым, неверным сердцем. Потому что единственной моей судьбой был твой отец и ты. И я отвернулась от своей судьбы. Не отворачивайся от нее ты. Не повторяй моих ошибок. Я всегда думала о наслаждениях. О земных радостях. Ты сильнее меня. Ты полюбишь другое. Ты откажешься от земного света. Во имя души. Ты примешь силу и стойкость тела. Во имя силы и ясности духа. Ты мне обещаешь?
Я понимала, что мама ставит меня перед выбором. Но к этому выбору я не была готова. Потому что была молода. И еще. Я была дочью своей матери.
– И еще, доченька. Попроси у Мити прощения. За меня. Хорошо, что он не здесь. Хорошо, что я не вижу его глаз. Вдруг бы он не простил?
– Он уже давно тебя простил, мама.
– Это правда?
– Чистая правда, – солгала я. Отца я не видела давно. И не знала, нашел ли он силы простить.
И мама, казалось, впервые успокоилась. И благодарно сжала мою руку. И неожиданно запела. Несмотря на слабость тела. На страдания духа. Голос у мамы не изменилася. Он по-прежнему был сочный, густой и очень нежный.
Мама пела очень грустную песенку. Напоминающую колыбельную. Мама мне пела впервые. Она пела кому угодно. Совершенно чужим людям. Она пела где угодно. В совершенно чужих городах. Мне она пела впервые. И я на секунду задремала. И не успела поблагодарить маму за ее песню. И я не заметила. Как мама отпустила мою руку. Как прикрыла глаза. Как оборвала песенку на полуслове.
И только потом я поняла. Что мама пожалела меня в последние секунды своей жизни. Она пересилила себя. И на последнем дыхании спела мне песню. Чтобы я задремала. Чтобы не видела ее смерть. Чтобы моей боли стало гораздо меньше. Чтобы я нашла силы жить дальше.
Я очнулась от мимолетного сна. И вначале даже не могла определить. Приснилась ли мне ее песня. Или мама ее пела на самом деле. Я стиснула зубы. Внутренняя боль. Нет. Скорее физическая. Физическая боль пульсировала в висках, в руках, в горле. И не было силы дышать. Я оглянулась. Священик стоял в дверях. С огромным позолоченным крестом. Я дрожащими руками вытащила из-под свитера свой крестик. И приложила его к холодным маминым губам. И мамины губы потеплели.
Остальное я плохо помнила. Я часто думала. Что именно ощущение нереальности происходящего. И необъяснимой сонливости от стресса. Мне дало возможность пережить самое страшное в жизни. Мой мозг вырабатывал какое-то – эйфорическое – вещество. Которое обволакивало меня в трудные моменты жизни. И бледная, спокойная мама. И перезревшие груши. И пахнушие камни монастырских стен. И голос. Голос. Голос настоятельницы монастыря. Тонкий. Ровный. Отшлифованный. Оглушительно спокойный. Ослепительно бесцветный.
