Номер 411 - Винчи Симона (бесплатные серии книг .txt) 📗

Моя мать была на содержании моего отца всю жизнь. Домашняя хозяйка. Вернее сказать, не насодержании , а на оплате за предоставление услуг без ограничения рабочего времени и без защиты со стороны какого-нибудь профсоюза: домработница, повар, секретарь, помощник, няня, сиделка, гладильщица и опять же шлюха. Это — а ещё какие? — функции домашней хозяйки. Ещё и сейчас, по утрам, когда моя мать спускается на нижний этаж и входит в кухню, чтобы приготовить кофе, её первый взгляд устремляется на полочку, на которой мой отец, прежде чем выйти из дома, оставлял, сунув под чашку, деньги, на которые надо было сделать покупки. В уме она производила быстрый расчёт того, что ей предстояло купить, и уже понимала, что ей ничего не выгадать для себя. Каждая вещь — для него, от крема после бритья до пары трусов. И она подчинялась условиям сделки. Она никогда не была свободной, моя мать, в том, чтобы пойти и купить себе платье, не поставив в известность моего отца. Она демонстрировала ему свои покупки, словно дитя, после ужина, волнуясь оттого, что он может посчитать их неудачными, слишком дорогими, бесполезными. Я видела, как краска стыда расплывалась по её груди, шее, щекам, когда она робкими словами убеждала его, что на этот раз она сделала правильный выбор, что это пальто, эти панталоны, эти туфли, будут носиться намного дольше, чем один сезон.

Деньги для моих родителей были темой, вокруг которой постоянно возникали ссоры. Оружие, которое, если использовать его правильно, способно искромсать плоть противника и позволить выиграть сражение. Ты тратишь слишком много! Кто приносит деньги в этот дом?

Деньги. Баксы. Евро. Фунты. Мани. Бабки.

Для меня нет ничего на свете отвратительнее денег. Дотрагиваться до них. Говорить о них. Думать о них. Я их ненавижу. Ненавижу, потому что с момента своего рождения я знаю, что такое деньги: право распоряжаться другим человеком, порабощать его, господствовать над ним, унижать его.

Любовь и деньги не ходят рядом.

Сначала, когда мы посещали какие-нибудь злачные места, почти всегда платил ты. Потом начала платить и я. Иногда мы платили пополам, не делая из этого большой проблемы. Однако деньги все равно возникали в наших разговорах, они делали это коварным образом, незаметно вползали в нашу жизнь, устраивались в ней и больше уже не исчезали. Моя жена, говорил ты мне, за один месяц тратила на косметичку столько, сколько я за тот же месяц зарабатывал, вкалывая не разгибая спины… Но она была богатой, она и теперь богата, и это она однажды сказала мне, что я должен покончить с той работой, которая меня изматывает, и должен следовать своим желаниям, так она сказала: я буду платить тебе, а ты сиди дома и занимайся чем хочешь, не беспокоясь больше ни о чем, я так хочу и не вижу причины отказываться, если ты можешь себе это позволить. Да, конечно, отвечал ты, но я никогда не буду на содержании у кого бы то ни было. Никогда. Чего бы я себе никогда не мог позволить, так это именно оно. И потом, спросил ты меня возбуждённо, разве нельзя иначе, если б мне нужны были деньги, разве ты не дала бы мне их? Если бы они были нужны тебе, и я их имел бы, я бы, конечно, дал тебе и смертельно обиделся бы, если б ты их не взяла. Я не знаю, сказала я, давай сменим тему и поговорим о чем-нибудь другом, почему именно о деньгах? Тебе неизвестно, что значит не иметь их, крикнул ты мне, ты не знаешь, что значит вкалывать по-настоящему, делать грубую работу, ты закончила университет, а дальше у тебя все пошло как по маслу и все тебе далось без особого напряга. Я не была, однако, настроена говорить на эту тему, потому что ты не знал ничего, ничего из истории моей жизни, моей семьи, и даже если то, что ты сказал, верно, верно и то, что деньги все равно разрушили мне жизнь, потому что разрушили жизнь моих родителей, которые действительно провели её, попрекая друг друга деньгами, теми, что не пришли в семью с приданным, теми, что были плохо потрачены, теми, которых никогда не имелось, теми, которые были потеряны, теми, ради которых влезли в долги и которые так никогда и не смогли вернуть. Ты ничего этого не знал. А у меня не было никакого желания тебе рассказывать.

Так ещё раз тема денег возникла в моей жизни, заставив испытать чувство отвращения.

А с другой стороны, мелочность, увы, заразила и меня, и я не могла не думать всякий раз, когда мне случалось платить за ужин, или за билеты в кино, или за покупки для нас двоих, что не я должна была бы платить эти деньги. Что женщины никогда не должны платить, учитывая, что после этого мужчины идут к шлюхам и платят тем, а следовательно, почему это шлюха должна быть оплачена, а я нет? Мысли ужасные, мерзкие, они отравляли мне кровь, болезненно соединяясь с ревностью: мне виделось, как твоя рука достаёт деньги из портмоне и вкладывает в руку незнакомой женщины. Я пыталась представить себе её лицо, её тело, и мне это не удавалось. Моё визионерство заканчивалось на уровне этих двух соединённых рук в жесте, который вызывал у меня тошноту: платить и быть оплачиваемыми.

Как-то раз я спросила тебя, позволил бы ты мне смотреть на тебя во время занятий любовью с другой женщиной. Это случилось в самом начале нашего знакомства, мы только-только встретились впервые. Мы сидели на парапете напротив бара, в руке у меня был заиндевевший бокал с мохито [10], полный ярко-зелёных листочков. Мне кажется, это было в мае, а может, в июне, поскольку было тепло и сильно пахло липой. Вокруг нас было много людей со стаканами и сигаретами. Вероятно, это был пятничный вечер. Вечер в пятницу в провинциальном городке. Все пьют, курят, тоска зелёная. Ты некоторое время смотрел на меня молча. Ты подыскивал слова. Высосал через соломинку весь свой мохито. Глаза твои заблестели, у тебя не было привычки пить. Ты пытался понять, что скрывается за моим вопросом, заданным невинным тоном и приведшим тебя в явное замешательство. Если хочешь, наконец, ответил ты, если тебе так хочется, то да. И мы закрыли тему. Это был та самая ночь, которая началась для нас прогулкой вдоль реки в старом квартале города, и бегством домой, где в полной тишине мы спешили сбросить с себя все до последней одёжки.

Эта просьба распахнула дверь. Много времени спустя до меня дошло, что ты не понял вопроса и подумал, что моим желанием было унизить самое себя, испытать боль, видя тебя лежащим на другом теле. Что я хотела в тот момент на самом деле, быть может, я и сама не знала наверняка. Я поняла это позже и попробую сказать тебе это сейчас, сейчас, когда ты далеко и я могу говорить тебе, не боясь быть неверно истолкованной и немедленно побитой тобой. Тогда я желала две прямо противоположных и странных вещи: продемонстрировать тебе, что глубокую любовь, подобную той, что испытываю я, нельзя поколебать даже таким образом, а именно присутствием другой женщины, другого тела; и в то же время я хотела быть той незнакомой женщиной, тем незнакомым телом, телом любой женщины, которое могло бы быть моим. Я хотела увидеть себя со стороны, чтобы понять себя. Влезть в шкуру другого человека, наполнить его моими ощущениями, почувствовать его кожу моею, моим — её лоно, и, отдалившись от себя, наконец что-то узнать о себе.

Я их представила всех, этих твоих женщин, я их видела воочью. Я знаю плотность и запах их кожи, форму их губ, ногтей, я знаю все о них, знаю, что они произносят, когда ты берёшь их, как двигаются, знаю цвет их глаз и волос.

Мне известно все.

И мне ничего неизвестно.

Придуманные мною образы не доставляют мне боли.

Возьми меня, сказала я в ту первую ночь, и ты с силой вошёл в меня, моя щека вдавлена в подушку, пальцы комкают простыню. Возьми меня сказала я. Но ты понял все по-своему. Я имела в виду только секс. Здесь и сейчас. Твой член разбух, ему необходимо было опустошаться. Это я и имела в виду, а ты подумал, что речь идёт о жизни, бери, мол, и пользуйся всем, что тебе нужно, но нет, вовсе не это я тебе предложила. Это нельзя предложить никогда и никому, и запомни, что даже когда предлагается такое, потому что это делается всеми и всегда, это обман, произнесённый вполголоса, и самообман.