Объяли меня воды до души моей... - Оэ Кэндзабуро (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
Есть более простой способ, чем бежать с сыном на руках, — подняться по винтовой лестнице, запереть в комнате девчонку и «больного» и, как следует забаррикадировав вход в убежище, — в общем, сделав все, чтобы подростки, почуяв неладное, не смогли ворваться внутрь, — подать сигнал бедствия выстрелом из ракетницы, которая находится в бункере как принадлежность атомного убежища. Но есть ли у меня право просить чужих людей о помощи? Могу ли я во всеуслышанье взывать из своего убежища? Я, человек, порвавший связи со всем светом и запершийся с сыном в атомном убежище, бросив всех на произвол ударной волны и радиации ядерного взрыва? Если помощь и будет оказана, то сюда ворвутся не только те, к кому я взываю, но и все на свете чужие люди, говорил он, обращаясь к душам деревьев и душам китов. Жалобно взывая к ним, отдавшись во тьме мечтам, он вдруг ужаснулся от страшной мысли. В непроглядной тьме тело его одеревенело, и он утратил способность взывать к душам деревьев и душам китов. А девушка и больной мальчишка, притаившиеся на третьем этаже, точно умерли, они-то, возможно, и есть посланцы душ деревьев и душ китов. А если так, то, желая быть поверенным деревьев и китов, Исана убивает призывы этих самых деревьев и китов, беспрерывно обращаясь к душам деревьев и душам китов. И выполнение этого плана убийств... Исана заснул, и ему приснилось, будто его привели на суд душ деревьев и душ китов. Там его ждали свидетели обвинения: девчонка с пламенеющими янтарными глазами и «больной», весь перебинтованный так, что нельзя было узнать, кто он такой...
Глава 5
Китовое дерево
Прежде чем проснуться, Исана снова увидел сон: вокруг него толпятся сонмы душ деревьев и душ китов. Деревьев-душ множество, как в девственном лесу. Китов-душ множество, как до начала эпохи китобойного промысла. Этот странный сон был последовательно диалектичен — Исана понимал, что поскольку это души, то, хотя их неисчислимое множество, им хватит места, чтобы выстроиться вдоль стен комнаты, в которой спят они с Дзином. Когда Исана лежал еще на диване, укрывшись одеялом, но уже готов был проснуться, души деревьев и души китов устроили ему безмолвный перекрестный допрос, построенный на методе психоанализа. Исана разрешили остаться лежать на диване. «Зачем меня спрашивают, собираюсь ли я причинить зло тем, кто находится на третьем этаже? Ведь пострадавший — я», — взывал он к душам деревьев и душам китов еле слышным голосом, потому ли, что на него был надет собачий намордник, или сам он сомневался в своих словах, но, во всяком случае, голос был еле слышен...
Он проснулся оттого, что у него пересохло в горле. И хотя ему это приснилось, он проснулся оттого, что в горле и впрямь пересохло. Сон поначалу был несколько нереален, но в мелочах, в том, как общались между собой люди, оставался вполне достоверным. Оттого и переход проснувшегося Исана к реальной жизни осуществился удивительно естественно. Такие сны он уже видел не раз. Но сегодня в его виденья впервые вторглись посторонние люди, их судьбы. Все еще лежа на диване, в предрассветных сумерках, Исана обнаружил, что дверь в кухню приоткрыта. А ведь он точно помнил, что закрывал ее. Вглядевшись в темноту за дверью, Исана рассмотрел человека. Теперь, окончательно проснувшись, Исана быстро поднялся и сел. Девушка, только того и ждавшая, окликнула его хриплым голосом:
— Больной проголодался, дайте ему чего-нибудь поесть.
— Ешьте все, что найдете в холодильнике, — сказал он, испытывая неловкость от звука собственного голоса.
Однако вместо того, чтобы сразу направиться к холодильнику, девушка, забившись в угол, провожала его взглядом. На лице у нее не было и следа косметики, но все равно ее глаза сверкали, губы были очерчены резче прежнего, а смуглая кожа приобрела еще более сочный оттенок — потому только, что она не была накрашена. Это была совсем не та перемена, к каким привык Исана у девушек, спавших с ним когда-то. Он вынул из холодильника хлеб, ветчину и латук и положил на кухонный столик у мойки. Только тогда девушка нерешительно приблизилась к нему.
Исана включил тостер и пододвинул к ней. Все это время глаза его были прикованы к ее телу. А девушка смотрела на его оголившийся круглый животик, вздувающий вельветовые брюки. Исана стало не по себе. Девушку точно подменили: весь вид ее говорил, что она не считает больше его посторонним, ее сдержанность, граничившая с робостью, просто изумляла его.
Сверху горохом посыпалось жалобно:
— Инаго! Инаго!
— Он сказал «инаго» — саранча?
— Да нет, просто зовет меня. Это мое прозвище — Инаго. Прилипло еще с детства, — ответила девушка неохотно, и Исана прекратил свои расспросы, но придумал для ее имени другие иероглифы, ничего общего с саранчой не имеющие.
Он придвинул к девушке, готовившей бутерброды, коробку с чаем и чайник. Но вдруг забеспокоился, что она не умеет как следует обращаться с газом, и сам поставил чайник на плиту. Потом стал готовить еду для себя и Дзина. Это общение с девушкой в крохотной кухне, когда они то и дело касались друг друга, не могло не создать атмосферы близости, граничащей с чувственностью. Попроси она поделиться приготовленной им едой с больным, Исана бы не отказался. Более того, желая как следует накормить больного, он, не дожидаясь ее просьбы, налил полную кастрюлю воды и опустил в нее замороженную курицу. Она стала медленно оттаивать, чуть замутняя воду, так бывает, когда тает снег. Потом он добавил в кастрюлю промытый рис и крупно нарезанный лук. Он хотел приготовить рис по-китайски. Девушка, накладывая бутерброды на тарелку и заваривая чай, внимательно следила за его стряпней, затем молча поставила еду на поднос, подхватила его и вышла за дверь к винтовой лестнице.
Пока в кастрюле закипала вода, Исана приготовил себе и Дзину чай и намазал хлеб маслом. Уменьшив огонь, он вернулся в комнату. Дзин тихо лежал с открытыми глазами. Было в нем какое-то беспокойство, потому, наверное, что они спали не в своей комнате, а здесь внизу. Покуда варилась каша, отец с сыном принялись за свой немудреный завтрак. За стенами убежища послышался свист.
— Это дрозд, — сказал Дзин.
Но чтобы привлечь внимание девушки, свиста оказалось недостаточно, и в стену бросили небольшим камнем. Кто-то спустился по лестнице и вышел в прихожую. Вскоре девушка — это была она — вернулась в дом, вошла в комнату и, ведя себя так, будто Исана было известно имя их предводителя, сказала:
— Такаки хочет встретиться с вами, говорит, ему нужно, чтобы вы кое-куда съездили на велосипеде.
Исана выглянул в бойницу. Парень по имени Такаки — к нему, решил Исана, очень подошли бы иероглифы, обозначающие «высокое дерево», — стоял, прислонясь к вишне и опустив голову. Трудно было понять, о чем он думает, гадает небось, как Исана отнесется к его просьбе.
— За ребенком я присмотрю, — сказала девушка.
Вздрогнув, точно пронзенный вдруг острой болью, Исана обернулся. Если вдуматься, сказать такое — все равно что предложить отрезать ему руку или ногу. И сказано все было так, будто это — дело решенное. Дзин, разложив на полу ботанический атлас, внимательно рассматривал яркие изображения листьев, веток с плодами и целых деревьев — тис, мискант, подокарп. Девушка, устроившись сзади него, смотрела на ребенка чуть ли не с благоговением. Что означает этот новый зигзаг в ее поведении, — подумал Исана, разглядывая девушку. Оставив Дзина, Исана направился к выходу из убежища, с легким сердцем отказавшись от ритуала, обычно сопровождавшего его уход.
— Как он смотрит на меня. Больному непременно нужна радость, — сказала девушка. Сверкавший нездоровым блеском взгляд девушки заставил Исана поежиться. Бессильная мольба в ее глазах вызывала сострадание и была как-то связана со сном о душах деревьев и душах китов. «Ведь пострадавший — я», — мысленно возразил Исана, но взгляд девушки сразу заставил его отбросить эту мысль.
