Мухтар - Меттер Израиль Моисеевич (лучшие книги .TXT) 📗
– Дырка, – ответил подполковник.
Помолчав, Фролов снова окликнул его:
– Эй, начальник! А может, потяну на всю катушку, на пятнадцать лет?
– Поторгуйся, может, и потянешь.
– Да нет, – сказал Фролов. – Пожалуй, не потяну.
Подполковник тихо обратился к Глазычеву:
– Сделаем так. Ребята выломают дверь, собаку пустим вперед. Сможет твой пес взять эту сволочь?
– Он постарается, – сказал Глазычев.
Покуда подполковник отдавал распоряжения, Глазычев грел Мухтару лапы, заворачивая их поочередно в полу своего полушубка. Проводник погладил собаку по жесткой, холодной шерсти, но ему сейчас казалось, что шерсть теплая и мягкая.
Из бани и в баню несколько раз выстрелили. Часть ребят отвлекала Фролова к окну. Тем временем под стенами уже стояли трое, они были у самых дверей, держа в руках бревно.
Глазычев подполз с Мухтаром ближе и залег шагах в десяти против двери.
– Фролов! – окликнул бандита подполковник. – Бросай оружие, выходи!
– Нет расчета, – сказал Фролов.
И, куражась перед концом, он начал ругаться.
Глазычев взглянул на подполковника; тот взмахнул рукой оперативникам, держащим бревно.
Ребята отошли от стены и, пригнувшись, с размаху ударили бревном в дверь.
Из бани Фролов стрелял уже подряд.
Глазычев положил руку на шею Мухтара и, чувствуя, как дрожит его кожа от ярости (Мухтар ненавидел стрельбу), шепнул ему в ухо:
– Будь молодцом, дружок.
И внезапно злым, окостеневшим голосом громко скомандовал:
– Фасс, Мухтар!
И толкнул в шею, вперед.
Мухтар ворвался в баню через поваленную, сорванную с петель дверь. Здесь было темнее, чем на улице.
Фролов сидел на корточках, на полке, схоронившись за печным стояком. Высовывая из закутка только голову и руку с пистолетом, он смотрел в светлый от снега и луны дверной проем и стрелял в него, как только показывалась там хоть какая-нибудь тень.
Однако Фролов наблюдал за дверным проемом не во всю его высоту, а примерно с половины, рассчитывая на появление человека. Собаки он не ожидал. Но даже если бы он и ожидал собаку, то Мухтар пролетел через дверь с быстротой черта. И только когда на мгновение, уже в бане, в полутьме, с разбега он замер, Фролов выстрелил в него. Бандит был уверен, что он попал в собаку – до нее было метра три, не больше, – но она не упала, не завизжала, как хотелось бы Фролову, а бросилась к нему на полок.
Он успел выстрелить в нее еще раз, в упор, и это было все, что он успел сделать. Собака повисла на его правой руке, рванула с полка вниз, на пол, он попытался вскочить на ноги, но ему было не стряхнуть ее с себя, она лежала у него на груди, вцепившись в горло, сперва сильно, так, что он задохнулся, а потом послабее, однако этого он уже не почувствовал.
Глазычев вбежал в баню первым. Он метнулся туда еще раньше, после первого выстрела, но подполковник резко крикнул:
– Назад, Глазычев!
И кто-то из оперуполномоченных схватил его за локоть.
– Не дури, проводник, – спокойно сказал оперуполномоченный. – Тебе что, не терпится на тот свет? Никуда от нас Фролов не денется. Пусть порасстреляет патроны.
– Собака, – сказал проводник.
Когда он вбежал в баню и тотчас же вслед за ним ребята, они все увидели лежащего на полу Фролова и на нем – пса. Штук пять карманных фонариков скрестили в этом месте свои лучи.
– Мухтар! – позвал проводник.
Одно ухо у Мухтара еле заметно вздрогнуло и снова обвисло.
– Фу, Мухтар! – сказал проводник. – Ко мне!
– Не мешай ему, он работает, – пошутили ребята.
Наклонившись над Мухтаром, Глазычев попробовал сдвинуть его с груди Фролова на пол. Кто-то еще помог ему, опасливо взявшись и приподымая не по-живому тяжелую, обвисшую собаку.
Сдвинуть Мухтара в сторону удалось, но за ним стронулось с места и тело Фролова: морда Мухтара лежала на его горле. Глазычев сунул ствол своего пистолета собаке в зубы и с силой разжал ей пасть. Оттуда на руки проводника вытекла кровь.
Бандита в тюремной машине отвезли в Управление – он пришел в себя минут через сорок, – а Глазычев с Мухтаром, завернутым в полушубок, поехал на газике в питомник.
Перед отъездом подполковник сказал ему:
– Спасибо, товарищ младший лейтенант.
– Я что, – махнул рукой Глазычев. – Я ничего.
– А может, выживет? – сказал подполковник. – Ведь теплый еще.
– Он постарается, – ответил Глазычев.
В питомнике проводник поднял с постели Зырянова – ветврач жил тут же. Мухтара перенесли в амбулаторию на стол. Первая пуля попала ему в грудь, навылет, вторая – в голову, застряв у затылка.
Копаясь в ране и доставая пулю пинцетом, Зырянов сказал:
– Одна эта штука должна была уложить его наповал.
– Значит, всё? – спросил Глазычев. Он держал голову Мухтара, помогая ветврачу.
– Жить, может, и будет, – сказал Зырянов. – А со служебно-розыскной собакой, пожалуй, всё.
Провозившись еще с полчаса, они перенесли Мухтара в изолятор – в комнату позади амбулатории; здесь стояли четыре пустые клетки.
Потом они долго мыли окровавленные руки. Погасили яркий электрический свет. За окнами было чахлое зимнее утро.
– Хотите спирту? – спросил Зырянов.
Сам он пить не стал, а проводнику отмерил в мензурку сто граммов.
– Водой разбавить вам?
– Да нет, я лучше потом запью водой.
– Вы только задержите дыханье после спирта, а то можно обжечь слизистую.
– Я знаю, – сказал проводник. – В войну пивал его.
– Ну и климат у нас! – сказал Зырянов, посмотрев в окно. – Всегда мечтал жить на юге – и всю жизнь прожил в Питере. Вот выйду на пенсию, уеду куда-нибудь со своей старухой в Ашхабад. Буду выращивать урюк.
– Больше у меня такой собаки не будет, – сказал Глазычев.
– Отличный был пес, – сказал Зырянов. – Шли бы вы домой, Глазычев. Я скажу начальнику, что отправил вас. Вы имеете полное право на отдых: бандита ведь взяли.
– Я-то его не брал. Мухтар его брал.
– Валяйте домой, Глазычев, – сказал ветврач. – А то вы начинаете городить чепуху. Нате вам на дорожку еще пятьдесят граммов. Заснете дома как убитый.
– Я-то не убитый, – сказал Глазычев. – Я как раз целенький.
– Вы что, обалдели? – запыхтев, прикрикнул на него Зырянов. – Вы где работаете: в детском саду или в уголовном розыске? По-вашему, лучше бы сейчас ходил на свободе этот убийца, а вы бы целовались со своей собакой? Так, что ли?.. Немедленно отправляйтесь домой!
– Слушаюсь, товарищ майор ветеринарной службы, – сказал Глазычев, медленно козыряя; на голове его не было даже кепки.
Перед уходом он зашел в изолятор. Мухтар лежал на боку с вытянутыми в одну сторону четырьмя лапами. Обычно он так никогда не ложился. Пожалуй, только в очень жаркий летний день. На голове и на груди у него была выстрижена шерсть – там, где копался ветврач. Присев на корточки, Глазычев забрал в ладонь его сухой горячий нос.
– Будь здоров, псина, – сказал проводник. – Мы им еще покажем.
Через несколько дней младшему лейтенанту Глазычеву была объявлена благодарность по Управлению и выдана денежная премия. Товарищи поздравили его. На общем собрании работников питомника Дуговец сказал, что равняться надо именно по таким труженикам, как проводник Глазычев, который относится к своим обязанностям не формально, а творчески.
Ларионов пожал ему руку и сказал:
– Здорово тебе повезло, Глазычев! С тебя приходится.
Самый пожилой проводник, Иван Тимофеевич, не стал ничего говорить, а только попросил:
– Покажи-ка мне твоего Мухтара.
После собрания Глазычева задержал Билибин.
– Покуда у вас нет собаки, – сказал он, – займитесь хозяйственной работой в питомнике. А заодно будете помогать Трофиму Игнатьевичу в изоляторе.
Недели две так и шла жизнь Глазычева. Он рубил конину для собачьей кухни, таскал в кладовую и из кладовой мешки с овсянкой, ящики с жиром, с овощами; убирал снег на территории, чинил забор.
И по нескольку раз в день забегал в изолятор к Мухтару. Проводник кормил его, расчесывал шерсть, чтобы она не свалялась, прибирал за ним, совал в рот лекарства. Да и просто ему иногда хотелось сказать своей собаке, что он ее не забыл.
