Жубиаба - Амаду Жоржи (читать книги бесплатно полностью TXT) 📗
Когда улицы начинали пестреть элегантно одетыми дамами в дорогих шелках, с ослепительными улыбками на подкрашенных лицах, Антонио Балдуино собирал свою гвардию условным свистом. Они выстраивались в шеренгу. Толстяка выталкивали вперед: у него был на редкость жалобный голос — сразу верилось, что человек помирает с голоду. И физиономия — идиотски застывшая, с неподвижным взглядом. Толстяк прижимал руки к груди, делал скорбное лицо и направлялся к проходившим мимо дамам. Он останавливался прямо перед ними, не давая им пройти, остальные мальчишки окружали их плотным кольцом, и Толстяк затягивал:
Стараясь разжалобить слушательниц, Толстяк сам едва не плакал, физиономия его морщилась, скорбный взгляд был неподвижен, как у слепого, настоящего слепого, с шестерыми слепыми братишками и сестренками, больной матерью, калекой-отцом, без крошки съестного в нищей лачуге. И он начинал сначала:
В конце он жестом пухлых рук обводил собравшихся мальчишек и взывал: нас семеро, мал мала меньше, и все от рожденья слепые…
Мальчишки подхватывали: и все от рожденья слепые…
Толстяк раскачивался всем своим жирным телом и протягивал грязную ладонь за подаянием, обычно очень обильным. Одни дамы жалели детей, голодающих в ужасных трущобах, другим хотелось поскорее вырваться из плотного кольца чумазых мальчишек, в чьих глазах им мерещилась угроза. Те, что были посмелее, пытались обратить все в шутку:
— Но как же так? Вы просите на семерых, а вас тут больше десятка… Говорите — сироты, а есть калека-отец и больная мать… Все слепые, а вы все видите преотлично… Как же это получается…
В ответ парни только теснее сжимали кольцо, и Толстяк снова заводил жалобным голосом:
Тут уже раскошеливались все, как одна. Кольцо становилось все плотнее, и немытые уродливые физиономии парней неотвратимо приближались к холеным, накрашенным дамским лицам. Парни устрашающе открывали рты, подхватывая последние слова певца. Толстяк, набрав воздуха, тут же начинал все сначала. Дамы поспешно открывали сумки, и монеты сыпались в протянутую ладонь Толстяка. Кольцо размыкалось, и Толстяк рассыпался в благодарностях:
— Дай вам бог, сеньора, красивого жениха, вот увидите, он приплывет к вам на корабле…
Многие дамы улыбались, но некоторые оставались задумчивыми. А на улицах и в переулках звучал мальчишеский смех, звонкий и счастливый. На полученные деньги покупались сигареты, хватало еще и по стакану вина на всех.
В их ватаге был один мальчонка лет десяти, белокурый, с круглой ангельской мордашкой, вьющимися волосами, голубыми глазами, худыми детскими руками. Звали его Филипе, и он сразу же получил прозвище Филипе Красавчик. У него никогда не было ни дома, ни семьи: мать его кочевала по борделям Нижней улицы. Немолодая француженка, она в один прекрасный день влюбилась в студента. Родился Филипе. Студент, закончив курс, уехал на Амазонку, мать спилась, а сын затерялся на улицах города.
Он попал в их ватагу, и в первый же день из-за него произошла страшная драка. Они все, завернувшись для тепла в старые газеты, спали вповалку в парадном одного из небоскребов, и парень, по прозвищу «Беззубый», стал приставать к Филипе Красавчику. Беззубый был здоровенный шестнадцатилетний мулат. Он мастерски, с присвистом плевался щербатым ртом и мог доплюнуть куда угодно. Других талантов за ним не водилось. И вот он-то полез к Филипе с объятиями и стал потихоньку стягивать с него штаны. Филипе забился у него в руках и закричал. Все вскочили. Антонио Балдуино, протирая глаза, спросил:
— Что за переполох?
— Вот он полез ко мне, верно, думал, что я из этих… А я не такой, нет… — Филипе чуть не плакал.
— Ты чего пристал к мальчишке?
— А это уж не твоя забота. Что хочу, то и делаю. Мальчишка аппетитный, что твоя конфетка.
— Послушай, Беззубый, оставь мальчишку в покое, не то будешь иметь дело со мной.
— Ах, ты хочешь слопать его один… Но это не по-товарищески…
Антонио Балдуино оглядел ватагу, увидел на лицах неуверенность.
— Вы же знаете, что я никого не собираюсь лопать. Меня интересуют женщины. Если бы мальчишка был из таких, тогда другое дело. Но тогда он бы не остался с нами — здесь нам это ни к чему. Мальчишка не такой — и пусть только кто-нибудь до него дотронется…
— Ну и дотронусь, что тогда?
— Попробуй…
Антонио встал.
Беззубый — тоже. Он надеялся победить Антонио Балдуино и стать главарем ватаги. Они молча смотрели друг на друга.
— Начнем, — сказал Беззубый.
Антонио Балдуино обрушил на него удар кулака. Беззубый пошатнулся, но удержался на ногах. Они бросились друг на друга, ватага следила за поединком. Антонио сбил Беззубого с ног, но тот, изловчившись, вскочил. Новый удар Антонио свалил Беззубого, и, снова поднявшись, мулат пошел на Антонио с ножом — лезвие блеснуло в темноте.
— Ах, подлая твоя душа! Не можешь драться по-человечески!
Беззубый шел на него с ножом, но Антонио Балдуино недаром брал уроки капоэйры у Зе Кальмара. Он подставил Беззубому подножку, и тот рухнул навзничь, выронив нож.
Антонио Балдуино повторил:
— Кто тронет мальчишку, будет иметь дело со мной… В другой раз я тоже возьму нож…
Беззубый угомонился, прикорнув поодаль у самых дверей. Теперь Филипе Красавчик стал полноправным членом ватаги.
Он был специалистом по старухам. Усмотрев еще издали какую-нибудь старушенцию, Филипе поправлял узел на старом галстуке, с которым он никогда не расставался, выплевывал сигаретный окурок, прятал руки в рваные карманы, в одной из них по привычке был зажат ножик, и с невыразимо печальным лицом приближался к своей жертве. Говорил он проникновенным полушепотом:
— Добрый день, сеньора… Вы видите перед собой брошенное дитя… Без отца, без матери… Ни одной родной души… Никто не покормит, не напоит, а я так голоден, так голоден…
И он начинал рыдать. У него был особый талант: он мог заплакать в любой момент. Слезы катились из голубых глаз, он тоненько всхлипывал:
— Я хочу есть… мамочка… у вас ведь тоже есть дети… ах, моя бедная мамочка…
Его круглая беленькая мордашка, залитая слезами, дрожащие губы производили неотразимое впечатление. Не было ни одной старушки, которая не принималась бы над ним причитать:
— Ах, бедняжка… Такой маленький… И уже без матери…
Подавали ему очень щедро. Не раз его хотели взять на воспитание богатые дамы, но Филипе предпочитал свободу улиц. Он был верен ватаге, и парни относились к нему чрезвычайно уважительно: еще бы, малец приносил больше всех. Даже Беззубый глядел на него с почтением, когда Филипе, обдурив очередную старушку, небрежно ронял:
— Пятерку отвалила…
Раскаты мальчишеского хохота разносились по улицам, склонам и переулкам Баии Всех Святых и Жреца Черных Богов Жубиабы.
Самым странным из всей ватаги был Вириато, по прозвищу «Карлик». Прозвали его так за низкий рост — даже Филипе был выше его, хоть и на три года моложе. Приземистый и плотный, Карлик обладал неслыханной для своего возраста физической силой. Грязен он был неимоверно, и никакое купание не могло смыть с него эту грязь и запах нищеты. Он попрошайничал на улицах еще задолго до того, как образовалась ватага. Его приплюснутая голова внушала ужас. И для пущего устрашения он ковылял скособочившись, что делало его еще более низкорослым и похожим на горбуна. Стоило большого труда вытянуть из него хоть словечко, и когда вся ватага заходилась от хохота, Вириато лишь слабо улыбался.
